Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

И что же теперь? Вождь "польских евреев" Российской Империи целует Писание, а потом не хочет платить Божье — Богу?!!

Ради доходов с "шипучки"?! С того самого "квасного", о чем особо оговорено в Заповедях?!! Так какой же он Иудей после этого? И во что на самом-то деле — Верит моя матушка?

Ведь получалось, что они на пару с сим Воронцовым подделывают вино и развозят его контрабандой — по всему миру! А королевские дворы половины Европы поощряют сей преступный гешефт, принимая участие в прибылях! Так о какой же тогда Морали и Нравственности смеем мы говорить? Если сие — не коррупция, так что же тогда называть преступлениями?

Мир мягко качнулся и ушел у меня из под ног…

Я, запинаясь, спросил у моей матушки:

— Ты сгноишь его в долговой яме, правда?

Мама с изумлением посмотрела в мою сторону, и покрутив пальцем у своего виска, веско ответила:

— Извини, но у нас — не растет виноград! А шампанское нашей выделки уже нашло покупателей и приносит нам хороший доход! Нет уж, пусть он еще денек постоит, да подумает, а потом я приму его и он будет платить Десятину из своей части! Цену ж на пустую бутылку я подыму… Пожалуй — до полутора гульденов!

Он все равно останется с профитом и потому примет все мои требованья.

Ты, Сашенька, намотай-то на ус — никогда не оставляй партнера без профита. Давить этих гадов — понятно, — дави, но и дай заработать. Иначе в сем мире — не проживешь!

Для меня эти слова были громом средь ясного неба. Я был еще мал и от этого — максималист. И сия меркантильность всерьез подорвала мои иудейские идеалы. Наверно, в тот день я перестал быть только лишь иудеем.

Прошло много лет и лишь теперь я могу судить здраво об этих событиях. Да, разумеется, производство чистой подделки и явная контрабанда не красили моей матушки. Равно как и покровительство всему этому со стороны протестантских корон. Но было ли это коррупцией? Если угодно, — насколько сие — преступление?

Газированное вино той поры производилось только во Франции (я не говорю о всяких там сидрах, да "бродящих мадерах"). Сей напиток весьма нравится дамам и потому на него — недурной спрос.

Но во Франции той поры бытовал Робеспьер. Робеспьер, помимо казней невинных людей, торговал и шампанским. Вы можете удивляться, но… В годы Террора Франция продала миру вина на три миллиона гульденов!

Коль мы живем в правовом государстве, мы не можем запретить всяким подонкам — вроде Бекфорда, или Куртне пить шампанское. Даже, несмотря на то, что деньги за это шампанское идут на строительство гильотин!

Увы, Бекфорды с Куртне могут жить, как им хочется, пока они не затеяли заговоров. Сие — суть современного общества и Права на Личную Собственность. Но дозволительно ли из этого — подкреплять деньгами правительство насильников и убийц?!

Здесь мы входим в царство юридических тонкостей, выходом из коего и стало сие преступление. Да, производилось вино подделанное. По ряду своих свойств первое время оно, конечно же, уступало настоящим шампанским. Но выброс его на рынок под своим именем низвел бы его до уровня обычного сидра! А времени ни у кого не было — на уровнях кабинетов Англии с Пруссией принималось решение "вытеснять продукцию якобинцев со свободного рынка.

Так на рынке появилось "Шампанское — крымское", хоть это название из серии шуток про "сладкую соль". И мы добились достигнутого — французское шампанское было на все время Войн вытеснено с английских и прусских рынков! (За счет более низкой цены "шампанского" наших фабрик.)

Когда начался скандал с Воронцовым, наши союзники улучили момент обвинить во всем сего гешефтмахера и уничтожили "шампанское — бочковое". Зато матушка смогла сменить марку и теперь уже наше вино поступало на рынок под маркой "игристого крымского" и в этом качестве смогло победить французские вина. (По окончании Войн, когда цены на все французское резко упали, "шампань" "отыграла" назад свой "сегмент рынка", но и мы закрепились на рынке дешевых вин.)

Нам, в России, удивительно слышать, что английский, иль прусский король не могут запретить своим подданным пользование товаром из Франции! На Руси в таких случаях все — много проще. Но до тех пор, пока наше правительство в борьбе с невыгодным импортом будет пользоваться лишь запретительством — мы не можем считаться культурной страной.

А пока сего нет — мы обречены жить в условиях торговой войны, все время переходящей в блокаду, — если мы хотим продвинуть наши товары на рынке, мы не должны запрещать вторжение иностранных товаров в Россию! А иначе — никто сюда не приедет и не захочет здесь торговать. Всякий раз, когда я говорю это в Сенате, находится человек, кричащий мне с места:

— Вы — еврей и желаете заполнить наш рынок своими товарами! Все это — политика жидовского заговора!

