1905 год. Прелюдия катастрофы - А. Щербаков

Гапон в ответ только рассмеялся. Дескать, ну да, соврал.

Тут стоит пояснить. Русская эмигрантская среда была по сути одной большой тусовкой, где все про всех всё знали. Переплетения между представителями разных течений были дружеские, любовные (к примеру, жена или любовница — сторонница большевиков, ее мужчина — меньшевик, не все были такими упертыми, как Ленин) и иные. В общем, тот, кто общался с богемой, может вполне представить тамошние нравы. Тем более, люди‑то были творческие, пишущие, причем, большие любители поспорить и вообще поболтать. Так что параллель с богемой вполне уместна. В такой среде по определению любят посплетничать. В итоге поведение Гапона довольно быстро стало всеобщим достоянием. К тому же, эмигрантские революционные лидеры не очень рвались уступать ему место.

Первыми с Талоном утомились общаться социал — демократы, с которыми он по прибытии начал наиболее активно контачить. Стало понятно, что священник им не очень нужен. Потом задумались эсеры. Они были более терпимы к разным мнениям, так что Гапон их устраивал дольше. Но, однако, и они в итоге выпроводили его писать воспоминания — то есть подальше от практического дела. Что, кстати, тоже принесло священнику неплохой заработок.

Правда, появились у него и сторонники. Например, лидер восстания на броненосце «Потемкин» Матюшенко. Он тоже не заморачивался разными идеологическими сложностями и считал всех эмигрантских деятелей болтунами. (Впоследствии он поехал в Россию, чтобы наводить террор, был пойман и казнен.)

Но тем не менее, Гапон стал эмигрантскую общественность утомлять. Сам же священник убедился, что статус «звезды» порой довольно быстро проходит. Всё, что он мог, он рассказал, а больше добавить было нечего. К тому же, по некоторым сведениям, Гапон, который во время своей деятельности в России отличался исключительным бескорыстием, увлекся такими развлечениями, как поездки в Монте — Карло, и романами с разными светскими красавицами. Так тоже бывает.

Уже в конце весны 1905 года начались контакты Гапона с представителями зарубежной агентуры Департамента полиции. Видимо, священник решил, что раз с революционерами у него не сложилось, надо возвращаться под крыло охранки. Особое место занимает уже упомянутая история с пароходом «Джон Крафтон».

Насколько Гапон знал, что эта операция находится под контролем спецслужб, насколько действовал по наивности — мы никогда не узнаем. Вообще‑то сам подход к этому делу для него очень характерен. «Разделить оружие между всеми революционными организациями». А как делить, если каждая из не только партий, но и группировок внутри этих партий считала себя самыми правильными революционерами? Да и как распределять? По количеству организаций или пропорционально численности? Так что дойди пароход до места — возможно, все революционеры бы смертельно переругались.

По своей привычке, Гапон нагородил вокруг этой истории такое количество вранья, что многие в эмиграции стали смотреть на него не слишком хорошо. Вообще‑то священнику лгать не положено, однако он придерживался принципа «ложь во спасение» — и уж больно далеко заходил.

Хотя на тот момент в сотрудничестве с охранкой его никто не обвинял. Просто стали полагать, что священник — человек вздорный и ненадежный, иметь с ним дело не стоит.

Крах В конце 1905 года Гапон вернулся в Санкт — Петербург, предварительно получив уверения Департамента полиции, что к нему никаких претензий нет. В столице дело поначалу обстояло хорошо. Среди бывших членов «Собрания» он продолжал пользоваться огромной популярностью, так что отделы организации стали возрождаться. Правда, если в 1904 году Гапон вел двойную игру — говорил властям одно, а рабочим другое, то теперь он вел тройную. Священник продолжал сохранять отношения с революционерами, прежде всего с эсерами. Перед ними он представал как самый революционный революционер.

Однако потихоньку начали наваливаться неприятности. Рабочие были уже совсем не те, что год назад. Раньше большинству из них хватало веры в батюшку, они полагали, что тому лучше известно, что и как делать. Теперь же они имели опыт всероссийской стачки, работы в нормальных профсоюзах, почитали кое- какой литературки. И самое главное — гораздо лучше стали относиться к левым партиям. Так, к примеру, социал — демократы особо и не скрывали, что собираются превратить отделы гапоновского «Собрания» в свои легальные клубы. Особого протеста среди рабочей массы эти намерения не вызывали, зато начались протесты против единоличного руководства Гапона. Рабочим захотелось тоже поучаствовать.

