Стоход - Андрей Дугинец

— Добрая весть что бальзам на мои раны.

— У вас и ноги изранены? — спросила Олеся.

— По мне танк проехал. Уцелел я только потому, что лежал в глубокой, узкой канавке. А во время побега из Картуз-Березы еще и ранило в ногу.

Олеся откинула одеяло.

— Заражение крови! — задыхаясь, словно в комнате вдруг не стало воздуха, прошептала она и начала ощупывать опухшее и посиневшее колено Моцака. — Лошадь есть? — обратилась она к Миссюре, угрюмо стоявшему возле дивана.

— Зачем?

— У меня в Морочне красный стрептоцид есть. Ну да я и пешком… — Она метнулась к двери.

— Стой, Олеся. Нас тут таких еще пятеро, — остановил ее Моцак.

— Пя-те-ро? — удивленно протянула Олеся и подумала об оставшейся в лодке Соне.

— Олеся, я слышал, что ты спасла Санька Козолупа, — сказал Моцак. — Не каждый мужчина нашел бы в себе мужество так поступить.

— Ну, чего там! — отмахнулась Олеся.

— Но сейчас меня вот что интересует: как, по-твоему, этот Сюсько любит тебя или пристает просто потому, что красивая?

Олеся смутилась, сбивчиво рассказала, как еще при поляках Савка начал за нею ухаживать, не давал прохода, хотя она не раз откровенно говорила ему, что терпеть его не может…

— Олеся, — Моцак сурово посмотрел девушке в глаза. — А вот теперь наберись сил и… потерпи. Здесь сейчас нас, тяжело раненных, шестеро. А может случиться, будет больше… И твоя помощь очень нужна будет всем нам.

— Что же мне делать?

— А то, что и всем нам, — ответил Александр Федорович и обратился к Миссюре: — Дайте ей почитать листовку.

Миссюра достал из-под дивана листок бумаги с мелкими черными буквами и подал Олесе.

— Может, лучину запалить? — спросил он Моцака. — А то ж темно.

— Не нужно! — впившись острыми глазами в листовку, отмахнулась девушка. — «…В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы…» — читала полушепотом Олеся. — Александр Федорович, что такое диверсионные группы?

— Партизанские группы, которые будут уничтожать все, что может пригодиться врагу для войны: взрывать поезда, машины, заводы, жечь и уничтожать военное имущество, убивать самих фашистов.

— Понятно, — кивнула она и продолжала читать: — «…Диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны повсюду и везде…»

— Обрати внимание, Олеся, на подчеркнутые в конце слова. Эта война является великой войной всего советского народа против немецких войск.

— Значит, Москва не сдалась?

— Что ты! Москву никогда не сдадут!

— Ой, как здорово! А то они все кричат по радио, что Гитлер уже чай пьет в Кремле.

— Этому никогда не бывать! — воскликнул Моцак. — Говорят, что фашисты заигрывают с мирным населением: открывают школы, больницы. Так вот, если и ты хочешь бороться против захватчиков, иди на свой пост, в больницу.

Олеся вскочила:

— Работать на фашистов?!

— У фашистов, — поправил Моцак.

— Поняла, — кивнула девушка, — там работать, чтобы помогать нашим.

— Тебя долго не видели в селе? Могут спросить, где была.

— Скажу, ходила в Ровно, хотела там устроиться на работу, — с готовностью ответила Олеся.

— Правильно, — одобрил Моцак, — только сюда больше не приходи. Омар у тебя будет связным. Договоришься с ним, где встречаться… Иди, дочка! Воюй! Ты будешь одна среди врагов, поэтому будь осмотрительней: хитри, изворачивайся. Веди себя так, будто бы ты за них. Помни, ты обманываешь только врага, обманываешь ради нашей победы.

Олеся встала. Но не уходила. Моцак заметил какую-то нерешительность и спросил:

— Ты что-то все хочешь мне сказать, но, вижу, не решаешься. Что у тебя?

— Да мне посоветоваться надо…

— Так я пойду… — решив, что он тут лишний, сказал Миссюра и быстро направился к порогу.

— Нет, нет! Не уходите! — замахала Олеся. — Я и хотела только с вами об этом поговорить, ну да вдвоем вы лучше придумаете, что мне делать.

И Олеся рассказала о подобранной ею в лесу радистке, тяжело раненной в ногу.

— Ходить Соня если и сможет, то разве только через год, — заключила Олеся. — Вот я и думаю: устроюсь в больницу и возьму ее к себе.

— Нет. Это не годится! — возразил Моцак. — Чего же сразу о ней не сказала?

— У вас и своих забот хоть отбавляй!

— Где она?

— Здесь, на озере.

