Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

— Ну вот, — прокомментировал назначение Дубасов, обращаясь к Акиму. — Наконец–то и ты человеком становишься. И хотя не выслужил фуражку, тесак и белый пояс, зато на койке появилась позолоченная табличка с фамилией. Глядишь, скоро в люди выбьешься, — гордо покрутил темляком на тесаке и сдвинул на бок фуражку.

С сентября занимались на плацу выездкой, фехтованием. В тире учились стрелять из семизарядного офицерского револьвера системы Наган, а не из трёхлинейной винтовки системы Мосина, которую освоили на младшем курсе. Ну и, конечно, воспитывали козерогов в духе Павловского военного училища.

Построив молодых юнкеров, Дубасов важно ходил перед ними и менторским, занудливо–нравоучительным голосом вещал:

— Слушай сюда, козероги. Головные уборы снять! — скомандовал он. — О–о–х! Ну как вы держите свои козерожьи бескозырки? Когда она не на вашей козерожьей башке, полагается держать снятый головной убор в левой опущенной руке за тулью, кокардой вперёд. А вот когда фуражку выслужите, что вам ещё сто лет не грозит, — прикоснулся к своему головному убору, — то её полагается держать за козырёк, донышком вперёд. Большой палец поверх козырька, по направлению к кокарде, остальные внутри. Но это вам до лета не понадобится. Бескозырку учитесь правильно держать. Одеть головные уборы.., снять, одеть.., сня–я–ть… одеть. Скоро буду учить вас честь отдавать. Да смотрите, с дури с ног кого не сбейте… И ещё запомните как «Отче наш»… Шинель, надетая в рукава, застёгивается на все крючки. Одетая внакидку — на крючки воротника и верхний бортовой крючок. Запомнили, козероги, — строго глядел на стоявших в струнку юнкеров.

К своему удивлению Дубасов с удовольствием посещал лекции и грамотно отвечал на репетициях, получая хорошие баллы.

Капитан Кусков, забросив шагистику, с интересом следил за развитием российско–китайского театра боевых действий, и обсуждал все известные боестолкновения со своей ротой.

— Господа юнкера, — сжимал он в правой руке газету, медленно прохаживаясь перед строем. — Российский офицер всегда должен интересоваться боевыми действиями, которые ведёт русская армия. Вот потому–то и довожу до вашего сведения, что в конце июля, небольшой отряд генерала Ренненкампфа очистил от противника весь правый берег Амура от Покровки до Благовещенска. Затем взял населённый пункт Цицикар, отставить смешки, за что награждён орденом Святого Георгия 4-ой степени. В конце августа военное соединение из 922 казаков при 6 орудиях двинулось на Гирин и 10 сентября, передовой отряд в 150 человек подошёл к городу, столкнувшись с китайской пехотой в количестве 500 человек. Растерявшийся противник сложил оружие. Из города прибыли парламентёры. Павел Карлович запугал их, сказав, что с ним сейчас 150 человек, а в 20 верстах 800 казаков с 6 орудиями, а за ними, даже не покраснел он, бригада пехоты с артиллерией в 100 пушек. Противника не то что можно, а даже нужно обманывать, коли разведкой не научен заниматься. Это называется военной дипломатией. Честно говоря, сам только что термин придумал. Суворов называл военной хитростью или смекалкой. Турки ему верили… За что всегда были биты… Отставить смех. Так вот. Перетрусившие китайцы пропустили отряд Ренненкампфа в город. Отряд на рысях двинулся к дому наместника, разоружил охрану численностью в 200 штыков и предложил китайским войскам капитулировать… Что они и сделали. Около трёх тысяч человек сложило оружие. Генерал захватил 69 орудий, а на монетном дворе 904 пуда серебра в чеканной монете. И в середине сентября продолжил свой путь на Мукден, за что высочайше удостоен ордена Святого Георгия 3‑ей степени. Два Георгия за одну непродолжительную компанию… Вот что значит энергия, натиск, выносливость и организованность. Вот у кого всем надо учиться, господа юнкера — у генерал–майора Павла Карловича Ренненкампфа.

«Учиться–то можно, да вот фамилия его явно подводит», — делал свои выводы из сказанного Дубасов.

____________________________________________

Поздней осенью, птицы высокого полёта: министры, высший генералитет и великие князья, потянулись в Крым — Николай Второй заболел брюшным тифом.

В ялтинских и ливадийских церквях служили бесконечные молебны о выздоровлении императора, а газеты публиковали бюллетени о его здоровье, и статьи, посвящённые высшим сановникам.

