Неадекват (сборник) - Максим Кабир

Их двенадцать человек. Дюжина миниатюрных копий взрослых мужчин, и я впервые могу так близко рассмотреть их необычное строение. Не лилипуты, у всех пропорции толкиеновских гномов. Самый высокий макушкой едва достает мне до солнечного сплетения. Ладони широки, лица щетинисты, привычки дурны. Походка чуть вразвалочку, но без болезненной дезориентации или приволакивания ног. На щеках, шеях и открытых частях рук шрамы, причем местами страшные, зарубцевавшиеся с отвратительной небрежностью.

У некоторых приезжих усы и даже бородки, видны серьги и татуировки. Одежда и обувь, будто с кукол. Но не детская, вполне нормальных размеров, кое-где изготовленная на заказ. Дом словно позволяет заглянуть за еще одну грань реальности, увидев ее чуть искаженной, непривычной, оторванной от обыденного повседневно встречаемого мира.

Маленькие люди деловито разгружают бортовой багажник автобуса.

Они быстры и сильны, чего бы я никогда не заподозрил в столь необычных, кажущихся ошибочно ущербными человечках. Вскоре на лужайке вырастает гора разноцветных спортивных сумок. И чехлов, похожих на ружейные.

Кроме низкоросликов, в автобусе еще водитель. Наверное, нормальных размеров человек, но он машины не покидает. Гитлер рассчитывается с ним через окно, снизу вверх, чуть ли не забрасывая деньги внутрь. Я отчего-то свято уверен, что рулевой предпочитает вообще поменьше глазеть по сторонам и на улицу не стремится по вполне определенным причинам…

– Снова кеты, – с пониманием говорит Чумаков, когда мы гурьбой высыпаем на улицу и замираем в тени плющевого покрова. Дожидаемся, пока просохнут гаражные полы, а вода уйдет в сливные решетки. А еще нас, разумеется, привлекает рычание мотора и лязг распахнутых Эдиком ворот. – В большинстве, конечно.

– С чего это, нах, снова? – Пашок недоверчив.

Сплевывает на траву, не обращая внимания, что нить разговора доступна не всем.

– Глаза разуй, – с усмешкой отвечает Валек. – Номер на автобусе заметил? Видать, на постоянном подряде малышня…

Мы смотрим на номера Красноярского края, а бывший уголовник продолжает. На этот раз уже для нас с Покером, потирая одну из тюремных татуировок на загорелом предплечье.

– Их еще раньше остяками называли… Был у нас на зоне один. За тройное изнасилование взяли. Забавный мужик, отчаянный. Таких, наверное, сейчас по всей стране не больше тысячи осталось… А эти уже второй раз за коротким рублем жалуют.

Затягивается дымом, качает головой, и я присматриваюсь к лицам карликов. Замечаю что-то азиатское, скуластое, слегка узкоглазое. Но необычный акцент в голосах приезжих слышен не у всех.

Валентин Дмитриевич добавляет, стряхивая пепел в ладонь:

– Наверное, по всей Сибири собирали.

– Зачем? – невольно вырывается у меня.

Тут же краснею, почувствовав на себе взгляды Покера, Пашка и Чумакова.

– Для Ирлик-Кара-Байрама, конечно, – изумленно говорит Чума и продолжает изучать коротышек, словно выискивает в толпе знакомые лица. – Они в этом деле большие мастера, увидишь…

Я не уточняю. Не уверен, что мне хочется уточнять. Не уверен, что вообще желаю знать, что будет дальше. Пашок тоже смотрит на маленьких кетов с пониманием. Впервые задумываюсь, что торчок провел здесь куда больше нескольких месяцев, о которых соврал при первом знакомстве.

Карлики заканчивают курить и разминать ноги. Скрываются в автобусе, бросая груду багажа без присмотра. Почти сразу во двор вкатывается фургон. Похожий на машину доставки, но без опознавательных знаков или эмблем. Его водитель тоже не спешит из кабины, принимая оплату через едва приоткрытое окно.

Себастиан, избавившись от пухлой пачки купюр, прикрывает ворота и распахивает задние дверцы фургона. А затем, ничуть не напрягаясь, начинает выносить из машины огромные пластмассовые коробки. Похожие на клетки для перевозки кошек, только больше в несколько раз.

Гитлер несет по две сразу, приподнимая ношу так, чтобы дном короба не касались травы. Не вижу ни одной капли пота на его гладком лице. Колюнечка, выскочивший на балкон над нашими головами, хлопает в ладоши и радостно вопит.

Телохранитель семейства составляет коробки у стены. Одну на другую и рядом, будто хочет выстроить пирамиду. И только теперь я слышу скулеж и собачий лай, доносящиеся из бело-синих пластиковых клетей.

– Это что, собаки? – спрашиваю, даже не успев осознать, что говорю вслух.

– А кто ж еще, братюня? – со всезнающей усмешкой тянет Пашок. – Тебе, нах, понравится, зуб даю…

Полка в сарае

Пашок возбужден, как и остальные.

Не знаю, что там вообще планируется, но аптекарь, которому я пообещал все свои деньги, взволнован и напряжен. В воздухе, будто густая масляная взвесь, висит ожидание чего-то масштабного, ликующего, наэлектризованного.

Себастиан заканчивает выгружать пластиковые контейнеры, в каждый из которых можно, хоть и с трудом, засунуть взрослого человека. Всего их семь. Из перфорированных бортов до крыльца и занавеса плюща долетают скулеж и рычание – кажется, обитатели клеток одновременно обозлены и напуганы присутствием Вырывателя Глоток. Они совсем не похожи на бесплотных тварей, которыми тот командует ночью; состоят из плоти и крови. А значит – заведомо боятся и ненавидят одновременно, так остро, как это умеют делать только звери…

Страж дома захлопывает дверцы фургона, открывает ворота и выпускает машину наружу.

Если бы автомобили тоже умели бояться, я бы сказал, что этот сейчас перепуган до смерти. Еще я уверен, что водители наутро ничего не вспомнят. Так захочет Особняк, силу которого нельзя недооценивать. Остается надеяться, что на морок наши хозяева тратят немалые силы. Потому что час близок. Потому что если в привычной жизни и происходит что-то дурное, то не найти лучшего момента, чем когда все идет не по установившемуся расписанию. А праздник Ирлик-Кара-Байрам – как раз такой уникальный случай…

Гитлер снова закрывает воротные створки, окованные змеями и греческими масками. Возвращается к зверинцу. Поднимает с травы поливочный шланг, щелкает задвижкой и поливает коробки, стараясь попадать в вентиляционные отверстия.

От скулежа и собачьего воя болит голова.

Колюнечка на балконе хлопает в ладоши. Он так готов броситься к песикам, что едва не переваливается через перила. Ловлю себя на мысли, что был бы этому рад. Алиса подхватывает отпрыска, кулем уносит внутрь дома и закрывает балконные двери.