Песнь колдуньи - Мирей Кальмель

В большом зале замка столы придвинули к стенам, под них задвинули сундуки. По центру были расставлены скамьи. Жак настоял на том, чтобы все гости присутствовали при торжественном посвящении в рыцари Ангеррана де ля Тур-Сассенажа.

Когда юноша с сильно бьющимся сердцем явился, зал уже был полон народу, а в глубине комнаты перед установленным там алтарем его ожидали аббат Венсан, Эймар де Гроле и Жак де Сассенаж.

Ангерран решительным шагом прошел сквозь толпу и преклонил колено перед Жаком де Сассенажем.

Сегодня, двадцать девятого августа 1483 года, скажи, Ангерран де ля Тур-Сассенаж, почему ты желаешь стать рыцарем? Если ты ищешь богатства или почестей, знай, ты не достоин этого звания.

Ангерран положил руку на Библию, которую протянул ему отец Венсан.

— Я не хочу ни богатства, ни почестей, и клянусь на святой Библии соблюдать заповеди, защищать Церковь и неутомимо сражаться с неверными. Обещаю защищать слабых и страну, в которой родился, исполнять свои обязанности феодала, если они не противоречат закону Божьему. Обещаю никогда не врать, быть щедрым, великодушным и верным своему слову. И наконец, всегда защищать правое дело и добро и бороться с несправедливостью и злом.

Жак де Сассенаж хлопнул в ладоши. По очереди подошли трое пажей. Один нес кольчугу, второй — кирасу, третий — наручи и позолоченные шпоры. Латы они сложили у ног Ангеррана и помогли ему в них облачиться.

В нескольких шагах от Ангеррана, рядом с Сидонией, стояла Филиппина. Она не сводила глаз с юноши, и сердечко ее, взволнованное его красотой, трепетало в груди. В рыцарских латах Ангерран де ля Тур-Сассенаж был сказочно хорош, ни одна дама не пожелала бы себе лучшего избранника.

Жак де Сассенаж взял в руки меч, изготовленный по его заказу специально для этого случая, рукоятка его была украшена изображением женского лица в окружении переплетенных змей. Он подал меч аббату, чтобы тот его благословил, потом протянул юноше, в глазах которого блеснула гордость.

— Отныне этот меч твой. Да послужит он справедливости, в чем ты принес клятву.

Ангерран взял меч за рукоять, поцеловал гарду, изображение Мелюзины, вложил меч в ножны и опустился на оба колена, чтобы получить ритуальный удар по плечу.

Жак де Сассенаж обнажил свой собственный меч и клинком плашмя дважды коснулся щеки юноши, а в третий раз — его левого плеча.

— Это последний удар, на который ты не ответишь ударом. Во имя Господа, святого Михаила и святого Георгия, перед твоими родственниками и друзьями, положа руку на сердце, посвящаю тебя, Ангерран де ля Тур-Сассенаж, в рыцари.

На турнире, который продолжался до вечера, Ангерран отличился наилучшим образом и завоевал уважение своих соперников. После первого поединка он стал героем в глазах матери, а во время второго прикрепил к своему копью рукав, который дала ему Филиппина. Однако Эймар де Гроле, научивший юношу всему, что тот теперь умел, с легкостью его сорвал.

Глава 28

Почти каждое утро, сколько она жила в этом замке, Альгонда приходила к Матье и они вместе завтракали первыми сдобными булочками, которые он испек. Тридцать первого августа обитатели Сассенажа проснулись и занялись привычными делами. Последние гости накануне покинули замок. Альгонда спрыгнула с кровати, испытывая уже привычное нетерпение. Хотя теперь она чувствовала себя по-новому. Она стала невестой. И все об этом знали. Они с Матье были заняты с утра до вечера, поэтому успевали лишь переглядываться. Ни на что другое времени не хватало. Что до Филиппины, то вот уже три дня горничную беспокоил ее звонкий смех, который так к лицу знатной даме, когда вино с пряностями немного ударяет ей в голову. Вечером дочь барона переполняло веселье, а утром мучила такая мигрень, что все вызывало раздражение — и солнечный луч на щеке, и слишком затянутое в талии платье. Каждое утро Альгонда поднимала с пола любовную записочку, подсунутую ночью под дверь. Много было тех, кто, очарованный красотой девушки, пытался изящными фразами выразить ей свое восхищение:

«На мою пресыщенную душу в полночь грациозно опустилась звезда. Навсегда я сохраню этот след, этот ожог, и умру, если понадобится, за один ваш поцелуй». Филиппина несколько раз подряд прочла послание, потом нахмурилась, вспоминая лицо того, кто поставил под ним свою подпись. Наморщив нос и скривив губки, она объявила:

— Речи кавалера красивее, чем сам кавалер. Что ж, тем хуже для него.

Иногда попадались и довольно фривольные стишки:

«Мое сердце, о горлица, так тобой очаровано, что у меня от этого вырастают крылья. Дышу я вами, от улыбки до ножек, и этот аромат возрождает меня к жизни. Увы, я опьянен вами!»

— Пусть проспится! — воскликнула она с громким смехом и прижала пальцы к вискам, потому что собственный голос отозвался в них болью.

Альгонда растерла ей виски настойкой мяты и мелиссы, а потом, когда умиротворенная Филиппина открыла глаза, принялась ее одевать. Ни разу ни одна из девушек не упомянула в присутствии другой о Матье. Филиппина была очень увлечена Ангерраном и пребывала в уверенности, что и он к ней неравнодушен. Пока Альгонда причесывала и подкрашивала ее, дочь барона пересказывала ей их с Ангерраном беседы. Довольно банальные, надо сказать, однако, благодаря им, правда, не без помощи вина, у девушки появилось ощущение, что целая вечность прошла с момента ее возвращения из монастыря в Сен-Жюсе.

Потом они расставались на третьем этаже — одна отправлялась работать, другая — пировать.

Так продолжалось до вчерашнего вечера, когда колокола, все колокола Франции ударили в набат. Король умер.

Аббат Венсан провел торжественную поминальную мессу на которой присутствовали все те, кто еще не успел покинуть замок. Жак де Сассенаж вспомнил несколько случаев, когда они с королем сражались бок о бок. Его волнение передалось всем присутствующим, их лица опечалились.

Сразу же после мессы Ангерран сообщил матери, что собирается отплыть на Родос и поступить на службу к госпитальерам, поэтому будет ей признателен, если в его отсутствие она станет управлять поместьем Ля Рошетт. Вопреки опасениям юноши барон Жак одобрил это решение, заверив, что в его годы тоже испытывал потребность доказать свою доблесть на деле.

Еще раз поздравив Матье и Альгонду, Ангерран со всеми простился и уехал.

Его поспешный отъезд огорчил обеих дам. Остаток дня Сидония и Филиппина играли в шахматы и рано удалились в опочивальни, приказав горничным не будить их раньше десяти утра.

Альгонда могла бы воспользоваться этим, чтобы тоже встать попозже, выспаться, прогнав тем самым давившую на плечи свинцовую усталость, но желание быть с Матье оказалось сильнее. Ей так хотелось снова вдохнуть аромат белого хлеба, которым пахли его тело и его волосы…