Верность - Адриан Романовский

— А если кто и тогда не согласен?

— Это уже нарушение дисциплины, товарищи, и за это на виновных накладываются взыскания: выговор, строгий выговор, исключение из партии, наконец. Это самое тяжелое наказание для коммуниста. И об этом каждый должен знать… Но сейчас главное — наша общая линия здесь, в Шанхае. Об этом я коротко хочу сказать, но так, чтобы все поняли. Ведь мы здесь в тесном капиталистическом окружении…

Все улыбнулись, но Глинков серьезно продолжал:

— Всякое тут может случиться, и многое уже случилось. Что нам нужно прежде всего? Конспирация, сплоченность, взаимное доверие. Командному составу и беспартийным матросам все мы должны доверять, но не слепо: доверять и проверять. Если возникнут какие-либо подозрения, нужно немедленно сообщать комиссару, выяснять, в чём дело, но дисциплины не нарушать. В свою очередь командир, комиссар и все офицеры должны быть уверены в каждом матросе, знать, что он не подведет…

Собрание затянулось до отбоя. Расходились с таким чувством, будто у каждого прибавилось сил. Партийная ячейка начала жить и работать. «Вскоре каждый на судне почувствует это», — подумал Павловский, ложась отдыхать.

Целую неделю Хрептович переживал ночную неудачу. На обратном пути по реке Меллаус ему сказал:

— Я вам поверил, как офицеру. А вы обманом поставили меня в непристойное положение. Уронили престиж полиции. Это вам так не пройдет.

Угроза Меллауса напугала Хрептовича. «Выгонят еще из волонтерского корпуса, — думал он, — тогда легко и место потерять». Менеджер шанхайского отделения «Бритиш стил кэмпани» принял его старшим клерком с условием, что он немедленно запишется волонтером в его роту «Си».

Но менеджер по-прежнему был с ним на короткой ноге, и опасения несколько улеглись. Хрептович решил навестить Гедройца. Рассказал о неудавшейся попытке освободить Полговского, о том, как комиссар «прицелился в него из пистолета». Дымя дешевой сигарой, Гедройц возразил:

— Не всё еще потеряно, Виталий Федорович, не нужно сдаваться. Как это может быть? Держат большевики под арестом ни в чем не повинного человека, а полиция не желает вмешиваться. Нужно поставить этот вопрос перед консульским корпусом.

— Допустим, но к кому обратиться? Начальник полиции считает меня обманщиком. Не хочет даже разговаривать, прямо выгнал. Был я и в консульстве. Чистяков жалеет Полговского, но говорит, что Гроссе бессилен. Сам висит на волоске. Уйдут японцы, займут Владивосток большевики. Тогда и здесь появится советский представитель.

— Вы думаете, уйдут? А армия Приамурского правительства? Ведь это отборные, испытанные войска. И Спасский укрепленный район так сразу не прорвут. Ещё бои будут. До последнего человека наши будут драться, а Владивостока не отдадут. Да и союзники вмешаются, вот увидите… А представитель… Могу вас обрадовать, он уже здесь.

— Да что вы говорите? Кто же это?

— Фамилия его Элледер. Пока он большевистский агент Добровольного флота. Но подождите, будет и консулом. Как только китайцы большевиков признают.

— Это не так-то скоро будет. Ещё поживем. А об Элледере я уже слышал. Его не признают капитаны стоящих здесь судов.

— Вот и надо торопиться, пока не признали, — отозвался Гедройц, указывая вошедшему с подносом бою на накрытый скатертью стол.

Появились колбаса, ветчина, балык, рыбные консервы, паштет, несколько бутылок харбинской водки. Хрептович смотрел с удивлением на все это великолепие.

— Ведь вы же не пьете, князь! Вам нельзя. Зачем же такая батарея? Я не могу столько выпить. А, догадываюсь! Вы ждете гостей?

— Сейчас, Виталий Федорович, должны зайти капитаны русских пароходов. Они против большевиков, и, если придут, не обманут, мы с вами их уговорим помочь Полговскому. Они там рядом с «Адмиралом Завойко» стоят.

— Это баронесса денег дала?

— Нет, что вы! Я у неё доверием не пользуюсь. «Этому болтуну, — говорит, — ни гроша не следует давать. Он и так выманил все деньги у храброго капитана второго ранга». Вот какого она мнения о нашей дружбе, Виталий Федорович! Денег дал Чистяков. Обещал устроить паспорт Полговскому и приютить его у себя на первое время, как только удастся его освободить… А-а-а! Менеджер оф «Истерн Энджиниринг кэмпани»! Каким молодцом! Да вы на десять лет помолодели, полковник! Вот что значит подышать дымом отечества! Когда приехали? Вчера? Рассказывайте, что там хорошего во Владивостоке. Как там наши моряки? Адмирал, Подъяпольский?

