Верность - Адриан Романовский

— Фу!.. Фу!.. Фу!.. — раздалось на стоявших рядом крейсерах, как только замер звон рынд. Это по порядку номеров перекликались китайские часовые и вахтенные, давая знать, что они не спят и бдительно несут службу. «Неплохой обычай», — подумал штурман, вспоминая, что в старину в русской армии часовые тоже перекликались по ночам возгласами «слушай!».

На палубу вышел Глинков. Штурман подошел:

— Чего не спите, Павел Фадеевич?

— Нервы. Тюрьма из головы не выходит. Переживут ли оставшиеся там товарищи этот кошмар?

— Чего это вы? Не узнаю балтийского подводника.

— Вы вот никогда в тюрьме не сидели.

— Представьте, сидел. Не в тюрьме, правда, а на гауптвахте, но в ожидании расстрела…

— Не знал. Вы об этом никогда не рассказывали.

— Разве всё расскажешь!.. Веронал принимали?

— Я, Михаил Иванович, в лекарства не верю. Они или безвредны, или медленно действующий яд. Помните, кажется, Лев Толстой пишет: «Несмотря на то, что его лечили самые дорогие доктора и пичкали самыми дорогими лекарствами, его здоровый организм взял верх и он выздоровел». За дословность цитаты не ручаюсь, но смысл как будто такой.

— Помню, доктор, как будто именно так… Только что же вы не верите в свою профессию? Лев Толстой другое дело, но вам это не к лицу.

— Товарищ вахтенный начальник! К нам паровой катер! — закричали с мостика.

Беловеский поспешил к борту.

— Как будто действительно к нам… Таможенный или полицейский… Павел Фадеевич, я их встречу, а вы дайте авральный звонок и распорядитесь, чтобы на палубу выходили без шума. Вахтенный! Доложите старшему офицеру: подходит катер.

И штурман спустился по трапу на кормовой срез.

Опрятный катер с освещенной надписью: «Police», обогнув корабль, развернулся против течения и, сбавив ход, подошел к правому трапу. Раздался звонок, и его машина заработала задним ходом. Не ожидая остановки, на площадку трапа выпрыгнул высокий человек в белом форменном костюме. Трое других, один из них был с винтовкой, стояли на баке катера и тоже готовились прыгнуть на трап. Поданный с катера конец принят не был: по знаку штурмана вахтенный матрос выбросил его в воду. Коротким рывком Беловеский выхватил из кобуры кольт.

— Стойте! Ни шагу дальше! — скомандовал он по-английски.

Часовой у флага угрожающе щелкнул затвором и выставил штык.

— Как вы смеете! — закричал прибывший. — Я начальник муниципальной речной полиции! Именем закона приказываю вам убрать оружие! Видите, я безоружен. Мне нужен капитан.

— Очень хорошо, сэр, — спокойно отвечал штурман, держа в руке пистолет, — но вы выпрыгнули ночью на военный корабль, а я офицер на вахте. Законы у нас свои. Поэтому не откажите исполнить мое приказание: всем вашим помощникам оставаться на катере, а вас прошу в кают-компанию.

Начальник полиции медлил. Помолчав, штурман добавил:

— Если это вас не устраивает, сэр, мы вас посадим обратно на ваш катер и оттолкнем его от борта.

Английское хладнокровие помогло Меллаусу перенести дерзость этого улыбавшегося мальчишки, продолжавшего держать дулом вниз большой вороненый автоматический пистолет. Он ответил спокойно, но с металлом в голосе:

— Не смейте грубить, лейтенант. Я капитан Меллаус, начальник речной полиции, и с вами не намерен разговаривать. Позовите вашего капитана.

Штурман продолжал улыбаться:

— Наш командир, сэр, у трапа не ведет переговоров. Прошу вас за мной.

«Похоже, это действительно военный корабль, — подумал Меллаус, — надо или уезжать, или подчиниться», — и приказал старшине катера держаться у борта.

Беловеский вложил кольт в кобуру, часовой у флага четко взял винтовку к ноге. Вслед за штурманом Меллаус прошел в кают-компанию. Там уже ждал заспанный Нифонтов в помятом белом кителе.

— Вы капитан? — поторопился Меллаус.

— Я старший офицер. Командир сегодня ночует на берегу. Кто вы и что вам угодно? — Нифонтов с трудом подбирал английские слова.

— Я начальник речной полиции. Мне сообщили, что у вас на судне взбунтовалась команда, что офицеры арестованы, что у вас много золота и драгоценностей, которые матросы собираются разделить.

Нифонтов удивленно поднял брови:

— Кто же вам это сообщил?

— Ревизор вашего судна Григорьев.

— Лично? — На лице Нифонтова — испуг и удивление.

— Нет, по телефону.

Старший офицер покраснел от гнева.

— Объясните этому полицейскому, Михаил Иванович… Я не нахожу слов… Что звонок по телефону недостаточное основание для ночных визитов на военные корабли, где речной полиции вообще делать нечего.

