Страна Рождества - Джо Хилл

— Только пусть молочный коктейль будет маленький, — сказал Лу своему подавальщику. Он обнаружил, что не может посмотреть на мальчика снова, боялся увидеть, что тот его разглядывает.

Он стыдился не того, что страдал, как говорил его врач, патологическим ожирением (что за определение, «патологическое», как будто иметь избыточный вес в какой-то мере морально подобно некрофилии). Чего он не терпел — чувствуя, как внутри у него все корчится и болит, — так это собственной неспособности изменить свои привычки. Он действительно не мог сказать того, что должен был; не мог заказать салат, когда чувствовал запах картофеля фри. В последний год жизни с Вик он знал, что она нуждается в помощи, — она втайне пила и отвечала на воображаемые телефонные звонки, — но не мог выдерживать с ней линию поведения, не мог предъявлять требования или выставлять ультиматумы. И если она распалялась и хотела с ним спать, он не мог сказать, что беспокоится о ней, мог только облапить ее зад и зарыться лицом в ее обнаженную грудь. Он был ее сообщником вплоть до того дня, когда она набила духовку телефонами и сожгла их дом дотла. Только что спичку не зажег.

Он устроился за столом, предназначенным для карлика, страдающего анорексией, на стуле, годном только для задницы десятилетнего ребенка, — неужели в «Макдоналдсе» не знали своих клиентов? То чем только они думали, расставляя такие стулья для мужчин вроде него? — вытащил свой ноутбук и подключился к бесплатному Wi-Fi.

Он проверил свою электронную почту и полюбовался на косплейных[120] милашек в нарядах Пауэр Герл[121]. Заглянул на форум Милларуорлд, где несколько участников обсуждали, какого цвета должен быть Халк[122] в следующий раз. Дебилы, судачившие о комиксах, ставили его в тупик, его смущало, о какой ерунде они спорят. Ясно же, что серого или зеленого. Другие цвета были бы глупыми.

Лу прикидывал, сможет ли посмотреть на Девушек-самоубийц[123] так, чтобы никто из проходящих мимо не заметил этого, как вдруг в кармане его шорт замурлыкал телефон. Он приподнял задницу и стал его раскапывать.

Он взял его в руку, когда расслышал музыку, игравшую через звуковую систему аэропорта. Невероятно, но это была песня старого Джонни Мэтиса[124], «Поездка на санях». Невероятно, потому что температура в Бостоне этим ранним июльским утром была примерно такой же умеренной, как на Венере; Лу покрывался потом от одного взгляда наружу. Мало того — по звуковой системе аэропорта звучало что-то другое вплоть до мгновения, когда зазвонил телефон. Леди Гага[125], Аманда Палмер[126] или кто-то еще. Какая-то милая сумасшедшая с пианино.

Лу вытащил телефон, но сделал паузу, чтобы посмотреть на женщину за соседним столиком, миловидную мамашу, слегка напоминавшую Сару Пэйлин[127].

— Чуня, — сказал Лу. — Вы слышите? — Он указал на потолок. — Они играют рождественскую музыку! А сейчас середина лета!

Она застыла, не поднеся к своим накачанным гелем губам вилку нашинкованной капусты, и посмотрела на него с растерянностью, смешанной с беспокойством.

— Песня, — сказал Лу. — Вы слышите эту песню?

У нее нахмурился лоб. Она смотрела на него, как могла бы смотреть на лужу рвоты, — как на что-то такое, чего следует избежать.

Лу глянул на телефон, увидел, что звонит Уэйн. Это было странно: они обменивались сообщениями всего несколько минут назад. Может, Вик вернулась после поездки на «Триумфе» и хочет поговорить с ним о том, как тот ведет себя на дороге.

— Ладно, не берите в голову, — сказал Лу почти-Саре-Пэйлин и помахал рукой в воздухе, отменяя тему.

Он ответил.

— В чем дело, чувак? — сказал Лу.

— Папа, — хриплым шепотом сказал Уэйн. Он изо всех сил старался не заплакать. — Папа. Я в машине, на заднем сиденье. Не могу выйти.

Лу ощутил слабую, почти нежную боль у себя за грудиной, в области шеи и, что любопытно, за левым ухом.

— Что ты имеешь в виду? В какой машине?

— Они собираются убить маму. Два типа. Здесь два типа, они посадили меня в машину, и я не могу вылезти из заднего отсека. Это Чарли Мэнкс, папа. И кто-то в противогазе. Кто-то… — Он вскрикнул. На заднем плане Лу услышал ряд хлопков. Первым делом он подумал о петардах. Но это были не петарды. Уэйн крикнул: — Они стреляют, папа! Они стреляли в маму!

— Выйди из машины, — услышал Лу собственный голос, странный, тонкий, слишком высокий. Он едва осознавал, что встал на ноги. — Просто отопри дверцу и беги.

