Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары - Вернер Херцог
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То, как ходили я и Брюс, вынуждало нас искать пристанища, заводить разговоры с людьми – мы были беззащитны, так что все это было необходимо. Я не припомню, чтобы мне или ему где-то указали на дверь, потому что еще жив глубокий, почти священный рефлекс гостеприимства, и нам только кажется, что в нашей цивилизации он утрачен. Но в моей жизни часто случались ситуации, когда нельзя было дойти до деревни, крестьянского двора или найти крышу над головой. Я спал в открытом поле, в сараях и под мостами, а если шел дождь или было очень холодно, для меня никогда не представляло сложности залезть в какую-нибудь встреченную по пути охотничью хижину или одиноко стоящий летний дом. Я часто вскрывал запертые дома, не причинив вреда и ничего не сломав, потому что у меня всегда с собой мой «хирургический набор» из двух стальных пружинок, которыми я открываю даже вполне надежные замки. Обычно я оставляю записку с благодарностью хозяевам или решаю до конца кроссворд, оставленный на кухонном столе. Я обеспокоен тем, что происходит в киношколах по всему миру, поэтому я основал Rogue Film School – прямо противоположный по духу проект, школу кинопартизан, в которой я в действительности учу только двум вещам: как подделывать документы и как взламывать замки. Вся остальная программа моей школы – это инструкции, как обойти существующую систему и делать фильмы самому.
Однажды мне пришло письмо от Брюса, что Дэвид Боуи интересуется правами на его роман «Вице-король Уиды». По всей видимости, сам Боуи и собирался сыграть главную роль. Я позвонил Брюсу и сказал: «Помилуй бог, Боуи совсем не тот, кто нужен для этой роли, он для нее слишком андрогинен». Брюс был того же мнения, так что я наскреб денег и купил права на экранизацию. Бандита должен был играть Кински. Брюс был под большим впечатлением от Кински, которого уже видел на экране. Я назвал фильм «Кобра Верде», и он стал нашей последней, пятой совместной работой с Клаусом. Кински то время был похож на демона, который сошел с ума. Внутренне он был погружен уже в другой фильм, свой собственный фильм о Паганини. Разумеется, он назвал его не просто «Паганини», а «Кински Паганини». Годами он уговаривал меня стать режиссером на этом его проекте, но его сценарий на целых шестьсот страниц был, как это называется в нашем деле, beyond repair, то есть ремонту не подлежал. С самого начала съемок в Гане он так затерроризировал моего оператора, что ситуация стала невыносимой. Кински в ультимативной форме требовал уволить Томаса Мауха, хотя еще со времен «Агирре» знал, что перед ним мастер мирового уровня. Съемки могли вот-вот остановиться, но Маух понял, что я не в состоянии его поддержать, и ушел с фильма. Иногда в глубине души я чувствую, что я его предал. Мне хотелось бы, чтобы у меня хватило твердости постоять за Мауха, но тогда бы не было никакого фильма, а главное, нельзя было бы возместить ущерб другим сотрудникам.
Работа над фильмами нередко несет с собой разрушения. Если прорубить просеку в истории кино, вы увидите, что земля в этом лесу усеяна телами. К счастью, Томас Маух сумел это пережить. Он снимал свои фильмы и был оператором во многих проектах других режиссеров. После я никогда больше не работал с Кински, но для этого были и другие причины. В пяти художественных фильмах я вызвал в нем к жизни пять совершенно разных характеров, а после открывать было уже нечего. В защиту Кински я должен сказать, что он мог быть и чрезвычайно щедрым, и готовым помочь. У нас были времена глубоко прочувствованного товарищества. Свидетельство тому – фильм «Мой лучший враг». С партнершами перед камерой Кински бывал очень обходителен и любезен, особенно это было заметно на съемках с Клаудией Кардинале и Эвой Маттес. Дело в том, что он понимал дар и обаяние обеих актрис. Но наша совместная работа порой заводила нас в такие области, где мы становились опасны друг для друга. Мы поочередно планировали убить друг дружку, но это были скорее гротескные жесты, не более чем пантомима. Однажды ночью я вскарабкался по отвесному склону к его дому на севере Сан-Франциско в окружении секвой – нормальная дорога туда была с другой стороны, – чтобы напасть на Кински, но я не был до конца уверен в своем намерении, и когда его овчарка облаяла меня, с радостью ретировался, решив, что это достаточный повод.
В другой раз, за две недели до окончания съемок «Агирре», Кински упаковал свои вещи и сложил их в лодку, чтобы покинуть лагерь. Этого отъезда нельзя было допустить, потому что мы работали над чем-то более значимым, чем мы сами. И вот тогда я и в самом деле пригрозил его застрелить. Я не был вооружен и сказал это сдержанным тоном, но Кински почувствовал, что это не пустые слова. К тому моменту я уже отобрал у него винчестер, из которого он порой беспорядочно палил во все стороны. В джунглях это вполне можно было стерпеть, а он считал, что таким образом храбро отбивается от нападений ягуаров и ядовитых змей. Но однажды вечером, после окончания съемочных работ, человек тридцать статистов играли у себя в хижине в карты и пили огненную воду, aguardiente. У Кински случился приступ бешенства, потому что смех издалека донесся в его одиноко стоящую на холме хижину и, видите ли, его потревожил. Не глядя, он трижды выпалил в хижину статистов, построенную из бамбука. Пули прошили стены как бумагу. По чистой случайности он не попал ни в кого из тесно сгрудившихся над картами людей, только отстрелил кончик среднего пальца у одного молодого статиста. Во время съемок «Фицкарральдо» индейцы ашанинка явно пугались, когда Кински начинал бушевать, и в таких случаях они садились кружком на землю и тихо перешептывались. В их общественной жизни не бывает громких разборок. Один из их вождей позже сказал мне, что я правильно заметил: они испугались, но я напрасно думаю, что это был страх перед орущим безумцем, – они боялись меня, потому что я был очень тихим. Затем он сказал: «Мы
