Страна Рождества - Джо Хилл

Его мать шевелила правой рукой, то собирая пальцы чуть ли не в кулак, то распрямляя их. Уэйн почувствовал, как внутри у него что-то разжалось. Словно кто-то стоял у него на груди и только что сошел, впервые за невесть сколько времени дав ему возможность вдохнуть полной грудью. Не умерла. Не умерла. Она не умерла.

Она осторожно водила рукой назад и вперед, словно нащупывая в траве что-то, что обронила. Шевельнула правой ногой, согнув ее в колене. Похоже, она хотела попробовать встать.

Мэнкс склонился над ней с этим своим огромным серебряным молотком, поднял его и опустил. Уэйн никогда прежде не слышал, как ломаются кости. Мэнкс ударил ее в левое плечо, и Уэйн услышал, как оно щелкнуло, как сучок, взрывающийся в костре. Сила удара снова бросила ее ничком наземь.

Он закричал. Он кричал во весь объем легких, закрыв глаза и опустив голову…

…а Человек в Противогазе схватил его за волосы и дернул, снова поднимая ему голову. Что-то металлическое расквасило Уэйну рот. Человек в Противогазе ударил его по лицу баллончиком ПРЯНИЧНОГО АРОМАТА.

— А ну открывай глаза! И смотри, — сказал Человек в Противогазе.

Мать Уэйна двигала правой рукой, пытаясь подняться, отползти, и Мэнкс снова ее ударил. Ее позвоночник разбился с таким звуком, будто кто-то прыгнул на стопку фарфоровых тарелок.

— Будь внимательнее, — сказал Человек в Противогазе. Он дышал так часто и глубоко, что внутренняя сторона его противогаза запотевала. — Как раз подбираемся к самому лучшему.

Вик плыла.

Она была под водой, она была в озере. Она опустилась почти до самого дна, где мир был темным и медленным. Вик не чувствовала потребности в воздухе, не осознавала, что затаила дыхание. Она всегда любила нырять в глубину, в неподвижные, безмолвные, затененные обиталища рыб.

Вик могла бы остаться под водой навсегда, готова была стать форелью, но Уэйн звал ее из того мира, что на поверхности. Его голос доносился издалека, но она все равно слышала в нем настойчивость, слышала, что он не просто кричал, но вопил. Потребовалось усилие, чтобы оттолкнуться и поплыть к поверхности. Руки и ноги у нее не хотели шевелиться. Она попыталась сосредоточиться только на одной руке, проводя ею по воде. Она сжимала пальцы. Разжимала их. Сжимала снова.

Она раскрыла ладонь в траве. Вик лежала в грязи, на животе, хотя у нее сохранялось вялое подводное чувство. Она не могла понять, как случилось, что она растянулась у себя во дворе. Не могла вспомнить, что такое ее ударило. Ее что-то ударило. Трудно было поднять голову.

— Вы меня слышите, мисс Хитроумная Виктория МакКуин? — сказал кто-то.

Она его слышала, но не могла осознать, что он говорит. Это было несущественно. Важен был Уэйн. Она слышала, как кричит ей Уэйн, она была уверена в этом. Она костями чувствовала, как он кричит. Она должна была встать и убедиться, что с ним все в порядке.

Вик сделала усилие, чтобы встать на четвереньки, и Мэнкс обрушил ей на плечо свой яркий серебряный молоток. Она слышала, как треснула кость, и рука под ней подкосилась. Она рухнула, ударившись о землю подбородком.

— Я не говорил, что можно встать. Я спросил, слушаете ли вы. Вам придется меня послушать.

Мэнкс. Мэнкс был здесь, он не умер. Мэнкс и его «Роллс-Ройс», и Уэйн был в этом «Роллс-Ройсе». Этот последний факт она знала с той же определенностью, с какой знала собственное имя, хотя не видела Уэйна уже полчаса или больше. Уэйн был в машине, и ей надо было вытащить его оттуда.

Она снова начала приподниматься, а Чарли Мэнкс опять обрушил свой серебряный молоток и ударил ее по спине, и она услышала, как сломался ее позвоночник с таким звуком, словно кто-то наступил на дешевую игрушку: хрупким, пластмассовым хрустом. Тупая сила удара вышибла из нее весь воздух, придавив спину к животу.

Уэйн снова закричал, на этот раз без слов.

Вик хотела осмотреться вокруг, узнать, где он, сориентироваться, но поднять голову было почти невозможно. Ее голова была тяжелой и странной, неподъемной, слишком большой для ее тонкой шеи. «Шлем», — подумала она. На ней по-прежнему шлем и куртка Лу.

Куртка Лу.

Вик двинула одной ногой, подтянула колено, выполняя первую часть своего плана подняться на ноги. Под коленом она чувствовала землю, чувствовала, как дрожат мышцы в задней части бедра. Вик слышала, как Мэнкс вторым своим ударом раздробил ей позвоночник, и не могла понять, почему по-прежнему чувствует свои ноги. Она не понимала, почему не испытывает большей боли. Больше всего у нее болели бедра, одеревеневшие после полумили ходьбы с толканием мотоцикла. Все болело, но ничего не было сломано. Даже плечо, треск которого она слышала. Она сделала большой содрогающийся вдох, и ребра у нее легко разошлись, хотя перед тем она слышала, как они ломались, словно ветви в бурю.

