История из Касабланки - Фиона Валпи

Мне кажется, теперь я по-другому понимаю слова сказительницы о луне, сияющей в сотне чаш с водой. Возможно, они означают, что когда кто-то умирает, его любовь остается, приходит к нам с лунным светом, купает нас в нем. Единственная проблема – в данный момент мне кажется, что все совсем не так.

Да, сейчас в моем сердце пусто. Как оно, разбитое на тысячу осколков, может удерживать лунный свет? Потому что без папы наша жизнь выглядит такой же унылой и безотрадной, как пустыня Сахара.

Зои – 2010

Теперь я слышу тихий шелест истории Дювалей в каждой комнате. Когда я вхожу через парадную дверь, возвращаясь из библиотеки или из магазина месье Хабиба в Хабусе, я содрогаюсь, представляя, как на ступеньках стоят гестаповцы, а Гийом Дюваль оглядывается через плечо на Жози, и его глаза пытаются так много сказать дочери в эти последние мгновения. Мне невыносимо сидеть на диване в гостиной, представляя тот ужасный день, когда Элен Бенатар и Дороти Эллис пришли, чтобы сообщить Дельфине, Аннет и Жози кошмарное известие о казни Гийома. Я не могу найти покоя внутри дома, поскольку теперь знаю, чему были свидетелями эти стены. Штукатурка, несомненно, все еще хранит резонансы женских слов и эхо криков Аннет.

Как им удавалось держаться – Дельфине, Аннет и Жози? Их деньги заканчивались, а для беженцев в Касабланке неумолимо тикали часики.

Есть только пара мест, где я чувствую себя спокойно. Одно из них наверху, в комнате Грейс, где я могу наблюдать за своей спящей дочерью и ощущать призрачное присутствие Жози, одинокой и напуганной разлукой с отцом.

Другое место находится снаружи во внутреннем дворе, и именно сюда, захватив свое шитье, я сейчас ретируюсь, намереваясь посидеть под увитой жасмином решеткой. Усаживаю Грейс на игровой коврик, окружив его подушками от садовых стульев, чтобы она могла спокойно поползать. Она не слишком любит этим заниматься, предпочитая сидеть и задумчиво разглядывать испещренные тенями листья. Даже игрушки, которые я поставила вне пределов досягаемости, пытаясь подстегнуть ее, не соблазняют Грейс. Она знает, что рано или поздно я сдамся, подойду, встану рядом с ней на колени и протяну ее любимого розового кролика и ярко раскрашенного клоуна в коробке.

Когда она устраивается в тени рядом с моим креслом и засыпает, я беру одеяло и начинаю прошивать слои, очерчивая каждый блок, чтобы он выглядел рельефно. Благодаря швейной машинке Кейт, сборка блоков и стяжных полос могла бы продвигаться быстрее, но я хочу закончить шитье вручную. Осталось только простегать, а потом оформить окантовку.

Стеганое одеяло в центре для беженцев тоже почти завершено. В эту пятницу, стоя на коленях у огромного полотнища ткани, мы выполняем ту же работу, вручную стегая блоки. Пока мы это делаем, женщины разговаривают и смеются, радуясь общению и желанному отвлечению от суровых реалий жизни за стенами центра. Иногда кто-то из них начинает напевать, и – одна за другой – остальные присоединяются, добавляя гармонию, и волны звука вибрируют в горячем воздухе. Мелодии порой грустные, порой веселые, но в любом случае они – желанная альтернатива безысходной тишине, с которой я столкнулась во время своего первого визита в центр.

Когда я сижу во дворе за шитьем, я думаю о Томе. Увидеть его и Кейт вместе в парке, так близко друг к другу – сильнейший шок для меня. И вместе с тем тревожный звонок. Полагаю, если уж быть честной с собой, не стоит удивляться, что муж искал общества других женщин. Я была не слишком хорошей женой: ни друг, которого он заслуживает, ни любовница, которую он желает. Мне следовало бы злиться на его предательство, но я больше не злюсь. Просто чувствую себя побежденной. Мы приехали в Касу, чтобы начать все сначала, собрать осколки наших разрушенных отношений и попытаться построить жизнь в таком месте, где воспоминания о том, что когда-то было, не выскакивали бы на нас из засады, из-за каждого угла. Но я пришла к пониманию, что больше не в состоянии пытаться. Похоже, это конец. Последние, слабые следы наших общих мечтаний исчезли, испарившись в сиянии марокканского солнца.

Наконец-то мне пришлось признаться самой себе, что мой брак распался. Оправившись от первоначального шока, я решила, что видеть Тома с Кейт не так уж удивительно. В конце концов, я даже ждала этого, наблюдала и ждала, когда же это произойдет. Мне просто казалось, что это будет кто-то вроде Сюзетты с вечеринки у Клодин или, возможно, его коллега, с которой я незнакома. Но никак не та женщина, которую я считала хорошим другом.

Мы оба, Том и я, заслуживаем лучшего, чем брак, в котором мы словно оказались в ловушке. Пришло время нам признаться самим себе и друг другу, что все кончено. Пришло время отпустить друг друга.

Возможно, однажды я снова смогу мечтать. Возможно, Том уже нашел другую мечту, которой может следовать. Может быть, он обрел свой новый рассвет с Кейт. Что касается нас – следует наконец признать, что мы оба пытались, но потерпели неудачу. Я приняла решение. Как только мое одеяло будет готово и проект в центре для беженцев будет завершен, я уеду.

Именно сейчас, когда я приближаюсь к концу дневника Жози, и страницы, оставшиеся непрочитанными, напоминают последние хрупкие листья, цепляющиеся за деревья с наступлением зимы, я должна признать тот факт, что приближается и конец моей собственной истории. Работая над одеялом, очерчивая каждый из блоков, сшитых мною с такой тщательностью, я напоминаю себе, что «Древо Жизни» олицетворяет надежду на обновление, даже когда листья слабеют и трепещут на земле, гонимые осенним ветром.

Но в данный момент я сосредоточусь на шитье, лежащем у меня на коленях. Хотя, проталкивая иглу сквозь слои материала и делая один крошечный, аккуратный стежок за другим, я слишком хорошо понимаю, что скоро мне придется поднять голову и наконец-то взглянуть в глаза правде, которая все это время ждала меня там, за пределами моего периферийного зрения.

Дневник Жози – понедельник, 31 августа 1942 года

Сегодня мы снова получили наши обновленные американские визы. Маме пришлось встать в очередь в консульстве, но мистер Рид вмешался, чтобы помочь, что было единственно верным решением. В конце концов, именно он втянул папу в сеть Сопротивления, поэтому гибель папы на его совести. Но я его не осуждаю. Это не его вина – это вина войны, вина враждебности этого мира, вина жестокости и несправедливости, вина доброго сердца моего папы, которое не позволило ему просто сидеть и