Штурман перевел. Меллаус оглядел всех:

— Где у вас судовой врач?

— Вы больны? — спросил Нифонтов с наигранной тревогой, встал, открыл дверь в коридор и крикнул: — Попросите в кают-компанию доктора!

Через минуту вошел Глинков.

— Вот, Павел Фадеевич, — обратился к нему старший офицер, кивнув на Меллауса, — начальнику полиции нужна медицинская помощь. Михаил Иванович, спросите, что у него болит?

Штурман перевел, Меллаус с интересом смотрел на Глинкова:

— Вы судовой врач?

— Да, я. Что у вас болит?

— Нет, — отвечал Меллаус, — я совершенно здоров. Значит, вы не арестованы, как мне говорили?

Глинков не понял фразы, штурман перевел. Тогда он изумленно покачал головой и повернулся к старшему офицеру:

— Ему, Николай Петрович, наверно, нужен психиатр, а я профан в этой области. Пусть его отвезут в госпиталь.

Начальник полиции и без перевода понял, что сказал судовой врач. Он пришел в ярость, глаза его метали молнии, но традиционная английская выдержка одержала верх.

— Прошу извинить мой визит. Прикажите проводить меня на катер.

Нифонтов встал, холодно поклонился и вышел из кают-компании.

— Прошу за мной, сэр! — сказал штурман, направляясь на палубу.

…Резкий звонок разбудил Павловского. Тревога!.. Накануне он вернулся поздно, привез с собой купленный для него Клюссом кольт.

Вскочив, он надел брюки и китель, освободил новый пистолет от аккуратной магазинной упаковки, сунул его вместе с кобурой за пазуху и бросился наверх. У среднего люка он столкнулся с Глинковым.

— Что случилось? Белые?

— Нет, речная полиция. Нужно, чтоб матросы не напугали полицейского. Ты побудь на палубе, а я пойду распоряжусь.

Павловский подошел к борту и стал над трапом. Действительно, полицейский катер. На палубе два полисмена с револьверами в черной кобуре и какой-то английский солдат с винтовкой. Лицо его при свете люстры показалось знакомым. И вдруг Павловского осенило: да ведь это Хрептович! С винтовкой и патронташем! А внизу, в каюте, наверно, вся банда наготове!

Он вытащил из кобуры кольт. Хрептович, взглянув вверх, узнал комиссара, увидел в его руках пистолет, встретился с его ненавидящими глазами. «Еще пристрелит меня здесь», — подумал он и исчез в каютном люке катера. Оба полицейских с улыбкой посмотрели ему вслед.

Вскоре на палубу вышел штурман, пропустил вперед высокого пожилого человека в белой полицейской форме, довел его до трапа, и катер отвалил. Когда его огни удалились, прозвучал отбой. Павловский спустился в кают-компанию.

Там уже сидели Нифонтов, механики и Глинков.

Хлопотали вестовые: старший офицер распорядился подать чай и дополнительный, «ночной» завтрак команде и офицерам.

— Зачем приезжала полиция, Николай Петрович? — спросил комиссар.

— По-моему, Бронислав Казимирович, они хотели освободить Полговского. Полицейский говорит, будто Григорьев по телефону сообщил, что на корабле бунт.

— А разве он на берегу? Ведь он должен стоять на вахте?

— Я его отпустил на берег. У него заболела жена. Но я не думаю, чтобы он мог позвонить в полицию. Как вы считаете?

— Это нужно проверить.

— Проверка произойдет сама собой, — вмешался Глинков, — если Григорьев завтра явится на корабль, значит, он не звонил. Я лично в честности Якова Евграфовича совершенно уверен.

— По-моему, обстановка тревожная, и нужно сейчас же вызвать с берега командира, — предложил комиссар.

— Сейчас три часа ночи, Бронислав Казимирович, — отвечал старший офицер, — но если вы настаиваете, можно послать туда штурмана. Он, конечно, доберется, хотя бы пешком: напрямик через Наньдао не так уж далеко. Только небезопасно сейчас это.

— Не так уж и опасно. Я бы сам пошел, но на корабле быть обязан: мало ли что ещё здесь может случиться!

— Хорошо, Бронислав Казимирович. Раз вы настаиваете, сейчас мы штурмана сменим, а на вахту вступлю я сам.

Съехав на берег и погрузившись в темноту безлунной ночи, штурман решил идти через китайский город, а не кратчайшей дорогой на французскую концессию. Прямая как стрела, эта дорога резала поля и огороды, шла мимо деревенек, жавшихся к глинобитной стене Наньдао, и по ночам была пустынна. «На ней, наверное, засады, — подумал он, — запросто в темноте подстрелят, а труп спрячут». Подтверждая его опасения, где-то вдали, похоже на этой дороге, как телега по булыжной мостовой, протарахтела длинная очередь. «Гочкис», — констатировал марку пулемета Беловеский и пошел через арсенал.