Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

пера и чернил, то продвинется по части политико-воспитательной, где возможности безграничны, и это Скляренко тоже учитывал. – Все равно это добро уничтожать, – Васнецов постучал ногтем по прозрачному пластиковому боку мешка…

– Да, подлежит уничтожению, – сказал Скляренко.

– Я хочу взять немного порошка с собою. Ради интереса. – Васнецов улыбнулся открыто, обезоруживающе, у него была очень добрая подкупающая улыбка, – напишу очерк… Мне это нужно для очерка.

– Да возьми, ради Бога, – чуть поколебавшись, предложил Скляренко; впрочем, колебание это было настолько незначительным, что Васнецов даже не обратил на него внимания.

– Чуть отсыплю в пакет… – Васнецов достал из сумки обычный продуктовый пакет с прозрачным синим рисунком, встряхнул его. – Не жалко?

– Чего? – не понял Скляренко. – Этой пакости? – он рассмеялся. – Бери и больше не возникай с такими вопросами!

Васнецов насыпал полкулька, прикинул в руке, насколько тянет, сделался серьезным, даже сумрачным:

– А ведь из-за этого люди гробятся!

– Не мы же с тобой! – Скляренко закрыл сейф. – Что есть из новых анекдотов?

– Анекдоты пропали. То ли главный анекдотчик скончался, то ли наступил кризис жанра. А может, посадили составителя. Одного достойного гражданина спрашивают: «При ком лучше жилось, при Хрущеве или Брежневе?» – «При Хрущеве». – «Почему?» – «Да девки моложе были!» – Васнецов коротко, по-офицерски наклонил голову. – Засим, – сказал он и исчез за дверью. – Будет готов материал – пришлю! – произнес он уже из коридора.

Некоторое время были слышны шаги гостя, его голос – Васнецов с кем-то раскланивался, останавливался, говорил, смеялся – смех его был сочным, звонким, а потом все стихло. Скляренко поморщился – неожиданно снова заныл зуб, боль на этот раз была уже недалекой, она словно бы приближалась, по-черепашьи подбираясь к хозяину, была давящей, нудной, вспомнил о водке – Васнецов ее принес как нельзя кстати, водкой можно хорошо глушить боль, – и ему полегчало. Потянулся к листку бумаги, составленному верным Петей Ростовым, прочитал, медленно шевеля губами:

– Пача… Пача. Очень напоминает суп-хаш, – задумался, как будет правильно – «хаш» или «хаши»? Наверное, все-таки «хаши». – Пачу готовят только зимой. Суп очень калорийный! – Подполковник хмыкнул под нос: еще бы не быть калорийным! В хаши, например, идет все самое сладкое и жирное – мозговые кости, потроха, чистая, с обожженным и оскобленным ворсом шкура, бабки, копыта, губы, требуха, кишки. Говорят, умные армяне, которые выдумали суп-хаши, сделали это от безвыходности, с голодухи – богатые турки бросали им со своего стола все ненужное – кости, требуху, рога с копытами, и те варили суп – затяжной, доводящий повара до исступления. Хаши вообще готовят так долго, что можно умереть, – больше суток, на медленном огне, сонно помешивая содержимое в котле. Никакой грязи, никаких микробов после такой готовки нет – можно даже сварить требуху чумной коровы, и требуха будет съедобна и вкусна, – наверное, из-за этого в варево почти не кладут специй, кроме убивающего всякую пакость чеснока, – не кладут даже соль. Все это – и соль, и специи добавляют потом.

Едят хаши ранним утром до работы, обильно потеют – суп жирен и полезен, едоки сопят, подхватывают куски разваренной требухи лепешками, щурятся от удовольствия, промокают склеивающиеся губы платками и специальными тряпками, чмокают – суп снимает усталость, тяжелое похмелье, убирает желудочную боль – целый день потом не хочется есть, и человека не покидает веселое сытое настроение.

