Миссис Больфем - Гертруда Атертон

Молодой Конрад Краус был следующим свидетелем. Его рассказ был такой же прямодушный, и он тоже оставил хорошее впечатление. Правда, голова его была необыкновенно мала и с плоским затылком, со слишком маленькими глазами и слишком большими ушами, но держался он с достоинством и был хорошо одет, в новый серый костюм и розовую рубашку. Так как он родился в Соединенных Штатах, было очевидно, что он гордился не только своим американским гражданством, но и лучшими виноградниками в общине. До шестнадцати лет он учился в школе и очень добросовестно – и его язык был не менее правилен, чем у прокурора, путавшего отрицания в минуты волнения. Даже Рош, преимущества образования которого были так же велики, как и его природные данные, когда бывал возбужден, говорил в нос, как истый американец, тянул гласные и с легкостью обращал «вы» в «ви». Это те неизменные особенности, которыми так богата страна и которые радуют нас, когда мы боимся, что со временем иностранное нашествие может поглотить все оригинальное в нашем американизме.

– Нет, – сказал молодой Краус, – «чувства» не были замешаны в мои отношения с Фридой (он улыбался). Он был обручен с молодой девицей, за которой ухаживал уже три года. К Фриде испытывает чувства брата. Она приехала в дом отца, прямо из Германии, где их семьи дружили в течение поколений. Танцевать с ней было не только его долгом, но и удовольствием.

– Она лучшая из всей нашей компании там, в холле.

Так как он танцевал с ней в то время, когда зубная боль стала невыносимой, было вполне естественно проводить ее домой. Конечно, он всегда провожал ее домой, когда это было возможно. Но если бы ему пришлось спешить, чтобы попасть на последний дилижанс, тогда – другое дело.

Когда она вошла в дом, он ждал, думая, что ей может понадобиться другое лекарство или даже дантист. Однажды, когда зубы болели у него, ему пришлось идти к доктору ночью, он думал о такой возможности и для Фриды.

– В это время открылась дверь из кухни, и оттуда появилась женщина. – В зале суда царило напряженное внимание. Даже пресыщенные молодые репортеры, нагнувшись вперед, держали наготове перья. Судья повернул стул направо и пристально глядел на затылок молодого Крауса. Обвинитель раскачивался на каблуках, засунув большие пальцы в вырезы жилета, а Рош стоял согнувшись, как бы готовясь броситься вниз, на горло свидетеля, с диким воплем: «Не существенно, не относится к делу, не доказано» Только миссис Больфем была подобна статуе, у которой нет глаз, чтобы смотреть, и ушей, чтобы слышать.

Да, мистер Краус узнал фигуру и походку миссис Больфем. По внешности она была одна на тысячу и выше многих-многих мужчин. На ней был длинный, темный ульстер, и черный шарф закутывал голову. Сзади на нее падал свет из кухни.

Тут произошла новая, ожесточенная стычка между главным защитником и прокурором, но судья велел молодому человеку, который в это время невозмутимо орудовал своей зубочисткой, продолжать рассказ:

– Миссис Больфем проскользнула за угол дома, напряженно прислушиваясь. Шла, около минуты, в глубь усадьбы – он отлично видел движущуюся тень в темноте – резко повернула и вошла в рощу. Естественно, что он заинтересовался и подождал, чтобы видеть, что она хочет делать, и тогда, вероятно три или четыре минуты спустя, он услышал Больфема, распевающего Типперэри, и через минуту или две – выстрел. Один выстрел, а не два, он не поддерживал предположения, что было два выстрела. За этим последовали громкие возгласы, с другой стороны Авеню. Тогда он «дал тягу», что было у него естественным побуждением для данного момента. Отец всегда учил его осторожности – держаться подальше, когда другие стреляют. С преступлением ему никогда не приходилось сталкиваться, и он надеется, что и не придется. Он прошел задами через прилегающие усадьбы, вышел на улицу Больфема и вернулся домой со следующим автобусом. Он не склонен был танцевать после того, как произошло то, о чем он догадывался.

Нет, он не слышал, чтобы кто-то убегал, хотя немного подождал у ограды, сзади усадьбы Ликуера. У них, в библиотеке, были люди; какой-то человек прибежал за доктором, чтобы тот шел сейчас же; в это время он увидел, как из переулка, позади усадьбы Больфема, выезжал автомобиль. Тем не менее, тогда, он не обратил на это внимания, так как автомобили в то время были повсюду. Нет, он не пытался разглядеть, управлял ли автомобилем мужчина или женщина и сколько людей сидело в нем. Не только потому, что ночь была темна – насколько он помнит, фонари на автомобиле не были зажжены, – но потому, что его единственной мыслью было уйти подальше от этого соседства.

Рош подверг его жестокому перекрестному допросу и, хотя не мог опровергнуть его показаний, пустил в ход все свое искусство, чтобы представить юношу, как жалкого труса, который бежит прочь, заслышав выстрел, вместо того, чтобы с инстинктом, присущим американским мужчинам, броситься вперед и убедиться, не была ли жертвой сама женщина. Сколько было ему заплачено, чтобы дать показание, от которого он воздержался при допросе у следователя? Румяное лицо молодого Крауса побагровело с этой минуты, и он крикнул в ответ, что выступил с показаниями только, когда лживые друзья этой женщины пытались пристегнуть к процессу его невиновного отца. Тут судья сурово предупредил его, что, если он не может владеть собой, то должен ограничить свои ответы – «да и нет». Рош заставил его многократно повторить, что в тот вечер ему не удалось взглянуть в лицо миссис Больфем и что никогда прежде он не говорил с ней. Наконец, адвокат заметил уничтожающе, что умственные способности молодого человека должны были быть в безнадежном расстройстве, если, увидев автомобиль, уезжающий по переулку, немедленно после выстрела, – к тому же с погашенными фонарями – он не догадался сопоставить этот феномен с только что слышанным выстрелом. Было очевидно, что его мозг работал так медленно, что потребовалось около недели, чтобы состряпать весь этот милый рассказ.

Юный Краус покинул свидетельское место с сильно поколебавшимся убеждением в своем врожденном превосходстве над чистокровными американцами, но, хотя злые, маленькие глазки встретили не одно насмешливое лицо и многие, враждебно настроенные зрители не смеялись только из-за уважения к судье, он повредил миссис Больфем гораздо больше, чем себе. Мало кто думал, что он лжет или, что призрак, а