Северный пламень - Михаил Голденков

Две недели Левенгаупт дал полкам для ремонта фургонных колес.

Вечером Микола подошел к костру, вокруг которого сидели его земляки, могилевчане Жиркович, Калиновский, Ивановский и Загурский. Завидя издалека Кмитича, могилевчане позвали полковника присоединиться к ним. Микола подошел и сел на бревно возле потрескивающего костра, на котором литвины жарили подстреленных опытным охотником Загурским куропаток. Оршанскому князю протянули кружку с крепкой Могилевской наливкой. Он выпил, поморщился:

— Эх! Добра! Большей дряни не пил!

Могилевчане рассмеялись.

— Закусывайте, пан полковник! — протянул Жиркович Миколе зажаренную ножку куропатки.

— Дзякуй, Рыгор! — ответил Кмитич.

— Вот вы, пан полковник, Карла близко знаете, — стал расспрашивать оршанского князя Рыгор Жиркович, тоже шляхтич. — Когда война закончится? Что свейский круль по этому поводу говорит?

Кмитич лишь покачал головой.

— Думаю, этого он и сам не знает. Тут на все воля одного Бога. Поймите, не Карл начал эту войну.

— Но он ее продолжает, — заметил Жиркович, — и наш обоз, способный прокормить целую армию пару месяцев, говорит мне, что скоро конца войны не ожидать.

— Обоз нужен армии для осады Полтавы, — сказал Кмитич, нахмурившись. Жиркович задавал вопросы, которые его самого интересовали. И на которые ответов не знал ни он, ни даже Карл…

— Стало быть, война уходит из наших краев? — Загурский улыбнулся.

— Ага! Уходит! ответил за Кмитича Жиркович. — В погреб уходит, а когда опять ее достанут из этого погреба? В каком месте?

Калиновский и Ивановский невесело усмехнулись.

— Почему бы Карлу мир сейчас не заключить и не загонять царя на Полтавщину? — вновь спросил Жиркович Кмитича.

— Карл и сам не против заключения мира, но, увы, никто уже не предлагает, а сам он никогда не попросит. Гордый, — сокрушенно покивал треуголкой Микола, — восемь лет назад, Панове, под Нарвой царь умолял о мире. Но нашему Карлу было тогда всего лишь восемнадцать годков. Он по-мальчишески желал драться с обидчиками, ни о каком мире слушать не хотел. Теперь бы и послушал, да Петр на мир уже не идет. И сражаться в чистом поле тоже не идет, боится повторения Нарвы, Гродно и Головчина. Вот пока не разобьет Петра Карл, до тех пор и мира не будет.

— Как же его разбить, коли он как ужик на сковородке! — засмеялся Загурский.

— Вот в том-то и проблема, — вздохнул Кмитич.

— А если Карл устанет бродить по нашим лесам да болотам и Петр его побьет? — вновь спросил Жиркович.

— Тогда война тоже закончится, — ответил Микола, — но тогда не ясно, что же от этого выиграет Речь Посполитая и как себя поведет победитель царь. Его поведение непредсказуемо, Панове. Вдруг царь заявит, что вся Литва принадлежит ему по праву победителя, как заявлял его отец, как заявлял даже про Курляндию Иван IV.

— Значит, Карл для нас меньшее зло? — задумчиво произнес Ивановский, глядя на пламя костра.

— Значит, так, — согласился Микола, хотя слово «зло» ему не понравилось.

— Не зло, спадар Ивановский, он для нас, но, увы, и добром его армию на наших землях не назовешь. Но иного выбора у нас нет…

Уже ложась спать, Кмитич не мог отбиться от навязчивой мысли: слово «зло», сказанное Ивановским и король Карл… Что-то здесь все-таки было общее… Опять-таки, предупреждение Авроры, что над Карлом нависла угроза…

— Господин генерал, — Кмитич подъехал на коне к Левенгаупту, когда обоз после ремонта колес вновь тронулся в путь, — как вы думаете, надолго все это? Я имею в виду войну.

Адам Левенгаупт

Левенгаупт лишь усмехнулся.

— На то воля Божья, — ответил он и, пнув коня каблуками, отъехал, давая понять, что разговаривать на эту тему не хочет. Однако во время очередного привала, когда с неба вновь лились струи серого дождя, Левенгаупт оказался уже более разговорчив:

— Проклятье! Когда же все это закончится! — риторически вопрошал он, обращаясь к Кмитичу.

— На все воля Божья, — усмехнулся Микола, указывая пальцем вверх, — кажется, вы так сами говорили недавно.

— Я имею в виду не дождь, герр Миколай! Воля Божья, она всегда присутствует. Но и человек не мало решает, — отвечал недовольно Левенгаупт, отплевываясь от капель дождя, падающих с краев капюшона на лицо.

— Ответьте мне, генерал, ради чего мы все тут мучаемся? — осмелев, спросил Микола. — Почему бы не заключить мир с царем и не прекратить все это?

— Эти же вопросы задают и в Стокгольме, — понизив голос, криво усмехнулся Левенгаупт. — Знаете ли, мой добрый друг, что король, если в следующем году не закончит войну, закончит весьма печально?

