Пьеса для обреченных - Вера Русанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тогда все правильно и все получается!
— Что получается-то?
— В программу загляни! Во сколько, она сказала, пошла на пятый этаж? В три или в половине четвертого! Значит, тесто поставила в двенадцать или в половине первого. А все это время готовила начинку и краем глаза смотрела телевизор. Понимаешь, о чем я говорю? Нет?
Я помотала головой, не желая вслух признаваться в собственной несообразительности или ненаблюдательности.
В двенадцать двадцать по НТВ начался «Старый телевизор», повтор от какого-то там июля. И вспоминали в тот день в «Телевизоре» старое доброе кино «Тропинка в осеннем лесу»… В чем там суть, надеюсь, помнишь?
В чем там суть, я помнила. Кино было не таким уж старым, но действительно неплохим. Захолустная больница, небольшой коллектив врачей и медсестер терапевтического отделения и вариации на вечные темы любви, предательства и милосердия…
— Народу там в эпизодах много мелькает, — продолжал праздно разглагольствовать Леха, раскручивая двумя пальцами вилку, словно пропеллер, — в том числе и с такими лицами, которых тысячи, но которые не запоминаются…
Наверное, этот мужик был чем-то похож на одного из актеров, вот у бабушки в голове и заклинило!..
И снова странное чувство неясной тревоги заставило меня зябко поежиться.
Мне опять показалось, будто я не замечаю, упускаю что-то очень важное. Опять не могу связать в единое целое два конца разорванной нити. Актеры? Нет, не то…
Эпизоды? Нет, не то… Больница? Тоже не то… Кино? Игра? Моя ставшая маниакальной в последнее время боязнь игры? Боязнь театра?
Театр. Компьютер. При чем здесь компьютер? Компьютер в квартире Бирюкова. Пьеса! Ну конечно же пьеса!
— Лешенька! — завопила я так громко и так неожиданно, что мой напарник чуть не свалился с табуретки. — Лешенька, только не говори сразу, что я идиотка. «Тропинка в осеннем лесу» — это ведь изначально пьеса?
— Ну да, пьеса, — согласился он, потирая ушибленный о холодильник затылок. — Только зачем же так орать?
— А чья пьеса?
— Москвина, по-моему…
— Не по-твоему, а именно Москвина. Теперь, пожалуйста, постарайся вспомнить: не показалось ли тебе что-то странным, когда ты лазил в компьютере у Вадима Петровича?
— Я тебе уже говорил, что показалось: компьютером он не особенно активно пользовался… Но ты, я так понимаю, к Москвину клонишь?
— Да, Леша! Да! — От волнения мои ладони вспотели, а коленки начали мелко и дробно постукивать одна о другую.
— Ну и что Москвин? Три его пьесы у Вадима Петровича в папке «arhiv» были… «Провинциалка», «Последнее лето» и еще .что-то…
— Ну!..
Леха облокотился обеими руками о стол и с искренним недоумением уставился на мое разгоряченное, едва не подергивающееся в нервном тике лицо. По всему было видно, что он пока ничего не понял.
— Ага! — торжествующе завопила я, вскочив и уперев руки в бока. — Я, значит, идиотка? Я, значит, ничего не соображаю и не замечаю, а все остальные вокруг, просто сдохнуть, какие умные и наблюдательные!.. А тебе, Лешенька, не показалось странным, что человек хранит в памяти собственного компьютера три чужие пьесы? Три! А не одну, которую, в принципе возможно, собирается ставить!
Причем все три уже совершенно официально изданные. По крайней мере, в «Современной драматургии»! Учти еще, что, судя по другой папке или файлу… не знаю, как правильно называется, человек этот сам пишет пьесы!
Леха снова начал потихоньку менять естественную окраску на густо-розовую. Вилка в последний раз крутанулась между его пальцами и с глухим стуком упала на пол. Я же продолжала бесноваться:
— И еще подумай о том, что такое передача «Старый телевизор». О том, что там не только крутят кино, но и приглашают в студию актеров, режиссеров, чуть ли не звукооператоров!
— Так ты хочешь сказать?..
— Да, я хочу сказать именно это: если бы компьютер до сих пор не изобрели, мы бы нашли у Бирюкова рукописи! Ты понимаешь? Рукописи! Рукописи тех самых пьес, которые идут по всей стране под фамилией Москвина! Вадим Петрович писал эти пьесы, а потом или продавал, или отдавал…
— А «Старый телевизор»… — Леха озадаченно шмыгнул носом. — Туда, в честь показа «Тропинки в осеннем лесу», вполне могли пригласить драматурга? И это был повтор, значит, не прямой эфир, да?