Однажды я не сдержался и крикнул в ответ:

— Да кому вы нужны?! Весь торговый оборот Российской Империи, за вычетом лютеранских губерний, не составляет и трети от торгового оборота разрушенной Пруссии! Франция, раздавленная на корню, уже имеет двукратное превосходство в торговле. Бюджет же крохотной Англии превосходит наш — в двадцать раз! А вы все…

Я не смог продолжать, я сбежал со своего места и покинул Сенат, хлопнув дверью с такой силой, что осыпалась штукатурка. И сразу же нашлись этакие, кто сказал — "Правда жиду — глаза колет!

А вы говорите — Реформы… Освобожденье крестьянства…

А чем занять столько освободившихся рук? Ежели не привязать их к станку — они потянутся к топору! Это же — очевидно…

Интересно закончилась распря матушки с Воронцовыми.

Согласно их новому договору, прибыли стали считаться не "семьдесят-Десять" и "двадцать", но "десять-Десять" и "восемьдесят". А сверх того Воронцов подарил матушке свой лучший крымский дворец, переименованный им по сему случаю — "Ливонской Аркадией". Или сокращенно — "Ливадией.

Матушка частенько грозилась там отдохнуть, но… Однажды я спросил у нее:

— Когда ж ты поедешь в нашу Ливадию?

Матушка засмеялась в ответ и напомнила:

— Видел ли ты глаза Воронцова, когда он стоял под моими воротами? В Крыму он же — Царь и Бог и я не проживу и минуты под сим жарким солнышком. Он прикажет зажарить меня на шашлык и самолично обсосет каждую косточку! Он же нарочно подарил мне Ливадию, чтоб я ее посетила! А посетив, дала б шанс его Мести!

Нет уж… Бойтесь данайцев, дары приносящих! Никогда я не поеду в сие гадючье гнездо и тебе с Дашкою не советую. Будем-ка мы дружить с Воронцовыми на расстояньи оптического прицела!

Моя мамочка всегда была необычайно доверчивым, незлопамятным и незлобивым существом. И она всегда думала, что ее окружают столь же милые и хорошие… гешефтмахеры.

Кстати, — как я уже доложил, матушка сменила наклейки и клейма и с того дня наши фирмы стали продавать не "шампанское", но "игристое крымское"… В рижских бутылках.

Тем временем бабушка стала совсем плоха. Со дня рождения "Nicola" она уже не вставала с постели. У нее разыгралась ужасная водянка и она превратилась в одну огромную гору тухнущего рыхлого мяса. Честно говоря, я очень переживал оттого, что не могу навестить ее. Но теперь ее окружали выдвиженцы этого злобного коротышки и все столичные евреи спешили перебраться в нашу Ригу. Речи не было о том, чтобы мне съездить в столицу навестить бабушку.

Мало того, — из столицы в Ригу привезли мою Дашку, которая там жила рядом с бабушкой — ее личной фрейлиной. С нею приехали и Эйлеры, и прочие жиды и матушкин двор сразу стал одним из самых блестящих дворов всей Европы. В Санкт-Петербурге же времена становились угрюмее день ото дня.

Наконец, 6 ноября 1796 года из бабушкиных покоев вышел настоятель столичной Немецкой Церкви (сперва был православный поп, но бабушка прогнала его), который подошел к Карлу Эйлеру и просил его пройти к Государыне.

Мой дед дотронулся до шеи покровительницы, прислонил зеркальце к ее побелелым и обметавшимся губам, а затем заплакал и, утирая слезы, сказал присутствующим:

— Да здравствует Государь Император Павел Петрович!" — дальше силы оставили несчастного медика и, если бы его не подхватили под руки, мой дед упал бы рядом с телом его единственной пациентки.

Потом дед, поддерживаемый Шимоном Боткиным вышел из дворца Ее Величества и сел в карету. Дядя Шимон приказал кучеру:

— Теперь гони, будто за тобой черти гонятся!" — и карета с последними столичными евреями полетела к Нарве — в матушкину Прибалтику. Вслед за каретой вскачь понеслись две сотни бабушкиных гвардейцев — каждый третий из ее личных охранников. Никто из них не был жидом, но раскол в столичном обществе был настолько велик, что они не желали присягать Павлу, но решились держаться моей матушки.

Именно они и сообщили печальную весть…

Нас (в ожиданиях непоправимого) в те дни нарочно привезли с Эзели в Ригу и учили в казармах Рижского конно-егерского полка. У нас шли занятия, когда в Цитадели вдруг тяжко грохнула пушка. Мы все вскочили со своих мест, хоть шел урок картографии и нельзя даже тронуть кальки карт во время копирования.