Матросы - Аркадий Первенцев

— Ты сегодня какая-то особенная, — сказала Галочка, любуясь сестрой.

— Особенная, особенная… — напевала Катюша. — Галочка! Минуточку! Ты плохо следишь за собой. Дай-ка гребень.

Катюша расчесала ей волосы, заплела в косы.

— У тебя чу́дные волосы. Смотри, на солнце они отливают золотом. Ты знаешь об этом?

— Может, и не знала бы, да все говорят.

— Неужели все?

— Все, кто со мной встречается.

— Да, я и забыла, ты стала спортивной знаменитостью, Галка.

— Ну, до этого еще далеко. А стараюсь.

Галочка приохотилась к парусному спорту, прыгала с вышки, ходила на скутерах и водных лыжах.

— Вы поезжайте на Омегу, — щебетала Галочка, — а я — чуточку позже. Должна забежать к тренеру.

— Задержишься, как всегда. А ведь сам Роман Романыч приглашал.

— Ах, ах, тем более. Как же не приехать! Роман Романыч милый, чистенький, предупредительный и, если внимательней присмотреться, красивый.

— Красивый? Не сказала бы. Как мужчина он никогда не производил на меня впечатления.

— А ты знаешь, его жена похожа на тебя, Катюша.

— Разве?

— Особенно глазами.

— Да, у нас с ней есть что-то общее.

— И фигурой тоже. Когда ты была девушкой, сходство не было так заметно, но теперь… вы как сестры.

— Зато ты на меня никак уж не похожа.

Галочка, напевая, подошла к зеркалу и, поворачиваясь перед ним, с милой гримасой рассматривала себя.

Голоса разбудили ребенка. Он открыл глаза, потянулся под одеялом всем своим полненьким тельцем и, как бывает со здоровыми, спокойными детьми, лежал тихо, довольный тем, что можно начинать новый день.

— Витюшка проснулся! — Галочка ринулась к нему, принялась тискать.

Ребенок улыбался и только попискивал, хотя уже мог по-своему изъясняться в этом новом, открывшемся для него мире.

— Не задуши, Галина.

— Я его воспитываю, он у меня будет закаленным мужчиной. — Она подбросила племянника.

— Ой, упустишь!

— Не упущу. Правда, Витюшка?

В комнату заглянул Гаврила Иванович. Ребенок перекочевал на руки деда и снова — к Галочке…

Борис Ганецкий явился с корабля вовремя, как и обещал. Поцеловал жену. Задержал взгляд на ее платье:

— Ты решила ехать в этом архалуке?

Катюша вспыхнула:

— Нет. Я надену платье из креп-жоржета.

— Полосатое, что ли?

— Да.

— Только не поднимай высоко пояс… — «Надулась? Попробуем по-другому». — Покажи прическу, Катюша! Очень мило. Теперь лапки… О, я люблю именно такой лак.

Мир легко был восстановлен.

Борис в душе похвалил себя и прошел в комнату, расстегивая китель.

— Сегодня прямо летний день. Где-то идет снег, а у нас полная возможность отправиться к морю и даже выкупаться.

Пока жена переодевается за платяным шкафом, можно устроиться на диване, заложить ногу за ногу, закурить.

— Катюша, ты извини, я не хочу оспаривать твой вкус, но у нас в доме…

Катюша вышла из-за шкафа, зажав в зубах поясок. Скосив глаза, она застегивала на платье мелкие кнопки.

— К чему эти вышивки, Катенька? — продолжал Борис. — На стенах, на комоде, на цветочных горшках и даже на диване. К валикам нельзя голову прислонить. Десятки подушек на диване, и все с вышивками. Сидеть невозможно, боишься измять… Ты что, рассердилась или обиделась?

— Я просто не понимаю… Вместо того чтобы, приехав домой, посидеть спокойно, поиграть с сыном… ты издеваешься. И в какой уже раз… — Губы ее дрожали от обиды. — Так было у нас при маме. Мы делаем все, как было при ней: вышиваем, убираем комнаты, покупаем провинциальные фикусы и китайские розы. И мой отец хочет, чтобы все было так, как при маме. Моя мать была простая женщина…

— Прости, я не хотел тебя обидеть, Катя. Неужели нельзя пошутить, высказать свою точку зрения… Я думаю так, ты — иначе. Объясни. Может быть, я соглашусь. Между нами не должно быть недоговоренности…

Дальнейшее объяснение продолжалось в автобусе, по пути к Омеге:

— …Если я во всем буду потакать тебе, я могу стать неискренним, уйду в себя, перестану доверять твоему такту. Очевидно, я плохо воспитан, у меня дурные вкусы, но что ж делать? Я не выношу рукоделия, особенно вышивки. Мне нравится европейская простота, легкая мебель, воздух в квартире, а не фикусы.

Музыканты играли у моря, невдалеке от грузовика, где орудовала пивными кружками и насосом пестро разодетая Тома.

