Пьеса для обреченных - Вера Русанова

— Алена Ивановна! — снова зашипела Мюллерйха, приникнув к двери. — Откройте! Я знаю, кто вы. Мы пришли, чтобы вам помочь!

Леха недоуменно повел светлыми, кустистыми бровями. Я в ответ только пожала плечами. Настойчивые бабуси, похоже, не собирались уходить.

— Может, откроем? — одними губами произнес он. — В принципе мы ничего не теряем. В крайнем случае, больше никогда здесь не появимся.

Возразить я просто не успела. Видимо, Леха придерживался принципа, что согласия женщины нужно спрашивать из чистой формальности. В замке повернулся ключ, щелкнул шпингалет. И все три бабушки немым кошмаром возникли на пороге.

Впрочем, Елизавета Павловна тут же нарушила наметившуюся паузу, доверительно сообщив:

— Алена Ивановна, не бойтесь! Мы никому ничего не скажем… Взрослые ведь люди — понимаем!

— Да, Алена Ивановна, — оптимистично подхватил мой напарник-взломщик, — не бойтесь. Они взрослые люди, и все понимают. Сейчас вот только объяснят, что именно.

Впятером мы прошли в комнату, бабушки чинно, как курицы на насест, уселись на диван, и Елизавета Павловна продолжила начатую речь:

— Алена Ивановна, я не какая-нибудь Дунька с Коптевского рынка и сразу поняла, что вы — оттуда! — При этом она многозначительно закатила глаза под потолок, так что спектр толкований слова «оттуда» расширился от Лубянки до небесной канцелярии. — И я не удивлена, что там… — снова взгляд на люстру, — заинтересовались нашим соседом. Ничего объяснять не надо, мы все понимаем: интересы безопасности, тайна следствия…

Леха, стоящий у окна со скрещенными на груди руками, выразительно оттопырил нижнюю губу и пару раз моргнул веселыми круглыми глазками.

— Сама я не могла сообщить вам ничего полезного. Но потом, после вашего ухода, подумала, позвонила приятельницам и вот…

При словах «и вот» приятельницы синхронно кивнули, видимо выражая полную готовность помочь следствию.

— Анна Львовна, — еще один кивок дамы в помаде и искусственных кудрях, — и Татьяна Дмитриевна, — доброжелательная улыбка той, что во фланелевом халате, — кое-что вспомнили!

На этом «увертюра» закончилась. Пора было как-то реагировать. Я попыталась изобразить мужественного и проницательного «слугу закона». На помощь снова пришел Леха:

— Большое спасибо!

Он отлепился от подоконника, поправил штору и прошелся туда-сюда перед старушками, как бы о чем-то напряженно размышляя.

— Но вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, насколько это секретная и не подлежащая разглашению акция?

У меня в голове завертелось, что разглашению не подлежат обычно все же сведения, но, естественно, вслух я ничего не сказала.

— Ситуация с Вадимом Петровичем Бирюковым очень сложная. Любая информация сейчас может оказаться важной и полезной. Но больше всего нас интересует, приходил ли кто-нибудь в шестьдесят седьмую квартиру в последние дни, и если приходил — то кто и когда?

Татьяна Дмитриевна нервно заерзала на диванчике — видимо, ей было что сказать. Мюллериха, выполняющая функции координатора, прикрыла глаза, давая добро.

— Да, приходил! — Голос у Татьяны Дмитриевны оказался на редкость писклявым и противным. — Точно приходил! Я еще сразу подумала, что дело нечисто… Ну, нормальный человек с такими якшаться не станет! Бывает, конечно, горе: вот у одной моей знакомой сына недавно на семь лет посадили, но вообще-то…

— Стоп-стоп-стоп! — Я наконец тоже включилась в разговор и поднялась с компьютерного стула, расправив полы пальто. — Оставим пока сыновей знакомых.

Кто приходил? Что за человек? Почему нормальные люди не стали бы с ним якшаться?

— Так бандит же! Пальто длинное, черное, шарф белый и телефон… как его?.. сотовый. В общем, натуральный бандит!

Что и говорить, логика была железная. Я покосилась на Лехино пальто, висящее на подлокотнике дивана, ехидно улыбнулась своему напарнику одними уголками губ и продолжила «опрос свидетелей»:

— Он входил в квартиру или уже выходил?

— А вот насчет квартиры не знаю! — Татьяна Дмитриевна решительно помотала головой. — Я со своего пятого этажа спускалась и его догнала где-то на втором. Он ведь не торопился, важно так шел, по своему телефону разговаривал!

— Но с чего тогда вы взяли, что он был именно у Вадима Петровича?

— А к кому еще. здесь он мог приходить? К Селивановым? Или к Кропоткиным? Или вот к Анне Львовне, например?

Не будучи знакомой ни с Селивановыми, ни с Кропоткиными, я не могла прочувствовать всю абсурдность своего предположения. Оставалось только поверить на слово бабушке с гребенкой.

