Как велит бог - Никколо Амманити

Беппе подвигал озябшими ногами. После того как он зажег печку, комната стала потихоньку согреваться. Сквозь жалюзи, налив янтарным светом пустую пивную бутылку, пробивались последние лучи умиравшего солнца.

Беппе невидящим взглядом уставился в телевизор. Он чувствовал себя разбитым и голодным. Последнее, что попало в его желудок, — цыпленок с миндалем, которого он ел в кемпере. С каким удовольствием он уговорил бы сейчас кебабчик от Сахида!

Ну и вкусный же был этот экзотический сэндвич! С острым соусом, йогуртом, помидорами и чудесным мягким хлебом. В холодильнике нашлась только банка маринованных овощей и сырная корка. В шкафу — горстка рису и пара кубиков мясного бульона.

"А что, если смотаться к Сахиду? Сколько уйдет времени? Самое большее полчаса".

Кристиано был такой разбитый, что до завтра не проснется. Беппе поднялся проведать его — мальчик спал под двумя одеялами, точь-в-точь как кебаб... Беппе первый раз в жизни поднялся наверх, на второй этаж. Увидел комнату Рино — мерзкий хлев со свастикой на стене. Грязный сортир с выбитой дверью. Комнату Кристиано — заставленный коробками голый куб без батарей.

Этот паренек не должен жить на такой помойке. Надо его как можно скорее пристроить. Беппе найдет ему нормальную семью, которая до совершеннолетия возьмет над ним опеку.

И все-таки... И все-таки Беппе не был уверен, что так будет правильно. Эти двое жили один ради другого, и что-то ему подсказывало, что, если он их разлучит, будет только хуже. Страдание либо погубит их, либо ожесточит.

Пустой желудок вернул социального работника к реальности. Он прикинул, что фургончик араба стоит недалеко от дома Иды, а значит, в запретной зоне.

"Рису, что ли, сварить?"

В конце концов, он мог приготовить рис, добавив бульонный кубик.

Оглядевшись кругом, он потянулся и задался тем же вопросом, который возникал у него всякий раз, когда он приходил проведать семью Дзена.

Как эти двое умудряются жить в подобном месте? Без стиральной машины? Без утюга? Без единого намека на уют?

Он тоже вырос в небогатом доме. Отец работал билетером на местных поездах, мать была домохозяйкой. Они тоже с трудом дотягивали до конца месяца, но его родители были людьми аккуратными и ответственными. Войдя в дом, ты должен был снять обувь, вымыться и надеть пижаму и тапочки. Уличная одежда убиралась в чулан, и все, включая отца, ходили по дому в пижаме. Беппе с ностальгией вспомнил семейные ужины. Они садились за стол в своих ночных костюмах, румяные и свежие после горячего душа.

"Вот это я понимаю, нормальный образ жизни".

Дом Дзены тоже мог бы стать гораздо симпатичнее, требовалось только чуть-чуть фантазии и икеевской мебели. Свежая штукатурка на стенах да генеральная уборка — и все будет выглядеть иначе.

Раз уж ему предстоит провести здесь неделю, можно начать наводить порядок.

"Если бедный Рино умрет, я мог бы усыновить Кристиано и перебраться жить сюда", — в приливе энтузиазма подумал Беппе Трекка, вставая с лежака.

В голове возникла лелеющая душу картинка: он с Кристиано, Ида и ее дети в этом доме, который он заново отделает. Все в пижамах. А потом походы по горам с рюкзаками за плечами. Они с Идой занимаются любовью в канадской палатке...

"О господи, Беппе... Я кончаю".

Он почувствовал, как острое лезвие вгрызлось ему в кишки. Этой грезе не суждено сбыться. Он никогда больше не поцелует эту женщину. Никогда больше не доставит ей наслаждение.

Он в отчаянии рухнул на диван и застонал, словно ему делали ректоскопию [56].

"Ты должен справиться. А если не справишься, придется уехать"

Наверное, это был единственный способ вернуться к жизни. Уехать. Навсегда. Можно вернуться в Ариччу и попытаться снова попасть в университет.

Его внимание привлекли кадры местного телеканала.

Машина, расплющенная о стену, как консервная банка.

"По-видимому, Данило Апреа потерял управление автомобилем, который врезался в стену здания на виа Энрико Ферми. Когда приехали спасатели, было уже поздно. Апреа было со..."

Социальный работник застыл с разинутым ртом.

Это коллега Рино. Кристиано в больнице сказал, что пойдет жить к нему.

"Вот почему он не мог до него дозвониться"

Да что же это такое, черт побери? В одну ночь твой отец оказывается в коме, а его лучший друг, единственный человек, который может тебе помочь, попадает в чудовищную аварию и приказывает долго жить? За что рок так ополчился на этого несчастного? Что он сделал плохого?

