Из Парижа в Бразилию - Луи Буссенар

Вдали слышен дуэт колокола и свистка, затем визг и лязг железных осей, цепей и колес.

Вот шум и грохот становятся все ближе и ближе, свистки и звонки все громче и громче, потом вдруг все разом смолкает.

Товарно-пассажирский поезд «межокеанской» железной дороги, пересекающей Панамский перешеек от Колона до Панамы, вплывает, окруженный облаком пара, под навес так называемого «Трансконтинентального» вокзала, за которым находится панамская пристань, а сейчас же за нею — необозримая гладь Великого океана.

Поезд останавливается.

Быстро, с чисто американской торопливостью выходят пассажиры из вагонов и получают свой багаж; не менее оперативно сдается на шлюпки и корреспонденция, простая и денежная, которая затем перевозится на пароходы.

Платформа быстро опустела. На ней остались только служащие станции.

— Мы одни? — спросил вдруг по-английски у одного из служащих, по-видимому начальника станции, какой-то человек, появившийся из товарного вагона, точно из ящика с сюрпризами.

— Одни, сэр, — коротко отвечал железнодорожный агент.

— Двери вокзала заперты?

— Слышите, их запирают.

— Хорошо. На ваших людей можно положиться?

— Да, если хорошенько им заплатить.

— Вы знаете, что я никогда не торгуюсь.

— Yes.

— Надеюсь, никто не найдет странным, что общественное место вдруг по чьему-то распоряжению становится недоступным для публики?

— Мы имеем предписание губернатора Панамы… Нам теперь вдвойне полезно следовать в точности этому распоряжению.

Во время этого разговора к пристани, возле которой находился вокзал, подошла и остановилась прехорошенькая шхуна. Вслед за тем со шхуны раздался хриплый голос:

— Черт бы вас всех побрал! Стоят, зевают и ничего не делают!.. Настоящие вороны.

— Здравствуйте, Боб, здравствуйте! — примирительно заговорил первый незнакомец. — Что вы все ворчите? Будет вам, право.

— Здравствуйте, Сайрус. Я ворчу, это правда, но только мне, быть может, уж скоро никогда больше не придется ворчать.

— Это почему же?

— Потому что меня завтра, быть может, повесят.

Незнакомец, которого называли Сайрусом, вздрогнул и переменился в лице, несмотря на свое самообладание.

— Так вы, стало быть, серьезно? — произнес он слегка изменившимся голосом.

— Настолько серьезно, что если бы можно было повременить с разгрузкой привезенного на поезде…

— Это совершенно невозможно.

— Я так и думал. Перуанцы ждать не могут, а в этом-то и заключается опасность для меня.

— Что же делать, дорогой Боб. Без труда ничего не дается. Риск у нас хоть и большой, зато и барыши немалые. Но скажите, пожалуйста, чего именно вы боитесь в данную минуту?

— Вот уже три дня, как один проклятый корабль крейсирует в водах Панамы недалеко от города.

— Даже ночью?

— Ночью в особенности. По крайней мере один раз в час на нем включается электрический прожектор, освещающий весь рейд, как днем. Проскользнуть не замеченным с этого корабля нельзя, уйти от него тоже, потому что у него исключительно быстрый ход.

— Но ведь я слышал, что ваша шхуна тоже замечательный ходок…

— Сразу видно, что вы не моряк, дорогой Сайрус: вы сказали глупость, недостойную янки. Да разве может какая бы то ни было шхуна соперничать в скорости с военным крейсером?.. Ну, да уж была не была, а рискнуть надо. Скажите, Сайрус, вы что привезли на поезде?

— Четыре тысячи ружей Ремингтона и два миллиона патронов. Скоро вы думаете отправиться?

— Да часа через четыре. Как только примем груз, сейчас поставим паруса и выйдем в море.

— Ночью?

— Мы пойдем вдоль берега, чтобы обмануть крейсер. Так менее опасно.

— По крайней мере, хорошо ли вы знаете этот берег?

— Лучше любого лоцмана.

— А как же быть с крейсером?

— Крейсеру из-за мелководья к нам не подойти.

— А если он нас потопит огнем?

— Я рассчитываю удачно лавировать под выстрелами.

— А если он вас все-таки пустит ко дну?

— Ну, тогда, значит, такая уж наша судьба. Надоели вы мне, Сайрус, со своими глупостями. Ступайте-ка лучше к своим вагонам, а я покуда тут все приготовлю для принятия груза. Вон уж там работают, поглядите.

Действительно, из вагонов товарно-пассажирского поезда негры тем временем выгружали ящики с ружьями и патронами, швыряя их на платформу так, что недалеко было и до взрыва.

Наступила ночь, — быстро, без сумерек, как бывает обыкновенно в тропиках. Работа продолжалась при свете факелов. К восьми часам она окончилась, начавшись в четыре.

Вместе с тем вокзал, бывший все это время закрытым для публики, отперли вновь, и он наполнился суетливою толпою.

Корабля, который так беспокоил и даже пугал капитана Боба, уже не было видно. Он куда-то исчез или не стал видим в темноте.

Северо-западный ветер надул паруса шхуны, и она вышла из бухты.

Установленные морскими правилами огни не были зажжены.

Капитан решил держаться берега, таинственное исчезновение крейсера, естественно, внушало живейшее беспокойство.

Капитан Боб искусно маневрировал своей быстроходной шхуной, которая неслась по волнам, как огромная морская птица.

На рассвете она пришла в пустынную Коколитскую бухту, у Колумбийского берега под 7°20′ северной широты.

Капитан бросил якорь, решив простоять здесь весь день до ночи и с наступлением темноты идти дальше.

Он надеялся, что ему удалось сбить крейсер со своего следа, и рассчитывал благополучно достичь места назначения.

Вечером шхуна опять вышла в море с тем же успехом, что и в водах Панамы, и шла до утра.

Но вместо того, чтобы на день благоразумно зайти в какую-нибудь бухту, американец прельстился благоприятным ветром и оставался в пути весь день. Шхуна шла так хорошо, что вечером с левого берега вахта заметила остров Горгоны, недалеко от Колумбийского берега.

Благополучно удалившись таким образом на шестьсот километров от Панамы, капитан Боб имел, казалось, все основания считать, что он вне опасности.

Вдруг с его уст сорвалось одно из его самых безобразных ругательств.

Вдали, в открытом море, среди мелкой зыби внезапно вспыхнул длинный сноп яркого света и разом осветил море на значительное расстояние.

— Черт бы всех нас побрал!.. Проклятый корабль…

— Это крейсер, должно быть? — спросил пассажир, которого звали Сайрусом.

— Да, черт возьми! И он нас видит, как днем.

— Что же теперь с нами будет?

— Понятно что: нас повесят, а груз и корабль конфискуют.