У памяти свои законы - Николай Евдокимов

— Дождь кончился...

— Угу, — подтвердила Нюрка и пошла на вольный воздух дышать последождевой прохладой.

Они шли молча через мокрый луг по сырой тропинке. Нюркин подол терся о травы и впитывал в себя дождь, оставшийся на высоких стеблях и листьях.

Нюрка думала: «Вот он идет рядом со мной, человек, которого я люблю. У него седые волосы, но он не старый, хотя ему и немало лет. Я не успела родиться раньше, чтобы встретить его в его молодости. Но я успела родиться вовремя, чтобы застать его на земле, а иначе мне было бы, наверно, совсем уж скучно и незачем жить».

Он тоже думал свои мысли. Он думал: «Она прекрасна, эта девочка, и беззащитна, как птица. Для себя и своей внутренней жизни я еще молод, но для нее я уже стар и нездоров. Она еще не родилась, а я уже умирал в военном госпитале от ран. Они и поныне разрушают мой организм болезнями, а она крепка телом и, наверно, душой. То, что сейчас живет во мне, — ново и незнакомо».

«У него, наверно, есть жена, — вдруг подумала Нюрка. — Как же я могу его любить, если у него есть жена? Нельзя отнимать его чувства к женщине, которая живет с ним одной жизнью и верит ему. У него есть жена, и мне нельзя его любить, потому что я не хочу ничего воровать», — скорбя, подумала Нюрка.

«Нет, — неожиданно решил он, — я не должен ее любить и смущать своей любовью. Может быть, у нее уже есть семья или молодой красивый человек, которого нельзя наказывать несчастьем неоправдавшейся надежды. А кроме того, ведь на свете живет Катерина».

Он сказал:

— Не беги так, ты очень бежишь, а мне трудно быстро идти. У меня в ноге пуля.

— Хорошо, — проговорила она.

— Мне пора возвращаться, — сказал он. — Я сегодня уеду.

— Уже кончился ваш отпуск? — спросила Нюрка.

— Нет. Но мне пора. Я не должен жить с тобой под одной крышей. Мне нельзя смущать тебя и твою доверчивость.

— Да, да, конечно, — торопливо сказала она. — Вы правы. Но только не вы, а я должна уехать, — сказала она, внутренне обливаясь слезами и уже прощаясь со своей любовью. — Пожалуйста, простите меня...

— За что? — печально спросил он. — Это я должен просить у тебя прощения.

Она не могла больше сдерживать слезы и побежала по зеленой тропинке дальше и дальше от этого человека, встречу с которым ждала всю свою жизнь.

Вечером он уезжал. Оцепенев, Нюрка сидела в своей комнате, слушала, как Михаил Антонович ходит, прощаясь, по дому, как возится в последний раз с добрым Османом, как грустно смеется чему-то, разговаривая с Борисом Гавриловичем. Она не выходила к нему, боялась, что не сумеет совладать с собой и расплачется при всех. Сидела и ждала, надеясь, что он сам зайдет проститься.

И он зашел.

— Ну, вот, пора и в дорогу, — воскликнул он веселым голосом, печально глядя на нее.

Она молчала. Она, краснея, смотрела на него, глазами признаваясь в бесконечной любви. Потом подошла, поцеловала его сухие тонкие губы.

— Зачем вы уезжаете?

— Так надо, — ответил он. — К тому же я старый женатый человек...

Она пересилила слезы, подступившие к горлу, и сказала с беззаботной веселостью в голосе:

— Ну и ладно. Я ведь тоже замужем.

Он ничего не ответил. Она постояла возле него и отошла к окну, посмотрела на вечерний живой и оттого прекрасный мир, на белый жасмин, на глазастую муху-цокотуху, радостно потирающую тонкие ножки на подоконнике, и ей расхотелось жалеть себя. Она обернулась к Михаилу Антоновичу.

— Я ведь полюбила вас для себя, для своего сердца, чтобы не было оно пустым и бесчувственным. Пусть вам до моей любви не будет никакого дела, как постороннему человеку. Я все равно буду вас любить. Я никого никогда не любила, а вас полюбила.

— Прощай, — сказал он, поцеловал ее и ушел.

На станцию его провожала Вера Александровна, они не взяли с собой Бориса Гавриловича, потому что им надо было в последний раз поговорить наедине. Они рано пришли на вокзал, и у них было достаточно времени для разговора.

— Мне печально, что ты уезжаешь, — сказала она. — Ведь это, наверно, навсегда. Зачем ты так скоро уезжаешь? Не надо, сын. Ты будто бежишь от самого себя.

— Да, я бегу от самого себя. И ты это знаешь.

— Я поняла, что это случится, как только она приехала и ты вышел на крыльцо. Но я не думала, что это произойдет так быстро. Зачем же ты уезжаешь, если уже ее любишь?