С другой стороны, стала сильно гадить пресса. После Манифеста 19 октября газеты приобрели определенную степень свободы. А журналиста, как известно, хлебом не корми — дай ему «крутую» тему. Причем профессиональная психология газетчиков такова, что, создавая материал о ком‑то или о чем‑то, из всех возможных версий он по определению выбирает самую громко звучащую. Тут батюшку подвела его привычка к вранью — всё это вранье вытаскивалось и соответственно комментировалось. Прибавьте, что Гапона многие сильно не любили — те же самые фабриканты. Так что социальный заказ на поливание священника грязью имелся.

Журналисты тогда были весьма ушлыми и профессиональными ребятами. Они очень быстро раскопали все странности, на которые раньше никто внимания не обращал. Разумеется, подробностей они знать не могли — полицейские архивы стали доступны только после революции, но тема «Гапон — агент охранки» уже зазвучала. И в этом ключе история с 9 января выглядела не очень красиво. Именно тогда начала оформляться «советская» версия — что Гапон сознательно вывел людей под расстрел.

В газетную шумиху с энтузиазмом включились левые, которые увидели шанс перетянуть на себя «Собрание» Что, кстати, являлось общемировой практикой. К примеру, именно в то время в САСШ мощный профсоюз IWW («Индустриальные рабочие мира») тихой сапой взяли под контроль анархо — синдикалисты.

Портились и отношения с властями. С одной стороны, они видели, что гапоновское «Собрание» отнюдь не является подконтрольной не то что им, но и самому священнику структурой. Но что самое главное, фон Тауниц и многие другие завели себе другую любимую игрушку — черносотенцев. Крайне правые дружины были ребятами незатейливыми, забастовки они устраивать не собирались, наоборот — например, в Одессе черносотенные дружины охраняли штрейкбрехеров. Вот и зачем нужен какой‑то сомнительный Гапон, если имеются такие милые и покладистые ребята? Которым ничего не нужно, только бы попеть «Боже, царя храни» и начистить морды каким‑нибудь студентам? Что же касается фон Тауница, то он принадлежал к тому типу чиновников, которые вообще ничего не понимали. Так что отношения священника с властями становились все хуже.

Одной из больших неприятностей было бегство казначея Собрания с 30 ООО рублями общественных денег. Вообще‑то побеги кассиров и казначеев с чужими деньгами были в Российской империи совершенно заурядным явлением. Однако поскольку руководил всей структурой Гапон, то вопросы стали задавать ему: что ж ты, батюшка, таких людей подбираешь? Появился и другой, еще менее приятный вопрос: откуда вообще деньги? Просочились сведения, что они получены от Департамента полиции. Вообще‑то, так оно примерно и было, деньги дало министерство финансов. Гапон не видел в этом ничего плохого — но, согласитесь, вкупе вся история выглядела очень некрасиво. И доходило вот до чего.

Газета «Наша жизнь»:

«Вчера, 18–го февраля, на происходившем собрании фабрично — заводских рабочих (гапоновская организация), посвященном вопросу о 30 ООО рублях, полученных Гапоном от министра финансов, после горячих дебатов член центрального комитета П. П. Черемухин покушался на самоубийство, четыре раза выстрелил в себя из револьвера. Жизнь его в опасности».

Начался массовый отток людей в новые профсоюзы, некоторые отделения вообще пустились в «самостоятельное плавание». Нет, у Гапона остались преданные ему люди, но как‑то это было уже не то.

Гапон, видя, что снова теряет почву под ногами, заметался и в итоге сделал самую большую ошибку в своей жизни. У него родилась идея уговорить Рутенберга, с которым он продолжал поддерживать отношения, выдать за 25 тысяч рублей Боевую организацию. Дурново посоветовался с Витте, который заявил: «Я Гапону не верю, но, по моему мнению, в данном случае 25 или 100 тысяч не составляют сути дела».

Он приказал Герасимову встретиться с Гапоном. Встреча состоялась в отдельном кабинете роскошного «Кафе де Пари». На полковника священник не произвел впечатления.

«Он был скорее похож на коммивояжера, нежели на народного трибуна, воспламеняющего сердца. В сущности люди, о которых он говорил, были ему чужды. Он не понимал их поступков и мотивов, которые ими руководят. Особенно он распространялся на тему о том, имеют ли они много или мало денег, хорошо или плохо они живут — и глаза его блестели, когда он рассказывал о людях с деньгами и комфортом.Больше всего Гапон говорил о Рутенберге. В его изображении Рутенберг играл главную роль в революционном движении. Он был руководителем Боевой организации. Но в глубине своего сердца он потерял веру в победу революции. За крупную сумму он наверно будет готов предать революционеров.