— Не могу. Не могу. Она не отпирается, а когда я пытаюсь перелезть на переднее сиденье, то просто скатываюсь обратно. — Уэйн подавил рыдание.

Голова Лу была воздушным шаром, наполненным летучими газами и поднимавшим его прямо с пола к потолку. Он подвергался опасности тут же уплыть из реального мира.

— Дверь должна отпираться. Посмотри вокруг, Уэйн.

— Я должен отключиться. Они возвращаются. Я позвоню, когда смогу. Не звони мне, они могли услышать. Могут услышать, даже если я выключу звонок.

— Уэйн! Уэйн! — крикнул Лу. В ушах у него стоял странный звон.

Телефон умолк.

Все в буфете уставились на него. Никто ничего не говорил. Приближались двое полицейских, один из них держал руку на формованной пластиковой рукоятке своего пистолета калибра 0.45.

Лу подумал, позвони в полицию штата. Позвони в полицию штата Нью-Гемпшир. Прямо сейчас. Но когда он отвел телефон от лица, чтобы набрать 911, тот выскользнул у него из руки. А когда он наклонился, чтобы протянуть к нему руку, то обнаружился, что хватается за грудь, где боль вдруг удвоилась, тычась в него острыми краями. Словно кто-то выстрелил из строительного степлера в одну из его сисек. Он уперся рукой в стол, чтобы не упасть, но потом локоть у него подогнулся, и он повалился подбородком вперед. Он ударился о край стола, зубы у него лязгнули, он зарычал и рухнул на пол. Его коктейль упал вместе с ним. Восковая чашка разбилась, и он распростерся в холодной и сладкой луже ванильного мороженого.

Ему было всего 36. Он был слишком молод для сердечного приступа, даже при его наследственности. Он знал, что ему придется расплатиться за то, что не взял салат.

Когда появился Человек в Противогазе с пистолетом в руке, Вик пыталась попятиться, но никак не могла передать сигнал своим ногам. Дуло пистолета держало ее на месте, завораживало, как карманные часы гипнотизера. Она с тем же успехом могла быть вкопана в землю по бедра.

Потом Мэнкс встал между ней и стрелком, пистолет выстрелил, и левое ухо Мэнкса разорвалось в красной вспышке.

Мэнкс вскрикнул — это был ужасный крик, вопль не боли, но ярости. Пистолет выстрелил во второй раз. Вик увидела справа от себя вихрь всколыхнувшегося тумана и очень прямую линию очищенного воздуха, проходящую через него, отмечая траекторию пули.

«Если простоишь здесь еще мгновение, он застрелит тебя наповал на глазах у Уэйна, — сказал отец, положив руку ей на поясницу. — Не стой здесь, не позволяй Уэйну это видеть».

Она метнула взгляд на автомобиль, посмотрела через лобовое стекло, и ее сын был там, на заднем сиденье. Лицо у него покраснело и напряглось, и он яростно махал на нее рукой: Быстрей, быстрей! Убегай!

Но Вик не хотела, чтобы он видел, как она бежит, бросив его. Все остальные разы, когда она его подводила, не шли ни в какое сравнение с этим последним, непростительным провалом.

Ее пронзила мысль, словно пуля, пробившая туннель в тумане: «Если ты здесь умрешь, никто не сможет найти Мэнкса».

— Уэйн! — крикнула она. — Я приду! Я найду тебя, где бы ты ни был!

Она не знала, услышал ли он ее. Она сама едва себя слышала. В ушах у нее стоял вой — от грохота пистолета Человека в Противогазе ее поразило что-то близкое к глухоте. Она едва расслышала, как кричал Мэнкс: «Давай, стреляй в нее уже!»

Каблуки запищали на мокрой траве, когда она повернулась. Она наконец двигалась. Она опустила голову, хватаясь за шлем, который хотела снять, прежде чем достигнет того места, куда направлялась. Она чувствовала себя комично медленной, чувствовала себя персонажем мультфильма, ноги у нее яростно крутились, устремляясь в никуда, меж тем как трава сворачивалась под ними в рулоны, словно ковер. В мире не было никаких звуков, кроме тяжелого топота ног о землю и дыхания, усиливаемого внутри шлема.

Человек в Противогазе собирался выстрелить ей в спину, всадить пулю в позвоночник, и она надеялась, что это убьет ее, потому что не хотела лежать, распластавшись в грязи, парализованной, и ждать, чтобы он выстрелил в нее снова. «В спину мне, — думала она, — в спину мне, в спину мне», — всего три слова, которые ее ум, казалось, мог составить вместе. Весь ее словарь сократился до этих трех слов.

Она одолела полпути вниз по склону.

Сдернув наконец шлем, она бросила его в сторону.