Третий Меморандум - Борис Батыршин

«Сталин» медленно полз вслед за «Защитником»: было дымно, два или три коттеджа горели, в остальных были выбиты окна, и везде были трупы: рокер, висящий на заборе и утыканный стрелами, как морской еж; несколько ополченцев, у одного вместо головы – кровавая каша, Казакова замутило, но он заставлял себя смотреть, а дергающаяся смотровая щель открывала все новые сценки: горелое пятно, стена, заляпанная кровью и белесыми ошметками, какие-то кроваво-чёрные клочья на земле – здесь удачно кинули гранату или разорвался снаряд… «Защитник» выполз на пыльный плац, обогнул чёрный труп со стрелой в затылке, остановился, неторопливо навел орудие на провалы окон. «Т-доу!» – вдалеке с «Тариэля» разносили караульные вышки вокруг рабских бараков. Пулемётная очередь, бессильно, чиркнула по броне, раздались ещё выстрелы… Странные какие-то выстрелы – не очереди, а тарахтение, почему-то до боли знакомое… белый флаг в окне, тесня и отпихивая кровожадных ополченцев, откуда-то сбоку в окружении Котов вылезает геройский Голубев – принимать капитуляцию, но ведь выстрелы… черт, это же мотоциклы! «Назад!» – заорал Казаков, – «Они удирают, назад!», и тут же откликнулся Стась с реки: «Сань, там с тылов дворца дюжина мотоциклов выскочила! Они между рекой и стеной проскочили, сейчас вдоль поля чешут, я не успею!» Казаков знал, что «Защитник», и, тем более «Сталин» не успеет – пока бронетехника выберется из города, мотоциклистов и след постынет. Но все же, приказал сдавать назад, к воротам…

Немировский увидел в башни, как одиннадцать чёрных и красно-чёрных мотоциклов цепочкой выскочили от реки. В один из них попали из пулемёта с захваченной башни, и он кубарем улетел куда-то вбок, но остальные летели вперед: издали они казались насекомыми, скачущими по полю. И ещё он увидел, как наперерез этим насекомым устремилась от бараков серая, нерасчленяемая масса, затрещали далекие выстрелы, но это, казалось, никак не повлияло на массу; три первых мотоцикла накрыло, смяло, они исчезли, остальные заметались и повернули обратно, сдаваться в плен.

ХРОНИКА ГОЛУБЕВА

«…Таким образом, ставленник экстремистов герцог Константин не процарствовал и двух суток. К сожалению, нам не удалось взять его в плен: во время попытки вырваться из Рокпилса на мотоциклах, Константин и его кровавый дружок магистр Лиепиньш были настигнуты и буквально разорваны в клочья обезумевшей толпой освобожденных рабов. Как говорится, собаке – собачья смерть…

Мы освободили из подземных казематов дворца своих пленниц, не пострадавших, если не считать нервного потрясения, а также обнаружили там герцога Романа с беременной женой, трех его верных офицеров и еще- одного легионера, посаженного туда, якобы, по причине психической болезни. Интересно, что этим психом заинтересовался Казаков, имел с ним пару бесед наедине, после чего тот удивительным образом выздоровел. Я это отношу, конечно, не на счет экстрасенсорных особенностей координатора, а на счет какой-то таинственной информации о сути Переноса, которой он, как я уже отмечал выше, пока не намерен ни с кем делиться.

Во время штурма Рокпилса 19 августа мы потеряли убитыми 17 ополченцев, троих котят и по одному из подразделений Охотников, Следопытов и «стажеров»; кроме того, впоследствии умерло трое раненых – один Охотник и два ополченца. Таким образом, общие наши потери – (не считая сюда потерь среди ополченцев) составили за все время войны, с нападения на Новомосковск по штурм Рокпилса, 20 человек. Во время штурма было убито не менее 20 легионеров. Кроме того, тем же вечером ополченцы линчевали двух пленных и нам с трудом удалось утихомирить толпу. Помимо легионеров Черной и Золотой когорт, мы захватили 35 девиц легкого поведения, пользовавшихся, в отличие от рабынь, свободой, не работавших и служивших рокерам своего рода «коллективной женой».

Серебряная когорта, расквартированная в Рудном и Теплом Стане, помощи своим при штурме не оказала; правда, одна ала подошла к Рокпилсу, но город уже был занят советскими войсками. Утром 20-го числа от «серебряного» магистра Валчетиса прибыл парламентер: при условии сохранении жизни когорта почти в полном составе сдавалась в плен, только несколько человек одвуконь ушли за Двину; больше о них никто ничего не слышал до сих пор.

Вечером того же числа я на «Псе» прибыл в Рудный для принятия капитуляции. Таким образом, на сто шестьдесят седьмой день Переноса война завершилась; перед нами встала труднейшая задача устройства и организации новых поселков…»

XXIV

Неси это гордое бремя,

Неблагодарный труд,

Ах, слишком громкие речи

Усталость твою выдают!

Но помни, тем, что ты сделал

И что еще сделать готов —

Молчащий народ измерит

Тебя и твоих богов.

Саднило разбитое колено и болел бок. Сегодня Казаков дважды падал с лошади, но, кажется, под конец все-таки она начала слушаться. По крайней мере, лучше, чем вчера. Или позавчера. Казаков поморщился. Дело было на заднем дворе дворца, на узком вытоптанном манеже между каменной стеной и частоколом, так что от лишних глаз его самолюбие было избавлено, а бывшие герцогские конюхи стыдливо отводили глаза – но все равно было неловко. В сотый раз за всё своё координаторство Александр недобро помянул ноблесс оближ. (Он же, как вы, наверное, помните, паблисити).

С другой стороны, осваивать конный транспорт необходимо. Интересно, пронюхает ли Валерьян о том, что конюхи, не зная как и угодить освободителю, обучают его верховой езде на лучшем герцогском коне, а конь этот, стерво, белый? «Казаков на белом коне въехал в Рокпилс, сжег публичный дом и упразднил науки…»

Думая все эти думы, Александр сидел в удобном высоком кресле у узкого, но тянущегося до пола окна. Стекла повылетали при штурме, в остальном же местные энтузиасты постарались придать комнате пристойный вид. Герцог жил неплохо: в его спальне на квадратной атласной кровати Казаков ночевать стеснялся; там устроили лазарет для легкораненых при штурме и особо истощенных рабов. Сам координатор избрал резиденцией этот вот монарший кабинет, демократически спал на кожаном диване, жег ароматные монаршьи свечи и читал Моммзена и «Кама Сутру», стоявших рядышком на полке любимых монаршьих книг. Правда, почитать удавалось редко: упразднение публичных домов оказалось не таким легким делом.

За окном два бывших рокера протащили по площади тяжелую волокушу, наполненную горелыми досками и прочим хламом. Кожаные куртки были порядочно извозюканы. «Надо бы их переодеть», – подумал жестокий Казаков. – Чего добру пропадать? В рабские дерюги и переодеть…