— Антон Ефимович, возьмите и эту девушку в свой лазарет. У нас ей будет безопасней, особенно когда переселимся отсюда. А ты, Олеся, переночуй и утром отправляйся в Морочну. Да сразу в село не иди. Сначала поговори с людьми на хуторах, разузнай, как там, что. Если почувствуешь опасность, сразу возвращайся. Если мы к тому времени переселимся в более надежное место, здесь в лесу мы оставим своего человека. А удастся устроиться, сразу Омару сообщи, как и что. Ну, не боишься?

— Боюсь! — нехотя призналась Олеся. — Савку боюсь, пана Суету. — Однако решительно добавила: — Боюсь, но все сделаю, что надо!

— Вот так и рождается героизм, — задумчиво заметил Моцак. — Боюсь, но сделаю все, что требует Родина!

Поздним вечером Миссюра, Моцак и еще шесть мужчин и одна женщина на большом човне перебрались в болотную глухомань, в непроходимые болотные топи, куда попасть можно было только по протоке, затерявшейся в непролазном лозняке.

«Домашняя думка в ярмарку не годится», — вспомнила Олеся любимую материну пословицу, глядя на бумажку со свастикой на середине большой немецкой печати.

Все планы, какие строила Олеся, возвращаясь в Морочну после встречи с Моцаком, рухнули. Идя в село, Олеся думала о том, что в больнице все же будет не на виду, что там ей с Сюсько часто сталкиваться не придется, а если он когда и заявится, всегда можно найти предлог уйти от него. Но, возвратись домой, Олеся увидела на столе повестку, в которой ей приказывалось немедленно явиться в районную управу. «Зачем в управу?» — недоумевала девушка, чувствуя, как неожиданный холод сковывает все тело. Была уже полночь, но Олеся решила весь чемоданчик с медикаментами, какие успела припрятать перед приходом немцев, отнести в условленное место, а то ведь неизвестно, что с нею сделают завтра в управе…

Из лесу она возвратилась только под утро. И сразу же, одевшись похуже, обув старенькие, рваные ботинки, непричесанная, пошла в управу. Полицейский, дежуривший у входа, глянул на повестку и отвел Олесю к самому голове районной управы Якову Шелепу.

Районный голова, увидев робко остановившуюся у дверей девушку, подчеркнуто строгим, начальническим тоном приказал подойти ближе и сесть.

— День добрый… — по старой привычке Олеся чуть не назвала районного голову Суетой, но вовремя спохватилась и покорно села на самый краешек мягкого, обитого кожей кресла.

— Ну, как живется при новой власти? Это что ж, подруги по комсомолу увезли все твои наряды? — участливо спросил пан голова и, видя, как побледнела девушка, успокоил: — Да ты не бойся, комсомолом я тебя не упрекаю. Знаю, что пошла не по доброй воле.

— Пан голова, так то не правда, что всех комсомольцев будут вешать?

— Ну что ты, что ты! — Шелеп встал и, обойдя длинный, накрытый зеленым сукном стол, остановился за спиной Олеси: — Вешать таких красавиц? Наоборот, мы дадим вам настоящую жизнь. Ну-ка, идем вот сюда, — гостеприимно пригласил пан голова. Олеся подошла к большому зеркалу в гардеробе. — Вот, вот, посмотри на себя! — с иронией сказал Шелеп. — Повернись кругом. Довольна?

Олеся в недоумении пожала плечами и спросила, чем она должна быть довольна или недовольна.

— Своими лохмотьями! — отрезал пан голова. Он написал несколько слов и подал Олесе бумажку с печатью: — Пойдешь на склад. Выберешь себе десять платьев. Только самых лучших.

— Зачем мне столько? Чего вы от меня хотите?

— Не волнуйся, — подчеркнуто любезно протянул Шелеп. — Мы же с тобой старые знакомые. Я тебе верю. Вот и решил взять к себе на работу.

— На какую работу?

— Я беру тебя своим секретарем. А, сама понимаешь, сюда будет приходить немецкое начальство, которое любит все красивое. Вот почему я и хочу видеть тебя всегда веселой и нарядной. Кстати, и жить будешь рядом со мною. Там я уже поселил свою машинистку. Дом охраняется, вы будете в безопасности.

Вот как повернулось дело. Хотела меньше быть на виду, а получилось наоборот…

— Тебе все будет дозволено. Кроме одного… — пан Суета многозначительно поднял тонкий, обтянутый желтой, морщинистой кожей указательный палец: — Из села выходить не разрешается. Иди и сейчас же переселяйся.

Олеся не знала, что ей дальше делать: оставаться в Морочне или нет. И думала только о том, чтобы поскорее как-то сообщить все это Александру Федоровичу.

Выйдя из районной управы, Олеся вспомнила рассказ Санька о его встрече с Гришиной матерью на пепелище и решила, что этой женщине можно довериться. Задворками Олеся быстро пошла к ней.