Совершенно секретное дело о ките - Альберт Мифтахутдинов

— Ой, вы напомнили мне один случай. Ведет практику в школе девушка из Анадырского педучилища и объясняет ученикам — мол, то, что растет на дереве, — это фрукты, а то, что в огороде, — овощи. Яблоки — фрукты, морковь — овощ. К чему относятся лимоны? Девочки, к чему? Вот ты, Маша, скажи, к чему лимоны? К чаю, — отвечает Маша.

— А вот тут еще один совет, — он достал другой журнал, нашел: — «Современная женщина не обязательно должна быть всю свою жизнь брюнеткой или рыжеволосой. Время от времени она может существенно изменять цвет своих волос. Следует, однако, помнить, что частая окраска портит и высушивает волосы».

— Вы этим озабочены? — спросила она.

— Представьте, да. Как мне, не посвященному во все таинства, определить, крашеная блондинка или натуральная?

— Это действительно проблема, — засмеялась Людмила Федоровна. — Могу вас успокоить, натуральных почти нет. Перевелись, как динозавры.

— Не говорите, — завозражал Матвеев. — Возьму путевку в Швецию или в Польшу, проверю. С этой целью я лет пять назад в Прибалтику ездил. А там шатенки и брюнетки. Что делать?

— Вам не повезло. Не переживайте…

— Я и не переживаю, я оптимист.

— Завидная черта характера…

— Учусь у англичан. У меня тоже хорошие перспективы.

— Почему «тоже»? — спросила она.

Он открыл толстую книгу, выбросил закладку. Прочитал: «Джентльмены любят блондинок, но женятся на брюнетках. (Английское правило)».

— Ну, я вижу вы крепко подкованы, — засмеялась она. — А это что, дайте-ка, дайте! «Всякая женщина моложе семидесяти для меня цветочек», — прочитала она.

Он засмеялся:

— Это лейтенант Леонард Берч — политический советник генерала Ходжа. Заявление во дворце Дук Су в Сеуле, где семнадцатого октября тысяча девятьсот сорок шестого года заседала совместная советско-американская комиссия. Из книги Марка Гейна «Японский дневник», издана в Москве в тысяча девятьсот пятьдесят первом году.

— А где нашли?

— В нашей библиотеке…

— Наверное, вы все-таки больше интересуетесь политикой, — улыбнулась она.

— Вы правы. Да и хотелось вам помочь. А то ведь с Дарьей Тимофеевной шутки плохи. Попробуйте ее перекрасить в блондинку, рецепты я вам нашел.

Она расхохоталась:

— Легче тигра перекрасить в белого медведя… А рецепты я перепишу…

— Пожалуйста, их тут у меня целая куча!

— Не бойтесь за девочек, — вдруг серьезно сказала Людмила Федоровна. — Никто их не тронет. Я все-таки директор, как-никак. И за Катю Рультынэ не бойтесь, никто ее не обидит.

— Давайте я чай подогрею, а то он совсем остыл. Чай нужно пить горячим.

Урок был как урок и ничем не отличался от других, если бы не перемена и игра в снежки. Начался южак, теплый ветер, и снег был мокрый, дети резвились, и к ним выскочила на улицу Людмила Федоровна.

Несколько комьев снега в общей перестрелке угодили и в нее, но тут раздался звонок, перемена закончилась, все ринулись в классы.

Людмила Федоровна в учительскую не забегала, отряхивалась в классе, класс еще не остыл, весело гудели, и, когда холодная струйка воды потекла по ее лицу и за шею, она поняла, что это растаял снег на прическе, подошла к окну, чтобы привести себя в порядок, и тут класс затих. Она не заметила, как автоматическим движением сняла с головы парик, резко стряхнула его, капли воды забрызгали пол и юбку, и только хотела водрузить его на место, как до нее дошло…

Она растерянно смотрела в притихший зал.

Оторопевшие школьники во все глаза смотрели на новую учительницу. Кто-то на задних рядах тихо хихикнул.

Людмила Федоровна свернула парик, положила его на подоконник, в угол, причесала свои короткие темно-русые волосы и вернулась к столу и классному журналу.

Урок прошел вяло. Дети новыми глазами смотрели на человека, которого, казалось, всегда знали, в которого были влюблены, и этот обман каждый переживал по-своему.

У доски отвечал Петя Эттувги.

— В человеке все должно быть настоящее, — закончил он ответ. — Это русский писатель Чехов писал. Все должно быть настоящее — и душа, и одежда, и…

— Нет, — поправила она. — В человеке все должно быть прекрасно, — писал он.

— Нет, настоящее, — упорствовал Эттувги, с ненавистью глядя на парик.

— Ну ладно, будь по-твоему. Настоящее — значит прекрасное. Да?

Людмила Федоровна раньше времени закончила урок и торопливо ушла в учительскую.

