Песнь колдуньи - Мирей Кальмель

Во дворе, у подножия лестницы, ведущей в донжон, ее ждали дети, а за ними стояли обитатели замка. Она вышла под их приветственные крики, жалея о том, что нет в живых отца, который повел бы ее к алтарю. К черту все правила… Ей скоро исполнится тридцать девять, и мужчина, которого она любит больше жизни, ждет ее под раскидистым дубом. В сопровождении детей она направилась к нему со счастливой улыбкой на устах. Только это имеет значение…

Между зубцами крепостной стены, свесив ноги и зажав в руках шапки, сидели несколько крестьян. Они внимательно и молча наблюдали за происходящим. Приветственные крики доказали Сидонии, что она искренне любима своими серфами. [10] Они признали ее своей госпожой, как только она поселилась в замке. Госпожой наравне с Жанной и Жаком. По их разумению, она была одной из Сассенажей. Они не понимали, в чем суть межсемейного союза. С первого дня она стала частью их жизни, поэтому ничего удивительного не было в том, что они так радовались. Радовался и аббат Венсан, ожидавший ее со слезами на глазах и библией в руке. Отъявленный плут, он пытался стать наемником, но не преуспел на этом поприще и решил податься в церковники, чтобы спастись от виселицы. Одна лишь Сидония знала о его прошлом, ведь он был товарищем по оружию одного из ее любовников. Они встретились снова, когда он стал священником местного прихода. Она дала ему понять, что не выдаст его тайну. С тех пор он боготворил ее, как служитель церкви боготворит святую, и уважал, как грабитель уважает доступную женщину. Но он бы скорее позволил прибить себя гвоздями к позорному столбу, чем в этом признаться. Рядом с отцом Венсаном под цветочными гирляндами стоял Жак и смотрел, как она идет к алтарю. Она знала, что он очарован ее красотой. Любовался бы он ею, если бы знал, какие дьявольские снадобья помогают сохранить ей эту красоту? Проходя мимо рядов скамеек, она прогнала от себя эту мысль. Сотня гостей… Богатые дворяне и мелкопоместные, кузены и кузины, соседи, друзья. Времени было мало, поэтому Жак сумел оповестить о грядущей свадьбе лишь тех, кто жил недалеко. Сидонию это вполне устраивало. Но ей не хотелось на них смотреть. Потом, позднее… Задержаться взглядом на их улыбающихся лицах означало бы утратить частичку картины, которую она хотела навсегда запечатлеть в своей памяти: светящийся радостью взгляд возлюбленного, рука, протянутая ей навстречу, величественная осанка, подчеркнутая свадебным нарядом, цвета которого — пурпурный, бежевый и золотой — сочетались с цветами ее платья.

О ней и только о ней она будет думать! О любви, огромной любви, которой он ее одаривает…

— Она великолепна! — восторженно отметила Альгонда, стоявшая поодаль, в толпе слуг. К ней только что протиснулся Матье.

— Ты намного красивее. И, Богом клянусь, твое платье так подчеркивает твои прелести, что я бы с удовольствием его с тебя сорвал! — прошептал он ей на ушко, вертясь на месте в надежде облегчить положение члена, который, реагируя на его воодушевление, занимал теперь больше места, чем ему было отведено.

Но не мог же он, находясь в толпе, залезть рукой в штаны, чтобы уложить его поудобнее! Вдобавок ко всему он не мог отвести взгляд от корсажа Альгонды, и это совсем не способствовало усмирению бунтующей плоти. Поэтому он не заметил, что Альгонда смотрит уже не на Сидонию, которая подошла к алтарю. Не будущая госпожа Сассенаж вызывала восхищение девушки, а Филиппина, затмевающая кузину своей ослепительной красотой. Несмотря на испытываемое волнение, Альгонда спрятала в ладошке зевок. Этой ночью она снова спала всего пару часов.

Удивительно, что она вообще держится на ногах, — за эти дни, проведенные в бесконечной беготне, она смертельно устала, да еще эта беременность… Или опухоль? По правде говоря, она не знала, как правильно называть нечто, еще не заметное под платьем, но уже растущее в ней. Она прогнала от себя эти мысли, и тут ей пришло в голову, что именно нервное напряжение давало ей силы бороться с трудностями. Надолго ли ее хватит? Стоило ей этой ночью погрузиться в сон, как перед мысленным взором замелькали картины — странные, приводящие в замешательство. Она увидела себя, изнемогающую от желания, в объятиях Ангеррана. Через мгновение перед ней появился во главе банды грабителей Матье с ужасным шрамом возле правого глаза, хладнокровно всаживающий нож в живот какого-то торговца. Альгонда внезапно проснулась. Она дрожала от ужаса. Пусть это будет просто ночной кошмар! Но ужасы продолжали блуждать в ночной темноте вокруг нее. Картинки сменяли одна другую, как будто все это и правда происходило с ней. Вот она увидела незнакомца со смуглой кожей на Филиппине, потом мальчика, тело которого до самых глаз было покрыто волосами такого насыщенного голубого цвета, что, казалось, это отражается само небо. Потом вокруг мальчика забурлил поток крови и унес его. Вместо него появились тучи — кривляющиеся, странной формы… Они следовали по пятам за всадницей, юной девушкой с колчаном стрел на спине, несущейся галопом к странного вида горам, похожим на нагроможденные друг на друга конусы с плоскими вершинами. У подножия гор стоял мужчина в белой тунике и с золотой короной на голове. И вот снова Матье, дерущийся с Ангерраном, но совсем не так, как в детстве. Мечи их перекрещиваются под стального цвета небом, лица обоих искажены ненавистью. Потом снова какой-то мужчина, стоящий у ворот замка. Де Люирье, лейтенант Филибера де Монтуазона, тянет за волосы двух коленопреклоненных женщин, у которых руки связаны за спиной. Филиппина и… Если бы Альгонда не знала, что эта женщина мертва, она бы могла поклясться, что видит мать девушки, Жанну де Коммье, портрет которой до сей поры висел над камином в комнате их милостей. Прямо перед ними — пригорок в голубоватом свете. Потом — ничего. Черная дыра, как если бы все эти видения утонули в ней, растаяли во мраке. Как если бы сам дьявол вдруг закрыл Альгонде доступ к ним.

Она не знала, что и думать.

А в это время Матье, не обращая внимания на окружавшую их толпу, шептал ей на ушко бесконечные «я тебя люблю». С каким бы удовольствием она взяла его за руку и утащила в лес, чтобы ощутить его в себе, утешиться его поцелуями, его объятиями, убедить себя, что эти видения — всего лишь искривленные отражения ее фантазий, страха перед завтрашним днем, мыслей о яде, и что ничего из увиденного, каким бы реальным оно ни казалось, просто не может случиться в жизни. Ей не нужно будущее, полное крови и ненависти. Она хотела любить своего Матье и однажды сказать ему, как Сидония сегодня, что она любит его всем сердцем и душой, берет в супруги и будет ему верна, пока смерть не разлучит их.