История из Касабланки - Фиона Валпи

Я долго держала в ладони камень с папиным именем, прежде чем смогла отпустить его, а Кенза и Нина настолько добры и терпеливы, что готовы были ждать столько времени, сколько мне потребуется. Они молча стояли рядом со мной и поддерживали меня, пока я плакала. Мои слезы были солеными, как океан, и я подумала о комаре, который все это выпил. Это казалось мне невозможной задачей, такой же невыполнимой, как отпустить камень, который я сжимаю.

Наконец я почувствовала себя достаточно храброй и сильной и бросила камень так далеко, как только могла, чтобы океанские течения, несокрушимые, как сама любовь, унесли его на глубину, соизмеримую с теми чувствами, которые я всегда буду испытывать к папе в своем сердце. Некоторое время я ничего не видела, потому что мои глаза были полны слез. Но ветер с моря наконец высушил их. А затем что-то блеснуло, привлекло мое внимание в пене среди гальки у моих ног. Я присмотрелась повнимательнее, увидела, что это кусок нефритово-зеленого стекла, истертого волнами до округлой гладкости, и наклонилась, чтобы поднять его. Когда я взяла его в руки, мне показалось, что океан вернул мне этот осколок в качестве подарка в обмен на имя моего папы. Воспоминания нахлынули снова. Мне вспомнилось, с какой любовью папа смотрел на меня в пещере возле Тазы и в Могадире, когда мне удалось спасти его от полиции.

Кенза улыбнулась. Мне стало казаться, что она догадалась, о чем я думаю, потому что она проговорила:

– Оно такого же цвета, как и твои глаза, Хадар Ини. Он так гордился тобой!

Теперь я храню морское стекло в шкатулке из сандалового дерева вместе с другими моими сокровищами.

Дневник Жози – суббота, 12 сентября 1942 года

Рамадан только начинается. Сидя у своего окна, я наблюдаю, как солнце садится за океан. Когда небо темнеет, загорается вечерняя звезда, а затем появляется первый лучик новой луны, и муэдзины начинают петь.

Интересно, буду ли я все еще здесь через месяц, чтобы увидеть первый проблеск следующего новолуния, которое ознаменует праздник разговения? Все наши документы снова оформлены, и мы готовы покинуть Касабланку. Однако нам необходимо дождаться корабля, а их в наши дни слишком мало. Мама сказала, что, похоже, нам придется потерпеть еще несколько недель. А тем временем мы вытащили чемоданы из шкафа под лестницей и начали упаковывать вещи, которыми сейчас не пользуемся. Мы полны решимости быть готовыми к отправке, если места на корабле появятся раньше.

Аннет поинтересовалась у мамы, почему мы не можем улететь в Португалию на самолете. Все еще есть один рейс в день с аэродрома Cazes[48], но, по-видимому, об этом не может быть и речи. Места зарезервированы для дипломатического персонала и важных персон. Даже если бы каким-то чудом были доступны три места, мы не смогли бы позволить себе билеты. Все, что мама сейчас может делать, это платить за дом.

Хотя никто из нас этого не говорит, я знаю, что мы все думаем об одном и том же: если нам не удастся выбраться из Марокко и на этот раз, к Рождеству нам придется переехать в меллах. Угроза явно маячит на горизонте, как темная стена надвигающейся песчаной бури. Я не могу выбросить из головы мысль о воспаленных глазах бедной мадам Адлер.

Наблюдая, как луна поднимается все выше, повисая прямо над минаретом мечети, я возношу безмолвную молитву тому богу, который, возможно, ее слушает. Мое сердце разобьется, когда я покину это место: место, где в наспех вырытой могиле лежит тело моего папы, возможно, заваленное трупами девятнадцати других расстрелянных с ним мужчин, или оно в океане, где его кости будут обглоданы и превратятся в раковины морских существ. Место, где мои друзья Нина и Кенза многому меня научили и стояли рядом со мной на берегу, поддерживая меня, давая мне силы сказать так много тяжелых прощальных слов. Но я знаю, что нам нужно уехать сейчас, потому что я боюсь за здоровье мамы. Она угасает день ото дня, как убывающая старая луна. Это не физическое заболевание, а нечто, что труднее диагностировать: уныние в ее глазах, выражение усталости на безучастном лице, смесь страха, горя и безнадежности, которая молча разъедает ее. Я не знаю, сколько еще она сможет вынести. Жизнь в Америке, находящейся в состоянии войны со всем миром, таит в себе большую неопределенность для нас троих. Я знаю, что для мамы будет лучше, если мы сможем добраться до места, где есть другие члены ее семьи, которые помогут поддержать ее, даже если они всего лишь дальние родственники и мы никогда не встречались с ними.

Это слишком и для Аннет, и для меня тоже. Нам нужно быть в таком месте, где мы не будем жить в постоянном страхе только из-за национальной принадлежности нашей мамы.

Вчера мисс Эллис спросила меня, готова ли я выполнить для нее важное задание. Мне подумалось, что это будет просто передача еще одного сообщения Феликсу, и что тут особенного – я все еще делаю это по паре раз в неделю. Но оказалось – все немного иначе. Она объяснила, что информация, которую она скопировала из моего проекта по атлантическим портам, уже пригодилась. Но теперь некоторые очень важные люди попросили показать исходный материал. Готова ли я передать его, зная, что он будет использован с пользой? Она объяснила, что мне нужно будет только взять свой учебник и встретиться с курьером в парке Мердок в 5.30 вечера.

– Не с Феликсом? – спросила я ее.

– Нет, на сей раз это будет не Феликс.

Мгновение я колебалась.

– Я знаю, что мне не положено задавать вопросы, но я должна кое-что знать: это будет месье Гинье?

При упоминании этого имени лицо мисс Эллис стало рассерженным. Ее губы сжались в тонкую линию, а щеки покраснели.

– Жози, я могу заверить тебя в одном: это наверняка будет не тот агент, который называл себя Гинье. Выяснилось, что он был перебежчиком, предавшим многих, включая твоего отца. Он торговался с гестапо и обменял свою шкуру на жизни других, гораздо более хороших людей. К счастью, сеть, которую сумели создать такие люди, как твой папа, оказалась достаточно сильной, чтобы пережить эту многочисленную потерю. После освобождения Гинье его ждала группа résistants. Они позаботились о том, чтобы никто из нас больше никогда не увидел этой коварной змеи.

Я сама почувствовала прилив гнева, услышав, что