— Даже так? — брови Кмитича взметнулись. — То есть его могут низложить?

— Запросто, полковник! Это в лучшем случае. Ведь сами рассудите: наш король не появлялся в Стокгольме лет восемь, как уехал бить датчан. Трудно также сказать, что здесь мы обороняем рубежи нашего королевства, как можно было сказать, когда вы с королем громили московитов под Нарвой и саксонцев под Ригой. Тут мы ничего не обороняем, просто гоняемся за Петром, как за зайцем на охоте. А у этого зайца страна огромная, есть где бегать, прятаться и не давать нам генерального сражения. Александр Великий тоже зашел очень далеко — до Индии. Но ведь македонский царь подчинял себе пройденные страны: Египет, Финикию, Палестину, Персию… Мы же себе никого не подчиняем, а просто пытаемся разбить убегающего от нас царя. Но вот вопрос, сможем ли? Я что-то сомневаюсь.

«Дело плохо, если уж сам Адам Левенгаупт разоткровенничался, — подумал Микола, слушая возмущенный спич генерала, — возможно, что и Аврора была права, когда говорила, что Карл в опасности. Может, его в Стокгольме и вправду задумали низложить и самим договариваться о мире с царем? Очень может быть! Нужно срочно передать то секретное письмо Карлу. Может, оно уже и запоздало, но может, и нет…»

В это время царь Петр, собравший вокруг себя почти сорокатысячную армию — все, что пока осталось после катастрофы под Головчином, — получал от своих доносчиков сведения как полностью бредовые, так и верные. В двадцатых числах августа Головкин писал из лагеря от Дубровки, что посланные из Мстиславля в Могилев для добычи сведений о Левенгаупте евреи Марко Савельев и Юда Самойлов сообщили, что там находятся только шведские маркитанты и евреи, покупающие харч, но куда двигается сам генерал, никто не знал. На Могилевской почте московским шпионам сказали, что Левенгаупт из Вильны вышел с двадцатью тысячами человек. Стакельберг якобы из Гданьска пошел с двенадцатью тысячами французского войска в Польшу и уже вышел оттуда, но есть ли при нем шведы — неясно. 28 августа Петр в очередной раз проверил силу своего неприятеля, в очередной раз убедившись, что Карл его сильней: под Добром князь Голицын атаковал авангард шведов, но вскоре сам был атакован основными силами Карла и вынужден был отступить. Но на этот раз царь остался доволен поражением. Голицын не допустил паники, сохранил строй при отходе. «Я такого порядочного действа от наших солдат не слыхал и не видал», — писал Петр, явно радуясь хотя бы этому…

Остановка корпуса Левенгаупта в Долгинове заставила Петра I предположить, что Левенгаупт движется к Двине. Петровскому генералу Боуру послали приказ подойти к Орше и «иметь подвиги» против шведского генерала, когда тот станет «чинить диверсии», пойдет к Полоцку или продолжит путь к королю. Даже партиями в 200 коней добыть достоверные данные московитам не удавалось, и Петр указывал проводить глубокую разведку силами трех и более полков. И только 23 августа царь уверился, что граф направляется именно к Карлу XII. Ну а немецкий генерал Боур же еще сомневался насчет того, куда же двинет Левенгаупт: то ли на северо-восток — на Полоцк и Великие Луки, то ли на юго-восток к Могилеву, где якобы его шведские части наводят мост. Эту ложную информацию сообщил Боуру посланный им из Горок очередной шпион-еврей. На 19 июля 1708 года под командой Боура было 14 000 пехоты и кавалерия.

Будучи послан за главной армией короля, Боур не мог организовать нападений на колонну Левенгаупта, но, наблюдая за ней, он замедлял ее продвижение.

Кроме коней, скота, хлеба и денег Левенгаупт подчищал с литвинских местечек и финансовые документы, расписки, привилегии польских королей на шляхетские имения, декреты трибуналов Великого княжества Литовского и постановления земских судов. Выдавливая денежные контрибуции, генерал приказывал сажать в тюрьмы местных администраторов, состоятельных евреев, мещан и шляхту, саботирующих контрибуцию.

23-го сентября корпус дошел до Шклова, этого седьмого по размеру и числу жителей города Литвы после Вильны, Могилева, Бреста, Слуцка, Менска и Полоцка. Точнее, дошли до Нового Шклова. Старый добрый Шклов, это знаменитое местечко литвинских стеклодувов, был разрушен и сожжен еще в 1580 году в лихолетие Ливонской войны вторгнувшимися в Литву московитскими войсками Ивана IV по прозвищу Ужасный. Позже город восстановили, но на новом месте, на правом берегу Днепра. Шклов ныне принадлежал верному союзнику Карла XII великому гетману литовскому, графу Заславскому, быховскому и дубовенскому, старосте брестскому Яну Казимиру Сапеге. Поэтому корпус Левенгаупта приняли вполне гостеприимно. Тут уже не требовалось никого арестовывать и силой выбивать контрибуцию.