Только это вовсе не было звуком ломающихся костей. Она слышала треск тех кевларовых пластин, что были вшиты в спину и плечи громоздкой мотоциклетной куртки Лу. Лу говорил, что если в его куртке налететь на телеграфный столб со скоростью в двадцать миль в час, все равно останутся шансы снова встать на ноги.

Когда Мэнкс ударил ее в очередной раз, в бок, она вскрикнула — больше от удивления, чем от боли, — и услышала еще один громкий треск.

— Вам следует отвечать, когда я к вам обращаюсь, — сказал Мэнкс.

Бок у нее пульсировал — этот удар она почувствовала. Но треск означал лишь то, что сломалась еще одна пластина. Голова у нее была почти ясной, и она подумала, что если хорошенько постараться, то можно будет подняться на ноги.

«Нет, не делай этого, — сказал ее отец, так близко, словно шептал ей на ухо. — Оставайся лежать, и пусть он повеселится. Пока не время, Пацанка».

Она порвала со своим отцом. Ни о чем его не просила, а те немногие разговоры, что у них случались, старалась закончить как можно скорее. Не хотела о нем слышать. Но теперь он был здесь и говорил с ней тем же спокойным, размеренным тоном, которым объяснял, как принимать низкий мяч или в чем заслуга Хэнка Уильямса[118].

«Он думает, что по-настоящему тебя вырубил, малышка. Думает, что с тобой покончено. Если ты сейчас попытаешься встать, он поймет, что тебе не так плохо, как ему кажется, и тогда он тебя добьет. Подожди. Подожди подходящего момента. Ты поймешь, когда он настанет».

Голос отца, куртка возлюбленного. Мгновение она осознавала, что оба мужчины в ее жизни присматривают за ней. Она думала, что им обоим лучше без нее и что ей лучше без них, но теперь здесь, в грязи, до нее дошло, что на самом деле она никогда без них не оставалась.

— Вы меня слышите? Слышите, что я говорю? — спросил Мэнкс.

Она не ответила. Лежала совершенно неподвижно.

— Может, да, а может, нет, — сказал он, мгновение поразмыслив. Она не слышала его голоса больше десяти лет, но он по-прежнему был придурковато протяжным, как у деревенщины. — Экой же шлюхой вы выглядите, ползая в грязи в своих джинсовых шортах-недомерках. Я помню время, не столь уж давнее, когда даже шлюхе было бы стыдно появляться на публике в такой одежде, как у вас, и раздвигать ноги, чтобы ездить на мотоцикле в непристойной пародии плотского акта. — Он снова сделал паузу, а затем сказал: — Вот и в прошлый раз вы были на велосипеде. Я не забыл. Не забыл и про мост. Этот мотоцикл тоже особый? Мне известно об особых машинах, Виктория МакКуин, и о тайных дорогах. Надеюсь, вы пошлялись, сколько вашей душеньке угодно. Больше вам шляться не придется.

Он стукнул ее молотком по пояснице, и это походило на удар бейсбольной битой по почкам, и она закричала сквозь стиснутые зубы. Ее внутренности казались отбитыми, расквашенными.

Там не было брони. Ни один из прежних ударов не был таким, как этот. Еще один такой удар, и ей понадобятся костыли, чтобы подняться на ноги. Еще один такой удар, и она будет мочиться кровью.

— Вы не поедете на мотоцикле ни в бар, ни в аптеку за лекарством для своей безумной головы. О, я все о вас знаю, Виктория МакКуин, мисс врушка-врушка, погремушка. Знаю, какая вы позорная пьяница и негодная мать, знаю, что вас держали в сумасшедшем доме. Я знаю, у вас есть внебрачный сын, что, конечно, вполне обычно для таких шлюх, как вы. Подумать только, мы живем в мире, где таким, как вы, разрешается иметь детей. Ну нет! Теперь ваш мальчик со мной. Вы своей ложью украли у меня моих детей, и теперь я заберу у вас вашего сына.

Внутренности у Вик завязались узлом. Ей стало так плохо, словно ее снова ударили. Она боялась, что ее вырвет прямо в шлем. Правая рука у нее плотно прижималась к боку, к тошнотному пучку в животе. Пальцы проследили контуры чего-то в кармане куртки. Чего-то вроде серпа или полумесяца.

Мэнкс склонился над ней. Когда он снова заговорил, голос у него был мягким и нежным:

— Ваш сын у меня, и вы никогда не получите его обратно. Я не ожидаю, что вы поверите этому, Виктория, но со мной ему будет лучше. Я принесу ему больше счастья, чем когда-либо смогли бы вы. В Стране Рождества, обещаю вам, он никогда больше не будет несчастным. Если бы вы хоть немного были способны на благодарность, вы бы меня благодарили. — Он ткнул ее молотком и наклонился ближе. — Ну же, Виктория. Скажите мне. Скажите спасибо.