"И как мне ему об этом сказать?"

Оставленный на полу сотовый засветился и дважды пикнул, сердце Беппе в ответ сделало два сальто-мортале.

"Еще одна эсэмэска".

Третья по счету за это утро.

"Хватит. Заклинаю тебя, хватит".

Ему стало душно. Одеревеневшими пальцами он ослабил узел галстука, потом инстинктивно схватил телефон и крепко сжал в ладони. Сквозь пальцы от дисплея, словно от радиоактивного элемента, сочился голубоватый свет.

Он еле удержался от того, чтобы не швырнуть телефон об стену. Закрыв глаза, сделал глубокий вдох. Открыл глаза.

НОВОЕ МУЛЬТИМЕДИАСООБЩЕНИЕ.

ОТКРЫТЬ?

Вопреки инстинкту, рассудку, логике, вопреки желудку, горлу, крови, стучащей в венах, вопреки вставшим дыбом волосам, дрожащим рукам и подгибающимся коленкам, вопреки всему тому, что ему кричало "нет, нет и еще раз нет", социальный работник увидел, как его большой палец, анархист и самоубийца, нажимает на зеленую кнопку.

На маленьком экране телефона стало медленно возникать изображение, и душа Беппе Трекки вспыхнула, как газетная бумага.

Ида улыбалась ему, слегка надувшись, как маленькая девочка, у которой отобрали конфеты.

Внизу была подпись:

ЛЮБОВЬ МОЯ, ТЫ МНЕ ПОЗВОНИШЬ? :(

— Ты молишься о близком человеке, да?

Не вставая с колен, Четыресыра обернулся на голос.

В полумраке капеллы угадывался темный силуэт.

Человек шагнул к нему.

Перед ним стоял низкорослый мужчина, росту в нем было от силы полтора метра. Большой гном. На покатых плечах посажена круглая голова. Голубые глаза горят, как лампочки. На лысину зачесаны светлые волосы. Маленькие сплюснутые уши. Серый фланелевый костюм. Коротковатые брюки на кожаном ремне с массивной серебряной пряжкой. Рубашка в клетку плотно, как воздушный шар, обтягивает круглое брюшко. Под мышкой гном держал черный кожаный кейс.

— Ты молишься за того, кто страдает?

У него был низкий голос и картавое "р" Понять, откуда он родом, по говору было трудно.

Человечек опустился на колени рядом с ним. Четыресыра почувствовал запах его одеколона. Похож на ароматизатор для туалета, от которого начинает болеть голова.

— Можно мне присоединиться к твоей молитве?

Четыресыра кивнул ему, продолжая глядеть на плачущую Богоматерь. Он уже собирался встать и уйти, когда мужчина взял его за руку и, глядя в глаза, сказал:

— Ты ведь знаешь, что Господь забирает к себе самых лучших? И что проникнуть в его промысел нам, грешным, невозможно, как невозможно ничего разглядеть безлунной зимней ночью?

Четыресыра в изумлении разинул рот. Голубые глаза человечка сверлили его насквозь.

А если он послан Богом? Если он — посланец, который все ему объяснит и поможет избавиться от путаницы в голове?

— Ведь ты это знаешь, верно?

— Да. Знаю, — услышал свой ответ Четыресыра. Голос у него дрожал, и, казалось, мир кругом то расплывается, то опять фокусируется, будто кто-то играет с объективом фотоаппарата. Боль в плече обострилась, и в то же самое мгновение ему показалось, что доносящийся из больничного вестибюля шум затих. Из динамиков теперь текла тихая фортепьянная музыка.

— Только вера поддерживает нас в трудную минуту и помогает справиться с болью.

Человечек смотрел на него мудрым и добрым взглядом, и Четыресыра ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

— Но иногда одной веры недостаточно. Нужно что-то большее. Что-то, что позволит нам общаться с Богом. С глазу на глаз. Как с другом. Могу я узнать твое имя?

Четыресыра почувствовал, что в горле пересохло. Он сглотнул.

— Моя имя... Коррадо Румиц... — Он собрался с духом. — Хотя все зовут меня Четыресыра. Я устал от этого имени.

— Четыресыра, — без тени улыбки отозвался тот.

Первый раз в жизни его прозвище не вызвало смеха.

— Что ж, очень приятно, Коррадо, меня зовут Риккардо, и у меня тоже есть прозвище. Рики.

Четыресыра показалось, что глаза Рики стали огромными, во все лицо.

Мы можем обменяться жестом примирения?

— Жестом примирения?

Гном обнял Четыресыра и надолго застыл, сжимая его ушибленные ребра. Четыресыра стоило немалых усилий не взвыть от боли.

Когда Рики его отпустил, он казался взволнованным.