Миссис Больфем - Гертруда Атертон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обвинитель принудил мистера Гиффинга, мистера Баттля и мистера Гардена которые первые подбежали к Больфему после того, как он упал, дать неблагоприятные показания против миссис Больфем, Ее комната выходила окнами на фасад дома, и, если она была там, она должна была услышать выстрел так же ясно, как и все бывшие на веранде у Гифнингов. Но она не сошла вниз и ничем себя не проявила, пока не пришел следователь, который, как известно, живет за углом, и доктор Ликуер. Возможно, что прошло полных шесть минут, пока она открыла окно и спросила о замешательстве у ворот. Во всяком случае, так могло показаться. Нет, они никогда не смешивали шум от выстрела и от лопнувшей шины, это было прежде, когда автомобили только что входили в употребление, но уже давно они научились различать эти звуки.
Когда Рош насмешливо спросил, почему же хотя бы один из них не обыскал рощу и не попытался захватить убийцу, они ответили, что никак не ожидали, Что выстрел был сделан оттуда. Он мог быть сделан откуда угодно. Только после докторского осмотра пришли к заключению, откуда он был направлен. Позднее они обыскали рощу с фонарем, принесенным от Гифнингов. Обыскали каждый дюйм усадьбы, и единственной наградой за это были упреки, полученные от полиции.
Эти три свидетеля, допрошенные до полуденного перерыва, заняли очень мало времени. Было без десяти минут четыре, когда окружной прокурор наэлектризовал каждого из бывших в зале, вызвав для показаний человека, имя которого еще ни разу не произносилось в деле.
Журналисты казались глубоко изумленными, и даже миссис Больфем несколько выше подняла голову, как бы прислушиваясь. Бледное лицо Роша еще более побледнело, и морщины лица углубилась, когда он, с трепещущими ноздрями, сразу вскочил и насторожился. Обвинитель покачивался на каблуках, засунув большие пальцы в вырезы рукавов жилета, со злобной и торжествующей улыбкой на своем остреньком, маленьком лице.
Вызванный свидетель был Джемс Мотт, достопочтенный комиссионер, много лет делавший обычные закупки товаров для эльсинорских торговых фирм, включая сюда и «Больфем и Коммек». Мистер Мотт так же хорошо был известен во всем графстве, как и любой из жителей, и даже был обручен с молодой девицей из очень почтенной эльсинорской семьи и потому, как это скоро выяснилось, был в городе в фатальный вечер. На этот раз проницательность обвинителя была на большей высоте, чем у блестящего защитника обвиняемой.
Мистер Мотт занял свидетельское место. Это был аккуратно выбритый, почтенный человек, с наблюдательными глазами и сердитым ртом странствующего торговца, который знает, что он должен сделать или умереть. Он казался таким же честным, как и вежливым, и в первый раз сердце миссис Больфем дрогнуло, и ее руки, как, к удовольствию публики, заметили женщины-репортеры, были судорожно сжаты целую минуту.
Хотя Рош уже поднялся и стоял с вытянутой головой, он считал более благоразумным дать свидетелю рассказать свою историю по-своему. Перебивание принесло бы мало пользы, судья стал бы поддерживать обвинителя, если бы было очевидно, что свидетель говорит правду, и так как он сам был в полном неведении, было лучше подождать надежного хода. Он знал, что нет человека, у которого мозг работал бы так быстро, как у него.
Мистер Мотт, после торжественной присяги, показал, что в вечер убийства он ужинал у своей приятельницы мисс Лэк, которая живет на улице Даубарна номер 3, как раз за углом Авеню-Эльсинор. Он ушел от нее незадолго до восьми, так как стремился попасть на поезд 8:10, в Нью-Йорк. Когда он закрыл за собой ворота, то увидел Давида Больфема, распевавшего Типперэри и подвигавшегося нетвердой походкой. Будучи его неизменным другом в течение многих лет, он решил следовать за ним и убедиться, что Больфем благополучно добрался домой. Он следовал за Больфемом так близко, что сам едва избег пули или пуль и, хотя отпрыгнул назад, но ясно видел, что кто-то выбежал из рощи и побежал к черному ходу дома. Был ли это мужчина или женщина он не имел понятия, но фигура была высокая, да, гораздо выше молодого Крауса или Фриды. Тогда, – продолжал он, – он изменил намерение и вернулся обратно на улицу Даубарна как можно скорее. Он покраснел, сознаваясь в этом, но добавил, что знал по крикам, доносившимся с веранды Гифнингов, что люди уже спешили на помощь Больфему, а ему было необходимо успеть на поезд 8:10, иначе он опаздывал на западный поезд и терял крупное дело. Кроме того, ему не нравилось свидетельствовать против кого бы то ни было, и закон о смертной казни ему отвратителен. По той же причине, он ничего не заявил сам, пока прокурор не выследил его, тем более, что боялся признать в убегавшей фигуре миссис Больфем, которой он особенно не хотел бы повредить, независимо от того – виновна она или нет.
Никто не сомневался, что он говорил правду и говорил ее неохотно. Никто не мог и подозревать нем убийцу – у него было так же мало причин убивать Больфема, как и у всех других жителей графства Брабант, с которыми Больфем был дружен.
Все, что мог сделать Рош, это заставить его согласиться, что вспышка огня и выстрел, чуть не в самое ухо, вид человека, падающего к его ногам, могли вызвать естественную растерянность, и ему могло показаться, будто он видел бегущую фигуру.
Мистер Мотт согласился – слишком поспешно, – что это могло быть и так, но добавил, что в то время, когда окружной прокурор, который был двоюродным братом мисс Лак и его старым приятелем, выпытывал у него мало-помалу весь этот рассказ (способ извлечения был изображен мистером Рошем), у него было именно такое впечатление: ему казалось, что высокая, убегающая фигура как бы отпечаталась на сетчатке его глаза. Конечно, это могло быть только воображением. Когда его резко спросили, не немец ли он по происхождению, он нашел свое обычное равновесие и ответил надменно, что он чистокровный американец и стоит за союзников, как и всякий верный гражданин страны. Он никогда не бывал в саду-пивной у Старого Голландца. Его вкус – это Отель-Бар, а салуны он избегает.
Рош обладал дьявольским уменьем сделать свидетеля смешным, но ум американца правдив, бесстрастен и обычно подчиняется фактам.
Когда судья отсрочил заседание до понедельника, сестры-плакальщицы уныло потянулись
