Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары - Вернер Херцог
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От Мюльбаха – прямиком по компасу в Санкт-Йоханн. Очень крутой подъем через лес, тут даже олени уже не ходят. На первом привале взял иголку и спустил жидкость из мозолей на ступнях. Я осознал, что мне нужно все больше храбрости, чтобы оставаться среди людей.
Про хождение пешком: снова и снова, вновь и вновь значение мира выводится из самого малого, из того, чего обычно не замечаешь, и это то вещество, из которого мир создается совершенно по-новому. Тот, кто в пути, к ночи уже не может сосчитать богатства одного-единственного дня. При ходьбе ничего не остается между строк, все происходит в самом непосредственном и яростном настоящем времени: изгороди, пастбища, птицы, еще не умеющие летать, запах только что наколотых дров, изумление диких животных. Сегодня День матери.
Выше Динтена, выходя из леса, неожиданно натолкнулся на опустившегося старика, маленького и согбенного, он рассматривал в подслеповатый бинокль похоронную процессию, поднимавшуюся к церкви. Старик испугался меня и, казалось, стыдился разбитых окон и кое-где обвалившейся кровли. Руки и волосы его выглядели так, словно их не мыли годами. Позади его халабуды кто-то бросил «фольксваген», у которого не было ни мотора, ни дверей, ни колес. Да, сказал он, он живет здесь один, а неужели я пришел через гору по такому глубокому снегу. Он решительно возражал, чтобы я продолжал спуск по чрезвычайно крутому склону, поэтому я пошел по дороге, которая вилась серпантином.
Гросарль – Хюттшлаг. Кажется, Хюттшлаг – это последняя деревня, где я смогу хоть что-то купить в маленьком магазинчике. На ночь остановлюсь в сельской гостинице. Гребень главного альпийского хребта в Тауэрне выглядит высоким-превысоким, он покрыт глубоким снегом. Возьму с собой буханку хлеба и сало.
Понедельник, 12 мая
Хюттшлаг. Утром закупился, вырезал себе крепкую палку, выше меня на длину руки, а потом стал подниматься по склону вдоль ручья. Ландшафт быстро становился все более нетронутым, драматичным. Глубокие сугробы, стайки серн, водопады. Я все время проваливался по бедра в мокрый снег. Сперва я проклинал все на свете, но потом примирился с богом первых альпинистов. Гамаши и палка приобрели ценность, подумал я, которую никто не смог бы измерить. От этого мне стало лучше, как человеку, который перечислил два своих сокровища, которые только у него и есть.
Я шел по человеческому следу примерно двухнедельной давности, но он вскоре тоже исчез. Дальше никто не проходил. Невероятно крутой подъем вдоль многочисленных снежных холмов. Затем я наткнулся на охотничий домик, со всех сторон увешанный предупреждающими надписями, что это частное владение под защитой ловушек-самострелов. Белые куропатки бросились от меня врассыпную. Я их почти не видел, потому что у меня, несмотря на плохую погоду и серое небо, начало слепить глаза от снега. Солнечных очков я с собой по дурости не взял. Глаза воспалились и веки набухли, но пока я еще различал, куда ступаю. Арльшарте, моя цель на гребне, оказалась выше, чем я изначально предполагал, и мне нельзя было пропустить эту впадину, если я не собирался тут погибнуть. Так что я очень-очень долго размышлял над картой и компасом. В последней деревне мне сказали, чтобы я туда не ходил, ни в коем случае. И сообщили мне в предостережение, что в конце войны, как раз в такие же майские дни, много солдат, молодых и сильных мужчин, попытались добраться до родины, Каринтии, и сколько же их погибло здесь, на Арльшарте, в попытке перебраться через главный альпийский хребет – кого-то засыпало лавиной, а кто-то просто пропал навсегда.
Высоко наверху, на впадине, на самых крутых участках я порой проваливался в снег по грудь; это был очень утомительный подъем. Прямо у Арльшарте – короткий, крайне крутой лавинный склон, который я обошел, поднявшись по соседней скале. Неожиданно на юге подо мной открылась долина реки Мальты и мощная плотина на ней. Пятна льда плавали по воде водохранилища. Отель у подпорной стены все еще закрыт, но своими воспаленными, слезящимися глазами я разглядел троих мужчин. А потом увидел, что в сторону юга придется перейти через невероятно крутой лавинный склон и что обхода нет, потому что на скалу рядом с ним не заберешься без снаряжения: стальных кошек, карабинов и веревки. Что делать? Повернуть назад, снова пройти весь путь, больше сотни километров в обход? Я долго размышлял, не торопился. Подошел к лавинному склону и изучил его. Выглядел он нехорошо. Склон издавал странный звук: хрустел и шипел, как змея. Что-то собиралось треснуть, но пока держалось. Не приняв никакого решения, я вдруг понял, что передвигаюсь по склону быстрыми прыжками. Когда я был на середине, раздался хлопок, как будто лопнул очень большой, слабо надутый воздушный шар. В этом звуке было что-то резкое и в то же время приглушенное. Когда я пересек крутой склон, то с замирающим сердцем увидел, что снег прямо под моим следом дал глубокую трещину, примерно в метр шириной, она протянулась через весь склон от края до края. Но лавина не сошла.
На Кёльнбрайнской плотине команда техников работала на подпорной стенке. Они провели здесь уже целую зиму, по-прежнему засыпанные снегом и отрезанные от внешнего мира. Только вертолет время от времени доставлял им продукты, а еще у них был телефон. Они не поверили, что я спустился с ложбины Арльшарте, долго изучали в бинокли мой след на снегу и тихо переговаривались между собой. Похоже, они считали, что я сбежал из тюрьмы. Они хотели знать, зачем я это сделал, зачем спускался там. Я сказал, что вообще-то не собирался об этом рассказывать никому на свете: я путешествую, потому что собираюсь просить руки у своей подруги, и думаю, что путешествовать лучше пешком. В ответ эти люди показали, что они делают внутри подпорной стенки. В бездонных шахтах ее бетонных внутренностей висели маятники, по которым люди считывали деформации стены. Там было множество измерительных станций. У плотин очень сложная внутренняя жизнь.
Один из инженеров диктовал дочери по телефону школьное сочинение о цветении природы в мае, хотя у него самого еще стояла зима. Другой часами занимался на снарядах для бодибилдинга, еще один ухаживал за растениями на гидропонике во всем отеле и заставил цветами весь холл до самого бюро. Я спал на пятом этаже пустого отеля. Мне разрешили выбрать, на каком