— Да! — Я в изнеможении опустилась на табуретку и в порыве чувств даже проглотила столовую ложку ужасного салата. — Насколько мне помнится, физиономия у Москвина действительно ничем не примечательная. И ладно бы он еще был знаменитым артистом: каким-нибудь там Вячеславом Тихоновым или Бондарчуком. А то сидит тихий, незаметный мужичок, отвечает на вопросы. Анна Львовна капустку с луком перемешивает, изредка в телевизор косится, а что за дяденьку показывают, и не понимает толком. Зато потом начинают крутить кино про врачей, и дальше, как ты говоришь, ассоциативный ряд совершенно понятен. Спустя два часа бабушка выходит на лестничную клетку, просекает знакомое лицо, но, естественно, не может вспомнить, где его видела, а в подсознании «включается» логическая цепочка: больница, врачи, участковая, рецепты…
Под окном, прошелестев шинами, проехал автомобиль. Наверху соседская девочка уселась за фортепиано. Услышав пронзительные и жалобные, как предсмертные вопли кролика, звуки «Вальса-фантазии», Леха страдальчески сморщился.
— Вообще, с пьесами очень странно… — проговорил он, шевеля пальцем в ухе так, будто туда попала вода. — Как же я сам-то не обратил внимания?
— Ну! — Я развела руками, словно само собой разумелось, что гость мой — умственно неполноценный.
— И «Провинциалка» ведь была в режиме авторской правки. Ну, с синим курсивом… Как бы два варианта текста получалось! Я еще подумал: «Творец»!
«Демиург»! Самому что-нибудь путное написать слабо, так давай современную «классику» править!"
— Леш, а вот та, две недели назад законченная пьеса, которая в другом файле хранилась? Она как, ничего была?
— Я читал, что ли? — Он почти возмущенно фыркнул. — Много у меня там времени было. Может, ничего, может, дерьмо полное… Ты в том смысле спрашиваешь: стал бы он ее или нет Москвину предлагать?
— Да… Хотя нет… — Я закинула ногу на ногу и задумчиво посмотрела сквозь красный кристалл вина, заключенный в полусферу бокала, на лампу в старом плафоне. — Я вот о чем думаю… Будь это действительно Москвин, кое-что не складывается. Все-таки он — имя, фигура! А кто такой Вадим Петрович Бирюков?
Его и не знал-то никто. При нормальных отношениях «покупатель-продавец» Бирюков должен был записываться к Москвину на прием, а уж никак не наоборот. Почему же пришел он? Что случилось?
— А если предположить, что они были друзьями? Старыми, добрыми приятелями, например? Разве у великих нет друзей и одноклассников? Тогда, кстати, вполне возможно, что это с Москвиным фотографии прежде были на той странице в альбоме…
— Фотографии фотографиями, но деловые отношения такого рода, как правило, дружбе не способствуют.
Леха еще немного посопел, залпом допил вино и снова наполнил наши бокалы, почти не глядя, но точно, как заправский пьяница. Я отломила еще один кусочек котлеты и отправила его в рот.
— Вот если что-то в системе «покупатель-продавец» вдруг разладилось… — Челюсти мои двигались медленно, как у засыпающего суслика. — Если разладилось… Тогда все это выглядит очень логично. Москвин пришел прояснить отношения, расставить точки над "и". Бирюкову могло показаться, что ему мало платят. Или, наоборот, он мог напиться и впасть в депрессию по поводу своей загубленной творческой судьбы, в смысле: ну их на фиг эти деньги, пусть зато все узнают, какой гигант драматургии Вадим Петрович Бирюков!
— То есть ты думаешь, что он хотел разорвать с Москвиным отношения или даже пытался его шантажировать?
— А почему нет?
— Потому… — Леха нравоучительно, но как-то не очень уверенно потряс указательным пальцем, — что все это запросто может оказаться нашими с тобой домыслами. Москвин действительно имя и фигура, а мы вот так легко и непринужденно бросаемся достаточно серьезными, но бездоказательными обвинениями… А что, если бабушка в тот день смотрела не НТВ, а ОРТ? И все!
Все рассыпается, как карточный домик! — Но пьесы-то в файле «arhiv» остаются!
— А может, Бирюков — маньяк? Может, у него прикол такой — чужие пьесы в «Word» переписывать? Мы, между прочим, там и Шекспира нашли в режиме «показывать исправления на экране». Так что же, «Гамлета» тоже Вадим Петрович написал?
Я резко встала, взяла свою тарелку и чуть ли не швырнула ее в раковину.
Скептицизм и обидное здравомыслие Митрошкина раздражали несказанно.
— Ну, значит, и давай так сидеть! — Голос мой задрожал и сорвался. — Давай сидеть и закрывать глаза на то, что у Москвина мог быть мотив для убийства Бирюкова! В конце концов, он вполне мог оказаться тем человеком, который пытался оказать Вадиму Петровичу первую помощь и почти наверняка что-то видел или слышал! Давай, давай сидеть и трескать салат, за рецепт которого цезарь Борджа вместе с Екатериной Медичи по полцарства бы отвалили!