Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

– Если берешься мир исправлять, так знать нужно, – заметил Светловой.

– Ты, голубь мой белый, весь свет порушил – не думал, – ласково ответила Дарована, подойдя к нему поближе и заглядывая в лицо, но Светловой опустил глаза и не хотел встречаться с ней взглядом. – Теперь поумнее нас думают. Мать Макошь думает, а нам надо исполнять. Может, ты и хочешь на всем свете последним быть. А я не хочу. Я хочу, чтобы и после меня люди были. И все, что хочешь, за это отдам. Ты тут по цветочкам гуляешь, а меня уже в жертву назначали… Знаешь песню про огни на горушке? Про огни палючие и нож булатный? Ты ее в детстве от няньки слышал и под одеялом прятался, а я под эту песню жребий тянула… и вытянула. Ну, иди! – Она с усилием улыбнулась, стараясь исправить непривычную жесткость своих слов. – Иди!

Светловой вышел, так и не подняв глаз.

– А вот ты еще говорила… сын Перуна, – напомнила княгиня, с тревогой глядя то на дверь, за которой скрылся ее сын, то на Даровану. – А где он – сын Перуна?

От славенского посада до Ладиной рощи было совсем недалеко, но все же, пройдя это расстояние, Светловой попадал в другой мир. Только и всего – пройти от ворот к Сварожцу, потом по берегу немного вниз, потом на гору… Но гора эта сияла и переливалась нежными цветами небесного моста: ее покрывало облако неземного света. В самом низу, на снегу, лежала густо-фиолетовая полоса, плотная, непрозрачная; над ней синяя, потом голубая, еще выше – зеленая, как листва, и сквозь эту зеленую полосу, если поднять голову, можно было разглядеть очертания деревьев и настоящую листву у них на ветках. Это была священная Ладина роща, в которой теперь вечно жила весна. Вершина горы терялась в желтовато-розовом сиянии, где все цвета сливались в беловато‑золотистый. Там Ладина гора смыкалась с небесными мирами, но была от них закрыта.

Семицветное облако состояло как бы из более густого воздуха, к нему можно было прикоснуться, можно было даже погрузить в него руку, но неглубоко – человек сразу переставал ощущать ту часть своей руки, что уходила в гущу небесного света, и поскорее выдергивал ее, чтобы убедиться, что она не исчезла совсем. А вот целиком пройти было нельзя: пытаясь шагнуть внутрь облака, даже волхвы оставались на прежнем месте.

Преодолеть эту преграду мог только один человек – Светловой. Он не имел никаких особых оберегов-ключей, не творил заговоров, а просто радужная стена пропускала его, признавая своим. У подножия горы лежало несколько крупных белых валунов. Они были похожи на заледеневшие облака, на тех жертвенных овец, что приносили сюда еще предки нынешних речевинов. Вокруг них лежал снег, такой глубокий, что только макушки самых крупных валунов еще виднелись над ним, сами похожие на покатые сугробы. И каждый снегопад погружает их все глубже, глубже… Скоро совсем скроет.

Но стоило Светловою пройти между двумя валунами – как перед ним оказывалось совершенно другое. Он видел склон горы, полого уходящий вверх, видел землю, покрытую зеленой молодой травкой, с приветливыми золотыми глазками первоцвета на длинных стебельках. Тропинка уводила к вершине, петляя меж белыми березами. В воздухе висел рассеянный свет, похожий на солнечный, хотя наверху, вместо солнца, был лишь белый, сияющий купол радужного кольца. Здесь было тепло, в лицо дышало свежим запахом оттаявшей земли и молодой зелени. Сразу после зимнего холода этот теплый весенний запах пьянил и кружил голову. Весь воздух рощи казался наполнен зеленоватым маревом: на каждой березовой ветке уже разворачивалась почка. Но ни одна так и не развернулась в лист, и те же кустики первоцветов так же кивали Светловою золотыми головками цветов. Весна застыла здесь, не пуская лето.

Сбросив полушубок и шапку прямо на траву, Светловой неспешно направился по тропинке вверх. Его нахмуренные брови разгладились, лицо прояснилось. Все земные заботы оставались там, позади, за воротами из белых камней, за радужной стеной. В запахе молодой березовой листвы ему чудилось что-то приветливое и сладкое, золотые лепестки первоцветов улыбались ему, как родные глаза. Здесь, в Ладиной роще, уже много-много дней была его истинная родина, его настоящий дом. Только здесь он чувствовал себя легко, спокойно. В самом здешнем воздухе реяло ощущение любви и покоя. Каждая березка ласково касалась его плеча своим зеленым легким крылом. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему живым.

Разбив чашу, он когда-то разбил и весь тот жестокий мир, в котором был вынужден отказываться от того, что любил, и примиряться с нежеланным, подчиняясь необходимости. И этого мира больше не было. Теперь у него была священная роща, в которой его всегда ждала его единственная любовь – богиня, единственная во всем мире, что по-настоящему стоит любви. С ней он забывал обо всем, что тревожило его и раньше, и теперь. Только в роще ему было хорошо, а за ее пределами на него снова нападали все беды мира – он давно сошел бы с ума, если бы думал о них и о будущем. Но Светловой не хотел об этом думать, мысленно закрывал глаза и думал только о ней – о Леле. И уже скоро Ладина роща стала для него единственной явью, а Славен, родной дом, даже мать и отец – только тенями, только неприятным сном, который хочется скорее забыть. Будучи дома, он сам себе казался сном. Хотелось скорее сбросить с плеч этот досадный груз, проснуться, открыть глаза – и увидеть вместо снега зеленую траву с золотыми блестками первоцветов… Тепло, покой, отрада – только такой и должна быть явь. Ничего другого он не хотел знать.

Светловой шел через рощу вверх по склону, поглядывая по сторонам, потом остановился. Вдалеке между деревьями показалась легкая девичья фигура. Стройная девушка в белой рубахе с широкими рукавами шла к нему из глубины рощи; ее длинные, ниже колен, светлые волосы сияли отблесками солнечного света, и венок из первоцветов на голове казался золотым. Она шла не спеша, бережно ступая по траве и будто плыла над землей в потоках теплого воздуха; на ходу она ласково поглаживала по стволу каждую березу, и деревья трепетали от счастья под ее прикосновением, и теплый, ласковый ветер летел вслед за ней, вдыхая новую жизнь в каждую былинку. Это ее силой цвели цветы, распускались листья, дышала земля. Он была сердцем и духом этой рощи, и все здесь было ее продолжением.

Светловой видел Лелю бесчисленное множество раз, но вид ее всегда околдовывал, и он стоял, зачарованный, как впервые, переполненный всепоглощающим счастьем. От ее красоты захватывало дух, и ему хотелось стать березкой в ее волшебном краю, чтобы она, проходя мимо, гладила его ладонью…

– Здравствуй, мой свет! – Леля подняла глаза, увидела его и улыбнулась.