И так захотелось Скляренко этого супа, захотелось назад, домой, к друзьям, в родные места, в харчевню к знакомому армянину, а потом в баньку с воблой и пивком, что у него даже жилы на шее сдавило, во рту скопилась слюна. Он помотал головой, словно бы вытряхивая из себя желания, поднес листок к глазам:

– Пача. Очень напоминает суп-хаш…

Через две недели Скляренко проводил двух полковников-психологов на аэрофлотовский рейс, помахал задымленному брюху «Ту сто пятьдесят четвертого», когда самолет, взлетев, начал крутить «коробочку», чтобы набрать высоту, и отправился на «уазике» в штабной модуль, где находилась его служебная комната. Полковников он постарался выбросить из памяти уже по дороге – придерживался принципа: «Ничего лишнего не держать!» Принцип этот оправдывал себя.

Хотя полковники были неплохими мужиками. Он думал, что приедут капризные, потеющие пузаны, в старых кителях, потому что новые жалко, в Афганистан вообще не принято ездить в новой форме – все равно обратится в лохмотья, – с толстыми брезгливыми пальцами-сосисками и задумчивыми рыбьими глазами ученых мужей, а приехали два костистых нестарых человека, высоких, веселых и подвижных, в обычной солдатской форме – десантной, удобной для поездок, с множеством карманов, вольно болтающейся на теле; с автоматом Калашникова гости были знакомы, как с авторучкой, – за ними не надо было что-то подтирать, убирать, заслонять их от ветров, пыли и душманов.

Придя к себе в кабинет – если, конечно, можно было так назвать длинную, словно пенал, сумрачную комнату с зарешеченным окном и казенной мебелью, аляповато помеченной черными цифрами инвентаризации, Скляренко нашел на столе листок с гастрономическим текстом – что такое ашак, кальпура и тандури, поморщился и с наслаждением порвал – движения его были вялыми, какими-то усеченными, обрывки швырнул в корзину.

Новое дело еще не поспело, было время, чтобы отдохнуть.

В комнату заглянул лейтенант Драгунцев, улыбнулся по-детски открыто, это тронуло Скляренко.

– Петя Ростов! – произнес он.

– А я уж совсем заждался вас, Эдуард Максимович!

– Что, дело какое-нибудь объявилось или просто соскучился?

– Соскучился!

– Ладно, садись на стул, – сказал ему Скляренко, но Драгунцев остался стоять, и это тоже не ускользнуло от подполковника, он довольно кивнул – лейтенант не должен сидеть в присутствии подполковника. – Я только что предал забвению твой труд, – Скляренко кивнул на урну, – извини! Надоели мне гости хуже горькой редьки.

– Ничего, если понадобится, у меня копия есть.

– Какие новости?

– Вас разыскивал Васнецов.

– Из окружной газеты? – на всякий случай спросил Скляренко, хотя знал: другого Васнецова нет – слишком редкая фамилия. Художник, кажется, такой был, и еще кто-то… Адмирал, что ли, или генерал от кавалерии.

– Так точно! – четко произнес Петя Ростов.

Васнецов появился у Скляренко в конце дня – пропыленный, прожаренный, в панаме с обвисшими полями, делающей его похожим на симпатичного разбойника.

– Ты совсем прокоптился, – сказал Скляренко, – стал как рыба-сардинка.

– Скорее шпроты в масле, с золотой кожицей.

– А шпроты из сардин, между прочим, штампуют, одна и та же рыба, только приготовление разное.

– О сардинах я знаю одно, – улыбнулся Васнецов – да, зубы у него были завидные, ни одного порченого, пожелтевшего, кариозного – белые, крепкие, на подбор, – что сардина боится человеческого взгляда. Как только поймает взгляд человека, мигом переворачивается вверх брюхом – у сардины лопается сердце.

– Вот это рыба! Не чета нашим лаптям. Я в прошлом году поехал на рыбалку, смотрю, лещ поверху плывёт, косит на меня угрюмым глазом. Я его и жахнул веслом. А разделал – оказалось, в нем солитер. Личинок полно, солитер