47 отголосков тьмы (сборник) - Виталий Вавикин

Гром гремел все дальше, самолет миновал грозовую тучу. Почти не трясло. На лица пассажиров возвращалась краска. Они перестали напоминать жертв монстров из старых черно-белых ужастиков. Страх сменился возбуждением, люди начали переговариваться, обсуждать произошедшее. Кое-кто нервно причитал, еще не все дети успокоились, но паника отступила.

Самолет восстановил высоту, лег на правильный курс. Стюардесса объявила, что чрезвычайное положение снято, что сейчас все в порядке. Она пожелала всем спокойной ночи и пошла к загоревшейся лампочке вызова. Пострадавший пилот пришел в сознание. Врач и мужчина в клетчатой рубашке сидели рядом с ним на освобожденных креслах.

Половинки белого карандаша подрагивали на полу. Казалось, они кровоточили. Разве такое бывает? Но никому не было дела до двух странных деревяшек.

Она смотрела на свои ладони и улыбалась. Все было хорошо.

Хорошо и правильно.

Дети опять загалдели. Еще бы: такие приключения! Кто-то из взрослых начал рассказывать им сказку. Она слушала вполуха о том, как жила-была в бедной семье девочка и у нее совсем не было игрушек, а платье – только одно. И однажды добрая фея подарила ей волшебную палочку…

Какая чушь! Волшебных палочек не бывает.

Самолет плыл по спокойному небу. Ночь вышивала звездами причудливые узоры. Далеко внизу вздыхал океан. По салону разливалось умиротворение. Успокоившиеся пассажиры готовились ко сну, несколько детишек уже сопели под монотонную сказочку.

Я посплю…

Потом выяснится, что один человек все-таки погиб во время бедствия – девушка в синем плаще. Вроде как сердце не выдержало, умерла от испуга, бедняжка. Ужасно, просто ужасно! Только почему на ее губах застыла такая счастливая улыбка?

Мужчина в темно-зеленой клетчатой рубашке так и не сможет объяснить – ни окружающим, ни себе – что же все-таки произошло. Это он первым подойдет к странной девушке – ведь он видел, как в самый отчаянный момент катастрофы она что-то делала в проходе… что-то держала в руках. Он задумается над этим. Он поймет, что она погибла не от страха. Он найдет половинки карандаша и толстую тетрадь с выдранными листами. И прочтет на первой странице: «Я желаю, чтобы этот чертов самолет спасся».

Комната

– Чувствуй себя как дома. Принесу пиво.

Как классно снова сбежать с уроков, чтобы встретиться с Вольдемаром! Смешное имя – наверное, ненастоящее. И все равно Алиса без ума от него. Да, он сильно старше, да, он довольно скрытный… но какой же крутой! Пусть одноклассницы удавятся от зависти!

Сегодня Вольдемар впервые пригласил ее домой, и девушка вся дрожала от предвкушения, но внешне оставалась холодной и саркастичной. Так круче.

– Ниче так хибарка! – кинула она через плечо, заходя в комнату.

Секретер, шкаф, стеллаж с книгами, кровать. Ни одного окна. Странно.

И тут Алиса увидела, что вся стена покрыта фотографиями. Ее фотографиями. В школе, на улице, в клубе, даже дома. Множество интимных моментов, когда он не мог, просто не мог ее сфотографировать! И все же вот они, снимки: она раздевается перед сном, она моется в душе…

Алиса попятилась к двери.

– Чувствуй себя как дома, потому что теперь это – твой дом, – сказал Вольдемар и захлопнул железную дверь.

Детская клятва

Машке. Ей и только ей.

– Да, но… – после получасового Сашкиного объяснения у нее задрожали губы. Ей стало больно оттого, что все, что он говорил, было так правильно и так логично. – Но мы поклялись… Поклялись, что никогда не предадим это место.

– Конечно, поклялись. Мы же были детьми! – засмеялся голос из трубки. – Все эти торжественные слова, клятвы, опасности понарошку и спасение мира, игры в героическую смерть… Да, дорогая, салат тоже буду, – сказал Сашка на том конце в сторону. – Ника, ты что, забыла, сколько всего мы тогда напридумывали?

– Сколько всего мы напридумывали, – она не могла не улыбнуться, хоть на душе было не очень.

– Ну вот. Так что не занимай голову всякими глупостями, передавай привет мелкому, а я ужинать побежал.

– Ладно. Пока.

Сначала ей показалось, что она стоит у деревянного забора и смотрит вслед только что отправившемуся домой Сашке. Пели сверчки, перекликаясь с далекой грозой. Воздух был свеж и приятен. Она слышала удаляющиеся шаги по камушкам на песчаной дорожке. Но потом она осознала, что она в помещении, и под потолком сияет люстра, и на столе стоит компьютер. И она в квартире, и телефонная трубка в ее руке исходит частыми гудками. Она опустила ее на рычажок.