— А когда это было, точно можете сказать?

— Могу. — Она важно кивнула. — Вчера и было. Вчера ближе к обеду!

Леха скривил рот, отчего, естественно, не сделался красивее, и издал неопределенный звук — то ли фырканье, то ли хрюканье, то ли пыхтение. В переводе это наверняка означало: «Информация абсолютно бесполезная. Это мог быть бородинский Макс или кто-нибудь еще из его орлов, а то и вовсе совершенно посторонний дядя с сотовым телефоном. В любом случае к этому времени Вадим Петрович был уже давно и прочно мертв».

Однако бабушек следовало поощрить.

— Большое спасибо! Нам очень пригодится то, что вы сообщили, — проговорила я с чувством и, уже обращаясь к Анне Львовне, добавила:

— Ну а вы что видели или слышали?

— А я? — Она, казалось, ужасно смутилась. — В принципе, наверное, ничего особенно важного. Просто три дня назад я поднималась к Татьяне Дмитриевне за корицей и видела мужчину, который как раз звонил в шестьдесят седьмую квартиру.

Вот это уже было интересно!

— Три дня назад? Вы уверены?

— Да, уверена. Я как раз ждала в гости дочку с зятем, пироги поставила, а потом вспомнила, что корицы для посыпки у меня нет.

— И в котором часу это было?

— Часа в три, пожалуй… Или нет! Ближе к четырем. Тесто уже подходило, я телевизор краем глаза смотрела и начинку готовила и вот вспомнила.

Мы с Лехой переглянулись. В принципе это вполне мог быть как убийца, так и незнакомец, пытавшийся спасти раненого Бирюкова. Сейчас очень важно было ничего не упустить.

— Анна Львовна, — Леха сел перед старушкой на корточки и сцепил пальцы в замок, — а вы долго у Татьяны Дмитриевны гостили?

— Да нет. Минут пять — десять. — Она застенчиво заулыбалась. — Только попросила корицы в кулечек отсыпать, парой фраз перемолвилась и домой пошла.

— А когда вы спускались, этого мужчину уже, конечно, не видели? — Конечно не видела.

— И шагов на лестнице тоже не слышали? Анна Львовна по-птичьи помотала головой, поправила кончиками пальцев волосы, и до меня донесся свежий запах мягкого лимонного крема.

— А как он выглядел, описать сможете?

— Вообще-то да… Лет, наверное, пятьдесят пять, может, чуть меньше.

Седые волосы, хорошее пальто. А лицо такое… Как бы это сказать?..

Незапоминающееся! Таких тысячи и тысячи, на улице ни за что внимания не обратишь.

— Ну, может быть, родинка? Или шрам? Или глаза какие-нибудь особенные?

Хоть цвет-то глаз вы запомнили?

— Нет, извините! — Анна Львовна сделалась совсем виноватой и несчастной.

Леха с шумом выпустил изо рта воздух:

— А пальто какое? Черное? Серое? Коричневое? Кожаное? Драповое?

— Погоди минутку! — Видя, что сейчас бедная бабуся окончательно стушуется, я потрепала своего ретивого напарника по плечу, хотя с гораздо большим удовольствием съездила бы ему по уху. — Анна Львовна, вы успокойтесь, пожалуйста… Успокойтесь, и все само собой вспомнится… Вы о чем-нибудь подумали, когда его увидели? О чем-нибудь вспомнили?

— Да-да! — тут же подбодрила Мюллериха. — Вот я, например, когда сегодня Алену Ивановну увидела, сразу подумала, что она вовсе не из РЭУ…

— Очко не в твою пользу! — как бы мимоходом, но с пакостной улыбочкой заметил Леха.

Анна Львовна между тем, изнемогая под тяжестью возложенной на нее ответственности, мученически наморщила лоб, отчего ее подкрашенные тонкие бровки сошлись домиком.

— О чем я подумала? О чем же я подумала?.. Да! Вы, наверное, будете смеяться, но я подумала о том, что надо позвонить в поликлинику и попросить участковую докторшу выписать рецепты на следующий месяц… Мы еще потом с Татьяной Дмитриевной об этом поговорили!

Смеяться я, само собой, не стала, хотя в памяти немедленно всплыл бородатый анекдот про мужика, у которого спрашивали, о чем он думает, глядя на кирпич. "О бабах! — отвечал мужик и, видя изумленные лица, пояснял:

— Я всегда о них думаю!"

Милой ухоженной старушке Анне Львовне в ее весьма преклонном возрасте как раз и полагалось думать о пирогах, дочках, зятьях и рецептах на следующий месяц. Но нам от этого легче не становилось. Возможно, очень возможно, что мужчина, три дня назад стучавшийся в дверь Бирюкова, имел отношение к убийству.

Однако найти его по таким, мягко говоря, расплывчатым приметам не представлялось возможным.