Радушный Тополь высаживал женщин на пожелтевшую, затоптанную траву:

— Заждались? Добре, добре. Платья шикарные, дамочки еще лучше. Катюша, прошу ручку! У вас на прическе букашка. Вот тут. — Снял ее. — Теперь добре… Гаврила Иванович! Городки привезли. Бачите? Все ваши поручения исполнены. Прошу!

— Сегодня отдыхаем, Роман Романыч, — Чумаков подбил ладошкой коротко подстриженные усы, — а завтра…

— Завтра есть завтра, — остановил его Тополь. — Завтра продолжается битва с бригадой Хариохина.

— Знаешь и это, Роман Романыч? Ну, ты у нас кудесник!

— Ваша деятельность на виду, Гаврила Иванович. Раз в неделю можете увидеть Тополя возле Доски соревнований и почета. Эй, эй, приятель! — Тополь остановил грузовик. — Давай черносмородиновую, лимонад! Пять ящиков, не забудь! Что? Ресторан знает? А Тополь наблюдает и изучает. Полный вперед! Прошу извинить, Гаврила Иванович. Я на Омеге как главный боцман на корабле, только дудки не хватает! Итак, продолжим… Улицы Льва Толстого и Ивана Голубца под переселенцев застраивать будут?..

Тополь потащил Чумакова к городкам, взвесил на ладошках несколько палок и «самые верные, битковые» вручил каменщику.

В море вяло ползли два тральщика. Силуэтами на светлой голубизне неба застыли корабли охраны внешнего рейда. Несколько яхт выстраивались для гонок. Орал в мегафон главный боцман яхт-клуба. Скалистое побережье мыса зигзагами уходило вдаль.

Борис пошел с Катюшей к берегу.

Оркестр играл вальс Штрауса. Кружились несколько пар. Возле легковых машин завтракали семьи старших офицеров. В воде кувыркались гимнасты в плавках, очевидно, из флотской лейтенантской молодежи.

Борис помахал кому-то фуражкой. Кому же?

Недалеко от берега, чуточку избоченясь, по щиколотку в воде стояла Ирина в светлом купальном костюме с молниями и кармашком, из которого торчал пунцовый платочек.

— Боря?! Идите сюда, Боря!

— Извини, Катя, — Борис развел руками, снял фуражку, — одну минутку! Ты понимаешь, когда служишь, приходится лавировать…

Борис чувствовал, что говорит нелепости, но язык ему не повиновался: эта рука, зовущая его, пунцовый платочек, как сигнальный флажок…

Черкашин сидел на коврике возле машины, повернувшись к нему спиной, зато Ступнин видел, все видел. Необходимо козырнуть. Командир корабля ответил кивком и посмотрел ему вслед.

Ирина подала руку, упрекнула:

— Боря, вы оставили жену одну? Немедленно возвращайтесь с ней. Нет, нет… Я хочу с ней познакомиться.

Вот и выход из неприятного положения. Теперь можно будет встречаться семьями. Рассеются подозрения, улягутся сплетни. И Ступнин тут. Как-никак одно дело встречаться с командиром на корабле, а другое — за бутылкой пивка. Здесь может иметь значение остроумный тост, удачно ввернутое словечко.

Радужные мечты лейтенанта вскоре разлетелись в прах.

— Идти к этой кривляке? — Катюша не могла даже на одну минуту представить себя в такой унизительной роли. — Идти после того, как ты сломя голову понесся к ней?

— Катя, неприлично, — умолял Борис.

— Что? Эта женщина нагло… да, да… нагло отняла у семьи мужа и отца… А ты учишь меня приличиям!

— Пойми, мне неудобно. Что она может подумать?

— Тебе безразлично, что могу подумать я. Тебя волнует, что эта ломаная дамочка может подумать о тебе. Не стыдно? Увидел ее, бросился к ней. Все уже обращают внимание.

— Да… Ты заставляешь своим… глупым поведением обращать на себя внимание.

— Глупым? Можешь идти куда тебе угодно.

Ирина махала им платочком, показывала на море.

— Она такая простая, культурная женщина. К ней многие несправедливы. Глупая зависть, наушничество… Ей так тяжело…

— Иди, утешь ее.

Катюша, не оглядываясь, быстро пошла к Томе.

В море, плывя рядом с Борисом, Ирина сказала:

— Не огорчайте жену из-за меня, Боря. Вспышки слепой ревности у нас, у женщин, непроизвольны, а потом… У любящей женщины ненадолго хватает запала.

Они не меньше получаса плавали вдали от купальщиков. Вернулись утомленные. Ирина скользила на мшистых донных камнях, и ее приходилось поддерживать.

— Нельзя так, нельзя, товарищ лейтенант, — скороговоркой упрекал поджидавший их Тополь. — Катюша домой решила ехать.

— У вас у самого жена есть, Роман Романыч? — раздраженно спросил его Борис Ганецкий.