Ника встала с дивана и, так и не найдя второй тапочек, босиком подошла к окну.

Темно. А она было и позабыла, как быстро смеркается поздним летом. Наверное, это из-за огней. Городские огни всегда немножко сбивают с толку. Надо же… А она ведь помнит то время, когда их не было, когда ночи были черными. Помнит, как эти кирпичные дома были ей по колено, как они были всего лишь началом стройки, невыполненным планом. О, сколько всего она помнит! И сколько всего уж не вернешь.

Она разглядывала аккуратную улицу за окном. Деревья и фонари по обочинам, зебра для пешеходов, чистые тротуары. Просто мечта. Ко всему этому, как, впрочем, и к другим кардинальным изменениям, она привыкла. За столько лет и не к такому ведь привыкнешь, так?

«Но ведь можно еще что-то сделать», – подумала она и пошла в комнату к сыну – передать привет. А потом на кухню – ждать мужа.

Может, можно еще что-то сделать.

– Привет, как ты? – Сашка чмокнул ее в щеку.

– Ничего. А ты?

– Никогда не чувствовал себя лучше! – он вздохнул полной грудью. – Пойдем, покажу тебе все. Это будет грандиозно. Да что там, это же уже грандиозно! – и он засмеялся на высоких нотах. Ника с детства знала, что этот смех – показатель крайнего волнения Сашки.

Они пошли по скверику.

– Когда нам было по восемнадцать, здесь была пустошь, – сказала Ника.

– Когда нам было по восемнадцать, мы жили в захолустье. А теперь мы живем в цивилизованном городе.

– Цивилизованном, – вздохнула Ника.

– Ты снова куксишься, – Сашка подтолкнул ее локтем, как в старые добрые времена. – Что стряслось? Господин с усиками снова ревнует?

Господин с усиками – это муж Ники. Ему да Сашкиной жене нужно основать клуб профессиональных ревнивцев. Эти двое периодически закатывают прелестнейшие сцены. Они никак не хотят понять, что Ника и Сашка дружат всю жизнь, причем в прямом смысле этого слова: они помнят друг друга ровно столько, сколько помнят себя. И в этом шумном мире нет молекулы прочнее, чем Сашка и Ника. Они лучшие друзья! Друзья – да. Любовники – нет. Никогда. Скорее звезды сдвинутся с орбит. Однако господин с усиками и Сашкина «дорогая» не понимают этой простой истины и частенько устраивают бурю в стакане воды.

Ника покачала головой:

– Не-ет.

– А что тогда?

– Понимаешь, у меня такое чувство… – Ника не могла подобрать слов. Она покраснела и потупилась. Как же так? Она не может сказать Сашке то, что думает? Сашке?! Нонсенс. Так не бывает. И она покраснела еще сильнее.

– Вот, глянь-ка на эту прелесть! – они как раз подошли к стройплощадке. Несколько домиков для рабочих жались по краям огромной, почти законченной коробки.

– Это супермаркет, Ника, – с гордостью сказал Сашка. – Мой супермаркет! Смотри – само здание почти готово, осталось совсем…

Ника не слушала его. Она автоматически переставляла ноги – шла вперед. Шла туда, куда не осмеливалась заглянуть с тех самых пор, как Сашка купил этот участок земли. Будто он не принадлежал ему до этого, ему и ей.

Она не видела рабочих, сонно перетаскивающих какие-то железяки, не видела грузовик, свернувший с дороги и придавивший куст шиповника. Нет уродливой недоделанной коробки, и нет всего этого! Ей не двадцать восемь. Даже не восемнадцать. Ей восемь, и она сидит под большим деревом – под Старым Мудрым Дядюшкой Дубом. Она сидит под деревом, а вокруг нее раскинулся пустырь, обрамленный несколькими кустами душистого шиповника – того самого, что так вкусен, когда созреет. Эти кусты отделяют весь цивилизованный мир от пустоши, от нее и от ее мыслей. А вот и Сашка. Ему тоже восемь. И никому еще и в голову не пришло называть его Александром Александровичем. Они весело смеются, едят конфетки из затисканного свертка и выдумывают, на что похожи облака.

– Ника! Тебя снова унесло в область запредельного! – она услышала голос Сашки. Взрослого Сашки.

– Помнишь Старого Мудрого Дядюшку Дуба? – спросила Ника, глядя на мыски своих туфель. Она говорила тихо, будто боялась разбудить ребенка.