Неадекват (сборник) - Максим Кабир

Впервые я бегу по Особняку.

Запоздало пытаюсь сообразить, как живой дом отреагирует на мою суету. Но опасения излишни – как и его обитатели, усадьба слишком занята предстоящим праздником, сути которого я не понимаю. Ступени мелькают, каждая вторая обещает падение и разбитое лицо. Но до кухни я все же добираюсь целым. Быстро.

Несколько секунд стою перед двустворчатой, почти ресторанной дверью.

Перевожу дыхание и придумываю, что делать дальше. А затем понимаю и вхожу.

Белые капли,

Коричневые капли

Влажно, жарко.

Обалденно пахнет недавно приготовленными блюдами, часть которых еще лишь приближается к своему появлению на свет. Работают сразу две вытяжки, но в просторной современной кухне – вотчине Феклистовой – все равно излишне тепло и сыро.

Сама она носится от одного стола к другому, завершая порезку и нарубку, помешивая, подсыпая, подливая и пробуя на вкус. Готовые блюда, большая часть которых будет лишь отведана, а потом отдана на доедание в подвал, составляются в термошкафы, которые еще предстоит спустить вниз. Марина похожа на ожившую шахматную фигуру, и я вдруг замечаю, что черный цвет платья весьма привлекательно ее стройнит.

– Матерь божья, Диська! – Женщина замечает меня, от неожиданности чуть не уронив ложку. – Ты чего тут?

Голос ее нарочито строг и дрожит от напряжения. Но повариха неспособна скрыть, как щеки начинает заливать румянец. Губы краснеют, глаза блестят. Она замирает, как зверек в свете прожектора, и неотрывно смотрит на меня, пытаясь угадать.

– Эдик прислал? Случилось что? – Ее попытки пробить броню моего появления смешны и предсказуемы. На что, да буду я проклят за это, и расчет. – Иди быстро в подвал, я сейчас остальные ужины отправлю. – Тухнет и теряет уверенность с каждым произнесенным словом. – Или что-то случилось? Из графика выбиваемся?..

Делаю несколько шагов вперед.

Меня потряхивает. Но это, как и чуть раньше, совсем не боязливая дрожь. Это возбуждение человека, осознавшего скорую кончину. И приготовившегося к заведенному природой ритуалу оставления предсмертного автографа…

– Вовсе нет, – отвечаю негромко и загадочно, кусая губу и посматривая искоса. Не могу оценить свои театральные способности со стороны. Но сейчас я играю лишь наполовину, а потому Марина реагирует вполне ожидаемо – вздрагивает, судорожно втягивая влажный воздух. – Просто все заняты, вот и выбрал минутку…

– Ох, Денис… – выдыхает она.

Все еще цепляется в блестящую стальную ложку, будто это троллейбусный поручень.

Приближаюсь, через завесу запахов готовки ощущая аромат бесхитростных духов. Придвигаюсь, стараясь не считать ускользающие секунды. Стою почти в упор, глядя ей в глаза, и говорю чистую правду:

– Ты ведь тоже это почувствовала? – Ее взгляд перемещается на мои губы, дыхание продолжает учащаться. – Что-то в воздухе? Что-то волнующее, да? Нечто, что заставляет делать глупости, да? Ну, признай?

Протягиваю руку и осторожно, боясь спугнуть, глажу ее по щеке.

Чувствую жар кожи, ее дрожь, ее нерешительность и страх. Она стискивает зубы и чуть слышно стонет. Конечно, она чувствует. В преддверии праздника дом словно испускает феромоновые потоки, заставляя обитателей терять головы и отдаваться дикому азарту, итогом которого станет кровь. Другой рукой осторожно вынимаю ложку из ее пальцев, откладываю на варочный шкаф.

Выдыхает чуть слышно, закрывая глаза и приоткрывая рот:

– Да…

Она хотела слишком долго. И именно этим я намерен воспользоваться. За ее спиной, еще не накрытые крышками, в теплой зоне готовки стоят три тарелки с легкими ужинами для меня, Пашка и Эдика. И три высоких стакана, в которые налит морс.

– Времени очень мало.

Больше я не говорю ничего. Целую ее, как моряк после плаванья – любимую жену. Жадно, долго, в упоении. Мну, обнимая за узкие плечи и широкие бедра. Прижимаю к себе и вдруг понимаю, что мне почти не приходится себя заставлять. Она тает, вцепляется и хватает так, будто хочет оставить по всему телу как можно больше синяков. Постанывает, превратившись в податливый пластилин.

Срываю с нее фартук и разворачиваю к себе спиной.

Толкаю вперед. Задираю юбку, нащупываю горячее бедро. Завожу ее и завожусь сам. Марина стонет громче, упирается рукой в каменную кромку разделочной доски. Где-то справа в кастрюле булькает, закипая. Балансируя на одной ноге, она стягивает влажные трусики. Вместе с трусами спускаю брюки до колен.

Не вижу ее лица, но знаю, что глаза по-прежнему закрыты. Хоть чье-то ожидание оправдается в полной мере – думаю это и толкаю себя вперед.

Все происходит очень быстро. И я, едва ли не впервые в жизни, этому очень рад. Происходит напористо, болезненно, громко и с рычанием. Кипит вода, шкварчит в сковороде масло, большие часы над дверью тикают вдвое медленнее нашего ритма.

Едва ощущая приближение финала, я выхожу. Властно, одним банальным порнографическим жестом разворачиваю ее за плечо. Заставляю опуститься на колени. Она покорна, готова на все, падает вниз, подставляет лицо и широко открывает рот.

Но я бью на одежду. Плечи, грудь, живот, затянутые в цвет дирижерского фрака. В цвет зависти. Цвет огромного зонта, под которым так уютно вдвоем пережидать ливень.

Черное окрашивается густыми белыми потеками, и я едва удерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Марина стонет, продолжая ловить капли губами. Ее левая рука где-то под юбкой, не оставляет попыток догнать меня, слиться в едином рывке.

Отстраняюсь.

Дышу тяжело и надрывно. Такую же свинцовость испытываю на душе, уже не принадлежащей мне. Феклистова, все еще стоя на коленях с закрытыми глазами, проводит указательным пальцем по щеке. Кладет в рот и посасывает. Она похожа на просыпающуюся, еще не до конца стряхнувшую сон…

Поднимается, пошатываясь и придерживаясь за край тумбы. Открывает осоловелые глаза и смотрит на меня. Смотрит с такой нежностью, что мне вдруг хочется ударить ее по лицу. Закричать, обматерить, выгнать прочь.

Но я лишь улыбаюсь.

– Ох, Денис, – повторяет Марина, наконец заметив липкие потеки на блузке и юбке. – Я же вся в тебе…

– Не сдержался, прости. – Надеюсь, смех уже не пробивается в моем голосе.