Наследство Карны - Хербьёрг Вассму

Она всегда приходила слушать, как играют фру Дина или докторша, — тогда там, как правило, был и доктор. И если она задерживалась, он здоровался с ней и расспрашивал о ее близнецах, которым помог появиться на свет.

Ей доставляло удовольствие хоть изредка видеть его темные ресницы. Длинные, лежавшие на щеках. Она смотрела сзади на его темный затылок и на плечи. Когда он поворачивался в профиль, она видела нос с горбинкой и гордый подбородок. Уголки губ у него всегда были приподняты. Нижняя губа немного выступала вперед. На одной щеке было углубление. Словно Господь хотел сделать на этом месте ямочку, но случайно забыл.

Она испытывала странную радость. Или это была грусть? Вот он беспомощно провел рукой по волосам. Как будто знал…

Адвокат, сидевший вместе с женой во втором ряду, думал больше о бесхарактерности доктора. Однажды в веселой компании адвокат даже сказал, что, уж коли на то пошло, доктор так любит лечить людей, что должен бы приплачивать за это удовольствие.

Легко быть самаритянином при такой состоятельной матери.

Жена адвоката не любила таких разговоров, так что он воздерживался от них в присутствии дам.

Адвокат отметил и новый костюм доктора, и его естественную небрежность. Нельзя сказать, чтобы его это не задело.

Несколько мужчин курили у открытых дверей. Пономарь рассказывал редактору, что доктор выступил в правлении местной управы и потребовал дополнительных средств для комитета по делам неимущих.

Редактор шепотом ответил, что доктор, несомненно, расположен к политике. Может, за ним стоят влиятельные люди? Например, фру Дина? Сам-то доктор не привык работать локтями. Хотя не все пробившиеся самостоятельно могут похвастаться светлыми головами. Пономарь с ним согласился. Но его больше пугала уверенность Олаисена в том, что он сменит старого председателя управы на его посту.

Редактор уже знал об этом, но сказал, что по этому вопросу не было единого мнения. Пономарь разволновался и заявил, что многие не выносят Олаисена. Он слишком рвется вперед и не терпит возражений. К тому же он и сейчас обладает немалой властью. Есть риск, что он может все повернуть к собственной выгоде.

На это у редактора не оказалось собственной точки зрения. Пономарь должен помнить, благодаря кому редактор получил свое место.

— Вот именно! — достаточно громко сказал пономарь.

Он вдруг воодушевился и сказал, что профессорская дочка из Копенгагена лучше подошла бы в жены будущему председателю управы, чем копающаяся в своем саду вечно беременная Ханна Олаисен.

Редактор промолчал. Всему есть предел. Однако те, кто стоял поблизости, поняли самое главное и истолковали это по-своему. И уже в тот же вечер пошли слухи, что недалек день, когда доктор Грёнэльв станет председателем управы.

Управляющий банком скромно сидел у стены. Он пришел один, его жена часто хворала. Это был человек шестидесяти лет, знавший толк не только в банковских делах и вкладах.

Он обратил внимание, что в этот вечер на фру Дине было черное платье из матового шелка. При каждом ее движении возникали интересные тени. Глубокий вырез притягивал к себе взгляды. Даже тех, кого он возмущал, подумал управляющий банком. Лиф туго обтягивал грудь. От управляющего банком не укрылось, что корсета на Дине нет. Немного дерзко, но это ее дело. Ни кружев, ни украшений на платье тоже не было.

Зато рукава были схвачены круглыми резинками. Наверное, она позаимствовала их у доктора, чтобы рукава не задевали струн.

Длинные темные волосы с заметной сединой были зачесаны вверх и сколоты гребнем, напомнившем управляющему черепаший панцирь. Из-под края юбки виднелись матовые шелковые чулки.

Управляющий спокойно разглядывал формы, открытые глубоким вырезом. Закинув ногу на ногу, он осторожно подтянул брюки, чтобы они не жали; мысли его были заняты прошлым домашним концертом. Он ждал, чтобы фру Дина заняла свое место, склонилась над виолончелью и отдалась музыке.

Педер, юный брат Олаисена, стоял у двери, не зная, следует ли ему войти или остаться снаружи. Когда же служанка захотела закрыть дверь, он предпочел войти внутрь.

Ему не с кем было здесь разговаривать и даже просто сесть рядом, но к этому он привык. Поскольку его мало интересовала погода, то и тем для разговора у него не было. Так уж повелось с самой весны, когда он приехал сюда из Трондхейма, где за счет брата окончил реальное училище.

