Набат. Книга первая: Паутина - Михаил Шевердин

Только этого не хватало. Иди теперь, проверяй — дома ли Энвер или улизнул? Да и кто давал полномочия ему, Сухорученко, заниматься такими делами? Кто его знает, а вдруг зять халифа спокойно спит. Ловкачи! Никуда не денешься: народ хитер. Оставили в дураках.

Далекий звук винтовочного выстрела скользнул в порыве ветра над низкими крышами города.

— А-а! — прохрипел Сухорученко. Он вскочил на коня и, подняв его на дыбы, обрушился на всадников. Их словно разметало перед ним…

Давно уже Файзи вышел из опиекурильни. Долго он шел. И медленные, неуверенные шаги его отражали медленное, неуверенное течение его мыслей. Два начала боролись в его мозгу.

Клятва, данная в день гибели сына, — оставить все, отбросить все, уйти в себя, предаться мыслям о смёрти, уйти во тьму вечной ночи безропотно, без борьбы.

А с другой стороны — ясные, полные жизни, борьбы, горения слова командира с суматошными глазами, с голосом острым, словно удар молнии, раздиравшим свинцовую пелену, сковывавшую его мозг.

Там — яма, мгла, прозябание…

Здесь — жизнь, борьба.

И вдруг Файзи остановился от неожиданной мысли: «Да ведь все же яснее ясного, все решено».

Он побежал. Бежал, неловко выбрасывая больные негнущиеся ноги, размахивая руками, бормоча, говоря сам с собой: «Скорее! Надо успеть! Не поздно ли?» Запыхавшись, он остановился, сдерживая бешено мечущееся сердце. Он смотрел в прорезь между теснящимися домами и видел черное беззвездное небо, белесые облачка, местами порозовевшие.

Поздно! Рассвет! Он не успеет. Ну конечно, теперь ясно. Враги обманули русского командира. Он ждет их у Каршинских ворот, а они прямо из сарая Поястона убегут через Самаркандские. Как он раньше не догадался?

Файзи ничего не слышал, кроме своих слов и шлепания каушей по мерзлой глиняной корке, покрывавшей уличную грязь. Ноги его не слушались. Задыхаясь, он прислонился к чьей-то калитке и огляделся. В глубь города уходила, стесненная домами, почти прямая Самаркандская улица. В небе все так же низко мчались светящиеся облака, но теперь они были уже белые, а не розовые.

Все помутилось в мозгу Файзи. Значит, сейчас не утро, значит, это отблески факелов… Он не успеет добежать до дома командира. Нет, нельзя уходить с улицы, нельзя. Он уйдет — и враг уйдет. Нельзя…

Откуда возникла такая мысль? Он И сам не понимал.

Кто там? Вдали, в самом конце улицы, что-то зашевелилось. Как будто всадник выехал из-за угла. Да, остановился, смотрит. Похоже, проверяет — свободна ли дорога… Соглядатай… Тот, в опиекурильне… не зря болтал… А вот и еще всадники, два, три… Ого, сколько их…

— Дод! Дод! Мусульмане! Люди! Дод, бидод! Караул!

Мечась по улице, Файзи колотил в двери, ворота и кричал: «Дод! Караул!» Откуда и голос взялся.

Он кричал так неистово, стучал так громко, как стучали и кричали в восточных городах, когда грозила народу беда, когда народ надо было поднять на борьбу. Так кричали, когда враг приближался к стенам города, грозил жизни и свободе людей, чести жен и дочерей, имуществу. Так было тысячи лет, когда на Бухару надвигались полчища Искандера, Чингисхана, Тимурленга. Так вспыхивали крики, вопли целых кварталов. Жители мгновенно вскакивали, хватали все, что было под рукой и чем можно было драться, и выбегали на улицу. Женщины кидались на крыши и поднимали устрашающий вой.

Не успели замеченные Файзи всадники проскакать и половины улицы, как все дома ожили, заревели, завопили… С криком, не разобравши, в чем дело, выскакивали на холод, на мороз люди в одном исподнем, с дубинками, кетменями, топорами. Сонные, ничего не понимающие, они бегали по улице, искали виновника смятения, спрашивали друг друга: «Где разбойники? Где воры?» Было уже немало случаев, когда, несмотря на окружающую Бухару средневековую стену, в город проникали подосланные эмиром банды Джаббара-курбаши — грабить жителей, убивать из-за угла, угонять лошадей.

— Бей их! — кричал Файзи, протягивая руки навстречу мчавшимся всадникам. — Бей их! Они враги людей живых!

— Бей их! — кричали поднятые с постелей бухарцы, преградив путь всадникам.

— Стой, во имя бога живого! Стой, предатели!

Но всадники налетели, сбили с ног Файзи, швырнули наземь силой напора конских широких грудей еще несколько бухарцев, потоптали их и, прорвавшись через толпу, промчались по темной еще улице к Самаркандским воротам.

Бухарцы смирны, пока их не задели. Но уж если задели…

С воем ярости они кинулись за всадниками.

Файзи приподнялся на локте, но встать не смог. Он глянул вдоль улицы, где скрылись всадники и преследователи. Голова его закружилась, и он стал медленно-медленно проваливаться в бездну.

И где-то в бездне он услышал знакомый голос:

— Э, да это наш друг Файзи!

А всадники прорвались через толпу и подскакали к Самаркандским воротам.

— Что случилось? — спросил Энвербей. Он был напуган.

— Не понимаю, — пробормотал Рауф Нукрат прерывающимся голосом, — откуда они взялись!

— Мы в ловушке! — простонал Энвербей. — Нам не откроют теперь ворота.

— Ворота открыты. Я позаботился.

Ворота стояли открытые настежь, и в светлом прямоугольнике виднелись ровные, белевшие инеем поля с черными метлами голых деревьев.

В темных углах под круглыми башнями ворот копошились фигуры, шла возня, слышались стопы, хрип, от которых пробегал мороз по коже.

Не мешкая ни минуты, Энвербей проскакал в ворота. Со стены грянул выстрел, и взвизгнула совсем близко пуля. Пригнувшись к седельной луке, Энвербей погнал коня по твердой дороге. За ним скакали его спутники.

Тени мчались за всадниками. Подковы коней вышибали снопы искр.

Все еще стояла глубокая ночь, когда Рауф Нукрат придержал коня и начал прощаться.

— Вас проводят на юг через железную дорогу, — сказал он Энвербею, — а мне придется вернуться.

— Но вы же идете в пасть льва, — возразил Энвербей. — Наш отъезд наделал столько шума. И потом, — он брезгливо повел плечами, — я видел там в воротах. Вас заподозрят. А мне не хотелось бы терять такого помощника.

— Нет, мне нечего бояться. Я сказал еще вчера всем, что уезжаю в загородный дворец Ситарэ-и-Мохасса отдохнуть… Мне только придется потрястись верхом верст десять вокруг Бухары… К утру я буду во дворце и позвоню по телефону в город… Все подумают, что я ночевал в Ситарэ-и-Мохассе. А вы — на юг. Вас ждут.

— Предусмотрительно, — коротко заметил Энвербей. Он устал. Он с удовольствием тоже поехал бы в эмирский дворец поспать, отдохнуть. Его все раздражало. Он вовсе не хотел уезжать из Бухары с таким шумом. Все, казалось бы, так умело, остроумно подготовили. И история с увеселительной поездкой на охоту за джейранами, и так тщательно подготовленное снаряжение, оружие, большой эскорт. Все так солидно, торжественно, удобно, безопасно. Проклятые большевики! Во все они суют свой нос…