Приехал в Ливадию и генерал–адъютант Максим Акимович Рубанов.

За супругом самоотверженно ухаживала Александра Фёдоровна. Она даже отказалась от сиделки.

— Ники! Не умирай! Господи, помилуй раба своего — молила Бога о муже. — Что мы будем делать без тебя, и что станется с Россией? — умывала его по утрам, кормила с ложечки и строго следила за приёмом лекарств. — Ники, так надо, — целовала мужа, гладила его руки и молилась, молилась, молилась… — Ники, — шептала она, — я жду ребёнка… Вдруг будет сын, — влажной салфеткой вытирала его лоб и щёки.

Когда мужу стало совсем плохо, велела собрать совещание, и напрямую задала вопрос: кто будет править страной, если с Николаем что–то случится.

— Я считаю, что императорская власть могла бы перейти к старшей дочери Ольге, — высказала своё мнение Александра Фёдоровна.

— Ваше величество, — поднялся из кресла министр финансов Витте, — по смыслу Основных законов империи, престол должен перейти к цесаревичу Михаилу Александровичу.

— А если у меня через несколько месяцев родится сын? — перебила она министра.

— Ваше величество, — не смутился тот бестактностью государыни, и не обиделся на неё, ибо по отношению к подчинённым тоже вёл себя не особо деликатно. — Если у вас родится сын, только сам великий князь Михаил Александрович, в качестве императора, должен будет судить, как надлежит в этом случае поступить, — наслаждаясь её недовольным, нервным лицом, витиевато, елейным голосом поучал царицу министр. — Мне кажется, я даже совершенно уверен, он настолько честный и благородный человек, в высшем смысле этого слова…

«О ком это Витт говорит? — злилась императрица. — Это Мишка честный и благородный человек? Да таких легкомысленных и безалаберных людей во всём царстве поискать ещё…»

— … что если сочтёт полезным для государства и общества, это ведь такой справедливый, великодушный человек, — видя, что царице неприятно слушать комплименты брату Николая, вовсю расхваливал последнего министр, — его высочество сам откажется от престола в пользу родившегося племянника: «А скорее всего, вновь будет племянница», — ехидно поджал он губы.

— Ну а если на законодательном уровне изменить существующее положение вещей… Я хочу сказать, внести изменения в закон о престолонаследии, по английскому образцу, — растерялась Александра Фёдоровна.

— Ваше величество, — хмуро глядя на императрицу, кряхтя, поднялся со своего места Победоносцев. — Закон уже есть. Он давно разработан, подписан и принят императором Павлом. И если вдруг придётся от него отказаться, — смягчил свой голос бессменный руководитель Священного Синода, с жалостью поглядев на императрицу, — то подобное решение может вызвать глубокий раскол династии и правящих сфер, что грозит непредсказуемыми последствиями для России. А стабильность государства, главная наша цель и зада–ча, — уселся он, сложив на коленях сухие руки.

«Если даже сам вопрос о новом законе престолонаследия вызывает столь резкое неприятие и отторжение у таких преданных Николаю лиц, как Константин Петрович, то следует от него отказаться», — сникла Александра Фёдоровна.

Во время своего генерал–адьютантского дежурства, Рубанов деятельно помогал императрице, уставшей и морально уничтоженной после неофициального совещания с высшими сановниками и, о чудо, именно в этот день Николай почувствовал себя много лучше, и с аппетитом поужинал, чем очень обрадовал и успокоил жену. Затем, поднявшись из постели с помощью Рубанова, сам дошёл до кресла перед окном, и с удовольствием стал смотреть на виноградники и вечернее небо.

«Жизнь прекрасна!» — любовался открывшимся видом и женой, устроившейся за столом и устало водившей пером по бумаге.

«Ники действительно был ангелом, я не захотела приглашать сиделку, и мы превосходно обошлись своими силами», — сообщала в письме сестре Александре, принцессе Уэльской: «А генерал–адъютант Рубанов просто наш ангел–хранитель», — оторвавшись от письма, подумала государыня, благодарно глянув в сторону Максима Акимовича.

Эпистолярным творчеством занималась не только она.

Начальник Канцелярии Двора генерал Мосолов записал в дневнике: «Со дня заболевания государя, императрица явилась строгим цербером у постели больного, не допуская к нему не только посторонних, но и тех, которых желал видеть сам государь… Увы. Горизонты мысли государыни много уже, чем у государя, в следствие чего, её помощь ему скорее вредила».

И подобное отношение к Александре Фёдоровне было у большинства представителей высшего света.