Педер обратил внимание на дочь доктора, у нее были медно-каштановые вьющиеся волосы. Она сидела за пальмой вместе с докторшей. Сегодня она убрала волосы с лица и завязала их лентой.

Говорили, что она со странностями и иногда у нее случаются припадки. И что она постоянно, как лекарство, носит с собой черную Библию. На ней было белое муслиновое платье с длинной юбкой, она выглядела сердитой. А может, она всегда была такая.

Наконец фру Дина вышла к зрителям и приветствовала всех, кто пришел отметить прибытие нового рояля. Она рассказала о долгом морском путешествии, проделанном этим инструментом. Такое же путешествие в свое время проделала и она сама. Потом она рассказала о сыновьях Хенри Э. Стенвея, которые приехали в Гамбург из Америки, чтобы делать рояли.

Гамбург — хороший город, подумал Педер Олаисен. Там наверняка строят и корабли.

Те, кто раньше бывал в «Гранд Отеле» или слышал, как разговаривает фру Дина, и не подозревали, что она способна говорить так долго без передышки. В ней было что-то не располагающее к доверию.

Что-то пугало их в этой женщине, которая все бросила и, как говорится, исчезла в далеком мире. А потом неожиданно вернулась, купила гостиницу и половину верфи.

И то, что редактору, управляющему банком и пробсту она доверяла больше, чем женщинам, отнюдь не улучшало дела.

Адвокат догадывался, что поведение фру Дины своей необычностью раздражало людей низшего сословия, большинство находило его на грани дозволенного, а людям состоятельным оно казалось почти подозрительным. Это забавляло адвоката. Он жил в Страндстедете всего год, и теперь ему предстояло войти в хорошее общество.

Анна Грёнэльв подошла к роялю, села и обеими руками поправила юбки. Потом открыла ноты и объявила, что сыграет новеллетты для фортепиано Роберта Шумана, опус 21, номер 1. И с отсутствующим видом откинула голову назад.

У столяра сдавило горло, и он уже долго не мог избавиться от этого ощущения. Как будто красивая докторша выпустила злых духов. А потом принялась утешать их тихим перезвоном. Словно в вышине, на небесном своде ангел заиграл на арфе. Только для посвященных.

Но вдруг в музыке вспыхнула ярость. Откуда в докторше такая сила? Она как будто поднимала стропила или дробила камень в каменоломне. А эти внезапные паузы! Она застывала, а звуки среди стен продолжали жить своей жизнью. Словно колокольчики или эхо чего-то потустороннего.

И когда столяр думал, что опасность миновала, докторша кидалась сразу на черные и белые клавиши, словно речь шла о спасении жизни.

Ее пальцы мелькали, она дрожала, волосы упали на лоб. Небесно-голубая фигура сжималась и тут же распрямлялась снова! Она втягивала голову в плечи, точно ждала удара палки, но через мгновение голова гордо поднималась, словно торжествующая волна.

Откуда такая сила у этой хрупкой женщины, приехавшей из Копенгагена? Как ей удалось увлечь всех за собой? Подхватить и расшвырять, чтобы они, как обломки кораблекрушения, плавали в бурном море.

Столяр тихо закашлял в шапку, которую предусмотрительно прижал к лицу. Разве он виноват, что ему что-то попало в горло? Он сдерживался, пока у него на глазах не выступили слезы.

Замерли последние звуки, и воцарилась гробовая тишина. Никто не смел пошевелиться. Или начать аплодировать. Пока фру Дина не подала пример, спокойно и решительно.

Ее поняли. Люди отпустили все, что держали в руках, и восторженно захлопали в ладоши. Их рукоплескание передалось фарфору в шкафах и графинам в буфете.

Анна встала и низко поклонилась, опустив руки. Один раз, другой. Но рукоплескания продолжались. Никто не хотел первым опустить руки, хотя фру Дина уже давно их опустила.

Наконец фру Дина встала и с улыбкой сказала, что концерт еще не окончен и что сейчас Карна будет петь под аккомпанемент Анны.

Педер Олаисен смотрел на девочку, которая встала рядом с роялем и сложила на животе руки. Она расставила ноги, как моряк на палубе, а докторша объявила, что они сейчас исполнят две песни Шуберта — «Слепой мальчик» и «Форель». Она сказала даже, кто написал слова к этим песням, но Педер этого не запомнил. Он видел только фигуру у рояля. Засунув руки в карманы, он прислонился к стене. Это была его любимая поза.

Она была еще девочка. Два небольших холмика поднимали лиф платья. И все-таки было в ней что-то почти старушечье.