Конечно, об этом инциденте она поведала Матвееву. Тот сделал комплимент и по поводу натуральной прически директора, пытался ее успокоить, а потому помолчал и бухнул:

— Опростоволосились вы, Людмила Федоровна, в прямом и переносном смысле слова.

Она грустно улыбнулась.

— Признаться, я и сам не замечал. Как вам удалось так искусно подобрать?

— Не замечали, потому что не приглядывались. Я ведь вас как женщина не интересую. Для вас важнее, чтобы дела в школе шли хорошо… и вообще, в поселке.

Он пожал плечами.

— И парик американский. У меня родители там работают, мама и постаралась.

— Вон оно что, — удивленно протянул он. — А почему вы здесь?

— А где мне быть?

— Ну, я полагал, при столь высоком положении родителей дети наверняка устраиваются в столице, а вы на краю земли. Что так?

— За что это вы меня, Андрей Андреевич?

— Извините, я не хотел…

— Да ладно, чего уж там… Я сама сюда напросилась. Каприз, если хотите. А Москва действительно от меня никуда не уйдет, при моих-то связях, — язвительно подчеркнула она.

— Извините еще раз… У меня это бывает — ляпнуть сгоряча. Хотите, позабавлю? Два года назад у меня намечалось что-то вроде романа с одной, правда брюнеткой. Ну, и когда дошло до этого… понимаете… у нее полпрически упало, шиньон, что ли, называется… Вот… И ничего не состоялось… Понимаете, большой ком человеческих волос отдельно на белой подушке… Не по себе как-то.

— Вот уж не представляла, что вы столь эмоциональны!

— Эттувги, говорите? В человеке все должно быть настоящее? А ведь это он — отец Катиного ребенка.

— Спасибо за доверие… Но я уже сама догадалась.

— А теперь дело сложнее, чем вы думаете.

Людмила Федоровна насторожилась.

— Помните, я вам рассказывал о единственной дальней родственнице Кати. Она долго болела, часто и подолгу лечилась. Письма приходили с юга, из санаториев… Вот… Родственница эта умерла. Пришло письмо в сельсовет. Катя еще ничего не знает. Надо сообщить Кате. Возьмите это на себя, а?

Людмила Федоровна молчала. Потом кивнула.

— Вот ведь как все нескладно получается, — сказала она… — Что с ребенком-то будет?

— Ну, наперед не загадывайте, — хмуро остановил он ее.

— А правда, вы скоро уезжаете, Андрей Андреевич?

— Правда…

— А чем займетесь? Не жаль все бросать?

— Я же с Чукотки не уезжаю, — развел Матвеев руками. — Значит, и здесь еще буду. Возможно, и не раз… Тут, вокруг поселения, геологи как следует еще не работали. Если вы никуда не сбежите, мы с вами обязательно встретимся, — он улыбнулся, — а?

Она внимательно посмотрела на него.

— Честно говоря, — сказал Матвеев, — мне бы этого хотелось.

…Если долго идти по берегу моря на запад, то сначала будут попадаться отдельные, разбросанные там и сям скелеты китов, моржей, косаток. Выбеленные временем кости — остатки давнишней охоты…

От кладбища надо идти до ручья, впадающего в море… Ручей в живописном распадке, и если подняться по распадку на береговой обрыв, то можно увидеть километрах в трех небольшую гряду сопок, одна из которых, самая большая, держит на себе снежники круглый год и при ярком солнце имеет синеватый оттенок. У подножия сопки лежит большое озеро, возможно, и оно и вечный снег влияют на цвет окружающего пейзажа, и чукчи называют его Озером у Синей Сопки. Из этого озера и вытекает чистый веселый ручей.

В озере водится крупный голец, на берегу маленькая избушка для рыбаков. На болоте и озерках вокруг весной и осенью всегда много дичи.

Однако совсем не это заинтересовало геолога Андрея Матвеева.

Часто ходил он сюда на рыбалку с дедом Киемом, приносил и складывал в избушке окатанные булыжники обсидианов. Хороший камень — мечта коллекционера. Серые на поверхности, они на разломе были густо-черного цвета. Вулканическое стекло.

— Как по-чукотски этот камень?

— Йэлкаавыквын, — ответил дед.

Попытки найти коренные выходы обсидиана ни к чему не привели, хотя Матвеев вместе с детьми провел в окрестностях два геологических похода.

А что, если обсидианы и тектиты метеоритного происхождения? А вдруг и само озеро у Синей Сопки образовалось в кратере, возникшем сотни тысяч лет назад от громадного метеорита? Ведь оплавленное стекло могло образоваться только в результате высокой температуры и сверхвысоких давлений. И если чукотское озеро Эльгыгытгин, по одной из гипотез, метеоритного происхождения, почему таковым не может быть и это?