— Не говори так, мать, — сказал он. — У нее есть муж. Я не хочу, чтобы она его обманывала. Я стар для этой девочки, она прекрасна для меня. А потом, ты забыла, на свете живет Катерина.

— Да, где-то живет... Но что теперь между вами общего? Вы не нужны друг другу, я давно это знала. Разве ты ее любишь? Или она тебя любит?

— Не в этом дело, — сказал он.

— А в чем?

— Между нами нет ничего общего, ты права. Но между нами то общее, что мы прожили вместе много лет. И у нас был даже сын... Мы не смогли понять друг друга, но...

— Ну, какое «но», сын? Разве вы должны что-либо друг другу?

— Каждый человек что-то должен другому, — устало сказал он. — Я ведь хотел, чтобы ей было хорошо и спокойно со мной, но почему ей было плохо?

— Потому что вы не любили друг друга...

— Нет, не в этом дело, совсем не в этом...

— Ты лучший из всех моих сыновей, — сказала Вера Александровна. — Ты самый умный из них и самый глупый. Как мне хочется, чтобы и на твою долю выпало немного счастья.

— Ах, мать, разве в единой любви наше счастье? Кто это знает, что такое счастье?

Гудели рельсы от приближающегося поезда.

— Ну, до свидания, — сказала Вера Александровна.

— Прощай, мой добрый друг, — сказал он матери, целуя ее седые волосы.

Через два дня уехала и Нюрка.

В последнюю предотъездную ночь Нюрка и Вера Александровна сидели на крыльце — обеим не спалось. Было тепло, недушно, дышалось легко. В небе светились большие разноцветные звезды, пахло отцветающим жасмином и землей, испаряющей дневной зной.

— Я полюбила вашего сына, — сказала Нюрка.

— Я знаю, — ответила Вера Александровна. — Но ведь для тебя он уже старый человек.

— Нет, он не старый, он просто старше меня на много лет. Быть старше совсем не значит быть старее. Вы думаете, я ребенок? Конечно, для вас я еще дитя, но для себя и для своих чувств я уже пожилая женщина. Я полюбила Михаила Антоновича и сразу помолодела и ушла памятью от своих печалей и от своих невзгод. Я не боюсь вам это говорить, как его матери, мне совсем не стыдно, я знаю, вы поймете. Вы умная, добрая...

— Спасибо за хорошие слова, — сказала Вера Александровна, — однако я не знаю, что такое доброта. Кого я должна жалеть — тебя, сына, его жену или незнакомого мне твоего мужа? Он тоже живет на свете, хочет правды, справедливости, ласки, как всякий земной человек. Его нельзя обманывать ни словами, ни поступками...

— Да, — грустно сказала Нюрка, — вы правы, у меня есть муж. И мы подходим друг другу по возрасту. Он очень добрый, заботливый, он очень любит меня. Или нет, он любит не только меня, но и свою любовь ко мне. Что же мне делать, Вера Александровна, если я никогда не любила его и вышла за него не по любви, а из благодарности? Что же мне делать? Пожертвовать собою?

— Вся жизнь наша — жертва, — сказала Вера Александровна. — Исполнение долга — вот что такое порядочная жизнь...

— Спасибо вам, я все поняла, — проговорила Нюрка. — Но это неправда, неправда, неправда... Вы же сами сказали, постыдно обманывать человека. Я давно лгу Степану, потому что не люблю его. Кому он нужен, такой лживый долг? Если бы у нас были дети! Но ведь у нас нет детей... А вы... как бы вы поступили на моем месте?

— Наверно, так же, как хочешь поступить ты, — сказала Вера Александровна и поцеловала Нюрку в ее молодую щеку.

Ночь и день ехала Нюрка в шумящем поезде и наконец к вечеру следующего дня прибыла в свой город. Прежде чем идти домой, она походила по улицам в пешеходной толпе, привыкая на знакомом месте к себе такой, какой стала за последние дни. Она решила, что непременно сейчас же скажет Степану о встрече с человеком, которого отныне навсегда будет любить единственной любовью. Но, когда пришла домой, увидела веселое преданное лицо Степана, раздумала говорить ему свою тайну, чтобы не обижать его радость внезапной печалью. Из имеющихся продуктов она сварила вечернюю еду и легла спать. Хотя она и устала от дороги и от впечатлений последних дней, заснуть не могла — внутренние переживания отгоняли сон.

Степан тоже стал раздеваться. Он остался в одних трусах, дотронулся до ее голого плеча, не прикрытого простыней.

— Подвинься.

Нюрка испугалась этого прикосновения. Она не предполагала, что может так испугаться нежного Степкиного прикосновения, словно дотронулся до нее чужой, грубый, неприятный ей человек. Степан ждал, что она подвинется, пустит его к себе. Однако Нюркино тело раньше ее разума напомнило ей, что ведь там, в заброшенном сарае, оно умерло для прежней жизни и прежних отношений.