Нахабов неторопливо, с подчеркнутой солидностью, сел в потертое плюшевое кресло, налил себе водки, выпил, понюхал корку хлеба и, не закусывая, стал раскуривать сигару.

— Хорошего мало, — пробасил он, — всё и все продают. На этом, правда, можно делать коммерцию, но со слезами.

— А вам это удалось?

— Как вам сказать? Купил всё, что мог, на что хватило денег. Вернулся без гроша. Весь мой капитал в обороте, и если этот оборот затянется, «Истерн Энджиниринг кэмпани» вылетит в трубу.

— Не вылетит, потому что лететь некому. Машинистку вы не рассчитаете, она вам нужна не только для машинописи. А китайские кузнецы и без вашей компании завалены заказами. А как все-таки дела во Владивостоке? Крепкая ли там власть? Поддерживает её население?

— Когда я приехал, там, видите, была такая обстановка: глава правительства объявил о роспуске Народного собрания, а Народное собрание — о низложении этого самого главы. Меркулова то есть.

— Вот это здорово! Ну и что же? Ведь это на руку большевикам!

— До большевиков не дошло пока. Народное собрание поддержали каппелевцы, третий корпус. Генералу Вербицкому, ярому стороннику Меркулова, пришлось уйти в отставку и уехать в Харбин. Командир корпуса, генерал Молчанов, потребовал ареста Меркулова и военной диктатуры. Солдаты и офицеры готовы в огонь и в воду за своим командиром. Все учреждения сразу же оцепили.

— Ну и как? Арестовали?

— Нет, помешали японцы. Это, знаете, «рыцари». Своих интересов никогда не уступят. Они пригрозили разоружить молчановский корпус, и каппелевцы притихли.

— А флот?

— Флот без колебаний поддерживал главу правительства. Моряки всегда на высоте.

— Я вижу, там было нечто вроде семнадцатого года в миниатюре. Чем же это всё кончилось?

— Появился военный министр, он же премьер, он же главнокомандующий. Знаете, такая седая борода, расчесанная на два клина. Старик, но орлиный взгляд. Настоящий царский генерал. Мало их уже осталось.

— Не понимаю, кто же это?

— Свиты его величества генерал-лейтенант Дидерихс. Он приказал поддерживать главу правительства, распорядился о роспуске Народного собрания и объявил о созыве земского собора, который и должен решать вопрос о власти. И что вы думаете? Все! Все без исключения ему подчинились. Народное собрание тихонечко разошлось. Вот что значит царский генерал! Православный генерал, как в старой солдатской песне поется!

— Да, могло быть и хуже… Ну а японцы как? Уйдут из Приморья? А-а-а! Вот и наши капитаны! Милости просим, господа! Ждем вас с нетерпением. Присаживайтесь сразу к столу. По морскому обычаю. Прежде всего нужно опрокинуть рюмочку, тогда и беседа пойдет веселее, и дела успешнее…

Гедройц так суетился, что Нахабову и Хрептовичу стало противно. И чего это он рассыпается перед этими штафирками! Подумаешь, мореходы! Однако они промолчали и налегли на водку. После второй рюмки капитан «Эривани» Гляссер приступил к делу:

— Мы только что с Оскаром Генриховичем были у харбор мастера и выполнили ваше поручение, Станислав Цезаревич.

— Ах, Лев Львович! Оскар Генрихович! Мы вам так благодарны, так благодарны! — заторопился Гедройц. — Ведь это такой тихий, скромный человек, талантливый врач. Многие в Шанхае обязаны ему исцелением. Ему непременно нужно помочь. Так харбор мастер обещал вмешаться и его освободить?

— В том-то и дело, что не обещал и вообще не хочет вмешиваться. Говорит, что такие вопросы в его компетенцию не входят. Советовал обратиться к китайским военным властям.

— Как жаль! Как жаль! К китайским военным властям! Это совершенно бесполезно, господа. Аресты и расстрелы у них самое заурядное явление, и их этим не заинтересуешь.

— Станислав Цезаревич прав, господа, — вмешался Нахабов. — Я хорошо знаю китайских военных. Какой же это начальник, скажут они, если он ни может арестовать и отлупить палками подчиненного. Они этим делом заниматься не станут, да и с Клюссом у них контакт после памятного инцидента с часовым. Нет, к ним обращаться бесполезно. Я бы рекомендовал поднять на ноги прессу, русскую и иностранную. Общественное мнение, знаете, может заставить даже большевиков…

— Именно, именно через газеты… Но есть ещё способ, — наморщил лоб Гедройц, — вот если бы оба капитана с частью своих команд явились на «Адмирал Завойко», ведь вы рядом стоите, и потребовали бы освобождения невинно арестованного… Люди труда, так сказать, кочегары, машинисты, матросы. Я думаю, тогда бы Александр Иванович его освободил. Ведь зачем ему, в сущности, Полговской? Павловский хочет на его крови сделать карьеру: вот какой я комиссар! Разоблачил и задержал шпиона!