Наследство Карны - Хербьёрг Вассму

Они пили с блюдечек кофе, ели печенье и гадали, где сейчас находятся птенцы гаги.

Стине уже давно проводила птенцов к морю, чтобы вороны и чайки не заклевали их во время первого выхода в большой мир. Птенцы копошились, дрожали и пищали в переднике Стине, пока она несла их к воде.

Карна и Анна шли за ней на некотором расстоянии, как дети из сказки про крысолова. Их влекла неодолимая сила, они не могли ей противиться.

Впереди шла Стине с птенцами в переднике, за ней, переваливаясь и покрякивая, вышагивали гаги. Замыкали шествие Анна и Карна. Но они остановились у большого камня, что лежал у подножия бугра, и оттуда смотрели, как Стине берет в руку птенца за птенцом и пускает плыть по течению.

Стине с шевелящимся в переднике живым комком казалась не совсем настоящей. Карна не могла представить себе, что с ней может случиться какая-нибудь беда.

Но когда Стине вернулась к ним с пустым передником, лицо у нее было серое и она избегала смотреть на Карну и Анну.

Может быть, потому, что она думала о своей предстоящей поездке через море?

Карне казалось, что папа не верил, насколько это серьезно, пока не наступил день отъезда. Он почти не разговаривал, когда они вместе с будущими американцами плыли в Страндстедет.

Стине сжимала в руках саквояж, подаренный Анной, и пыталась смотреть сразу во все стороны. Это было на нее не похоже.

У Фомы был такой вид, будто он еще не проснулся. Он не отрывал глаз от сапог, словно боялся вдруг остаться без них. И без конца носил вещи и считал что-то, что называл «местами». Коробки, мешки, сундуки.

Уле тоже носил вещи, но шутил и хорохорился. На нем была двубортная тужурка с блестящими пуговицами и новая фуражка.

Когда они только начали таскать вещи на пароход, Исаак пошел с Фомой, чтобы помочь ему. Он обещал вернуться на пристань и попрощаться со всеми. Но так и не вернулся.

Сара с уложенными вокруг головы косами выглядела старушкой. Она не выпускала из рук корзинку, ходила от одного к другому, пожимала всем руки и говорила «прощайте». Карне было не по себе, она никогда не слышала, чтобы Сара кому-нибудь говорила «прощайте».

Она не могла придумать, что сказать Саре, и только низко присела в реверансе. И тут же вспомнила, что никогда не делала реверанс перед Сарой.

Ханна и Олаисен приехали в пролетке, которая остановилась у ящиков, сложенных штабелями недалеко от трапа.

Ханна хотела сойти на землю с малышом на руках, но Олаисен быстро подхватил их и спустил вниз. Минуту они стояли, прижавшись друг к другу. Когда они шли по пристани, Карна увидела, что Ханна от горя даже ни с кем не здоровается.

Это все из-за Исаака, подумала Карна. И решила, что сама никогда не уедет от папы.

Она никому не сказала, что Исаак хотел убить Олаисена. И потому понимала, что она уже достаточно взрослая, чтобы ей доверяли.

Одной рукой Олаисен нес малыша, другой — поддерживал Ханну. Все видели, что они неотделимы друг от друга.

Когда Стине подошла к ним прощаться, у Ханны с губ слетел громкий стон. Карна поняла, что Ханна плачет. Потом она низко согнулась и повисла на руке Олаисена. И все время громко стонала.

— Ну-ну, — тихо уговаривал ее Олаисен. Ребенок явно мешал ему — все его внимание было поглощено Ханной. Бабушка первая поняла это, быстро подошла к нему и забрала у него малыша.

Тогда Олаисен легко, словно перышко, поднял Ханну на руки и стал покачивать, как будто баюкал ребенка. Вокруг них развевалась ее шаль.

Его волосы казались Карне волосами ангела, летящего на ветру. А юбки Ханны, пока он нес ее обратно в пролетку, — облепившим их большим красным парусом.

Все это было необычно и красиво. Карна подумала, что никто не вел себя так на пристани у всех на глазах. И рассказ Исаака о зверстве Олаисена почти утратил силу, когда она увидела, как бережно он посадил Ханну в пролетку и сам сел рядом с ней. Так он и сидел, обняв ее, уже до конца.

Началась суматоха, матросы приготовились поднять трап, когда неожиданно вниз по трапу сбежала Сара. Шпильки у нее выпали, и косы казались толстыми канатами, летящими за ней по ветру. Корзинку свою она где-то потеряла.

— Ханна! Я остаюсь с тобой! — решительно кричала она. — Я никуда не еду! Слышишь? Там и без меня людей много. Я хочу остаться с тобой!

Внимание всех было приковано к Саре. Папино тоже. Наверное, они приняли ее за ожившую покойницу. Карна вспомнила рассказ о том, как Иисус воскрешал мертвых.

С парохода Фома кричал Саре, чтобы она вернулась. Что билет оплачен. Но в его голосе не слышалось гнева. Только усталость.

Сара добежала до пролетки Олаисена и села в нее. Теперь уже Карна не могла различить, где там Ханна, а где Сара. Они смешались в один клубок из платьев.

Пароход отошел от пристани, и Ханнины стоны затихли.

Бабушка стояла с малышом на руках, немного отстранив его от себя, точно не знала, что ей с ним делать.

Наконец к нам подошел Олаисен. Он кивнул всем, не глядя на папу и Анну. Потом поблагодарил бабушку за помощь и забрал у нее ребенка, но не ушел, а стоял и махал платком, пока пароход не скрылся за островами.

Когда Сара и Олаисены уехали, Карна случайно услыхала, как одна женщина на пристани сказала другой:

— Подумать только, фру Олаисен даже не помахала матери на прощание!

— Олаисен чертовски силен! Ты видела, как он… — отозвалась другая, не отрывая глаз от моря, словно ждала еще чего-то.

Заметив Карну, они заспешили прочь.

Дома все словно притихло. Звуки, не уехавшие в Америку, тихо плескались в водорослях. Они негромко заворчали, когда папа в последний раз взмахнул веслами и лодка ткнулась в берег.

Только собака, летом никогда не заходившая в дом, вышла им навстречу, виновато виляя хвостом. В усадьбе не было никого, кроме Бергльот и служанки. Работники разъехались.

Один работал теперь на верфи у бабушки, другой нанялся к пастору. Так сказал папа.

В Рейнснесе для мужчин не осталось работы. Разве что зимой сметать снег с крыльца и расчищать дорожки.

На дворе они остановились, и папа, глядя на закрытые окна и двери, тяжело вздохнул.

Анна как будто поняла, что он хотел сказать, и взяла его под руку.

Ручка колодезного ворота поскрипывала от ветра, калитка в сад была отворена. Раньше такое было невозможно — домашние животные могли попортить клумбы.

Голубятня была пуста.

Однажды вечером, когда взрослые думали, что Карна уже спит, Фома созвал всех голубей. Не обычным тихим вечерним воркованием, а каким-то испуганным, словно предупреждал их о надвигающейся беде.

Утром в голубятне было непривычно тихо.

Исаак сказал, что Фома держал мешок перед окошком голубятни, пока все голуби не попали в него.

Наверное, Карна слышала через подушку, как они тихо ворковали, когда он уносил их.

Под голубятней валялось несколько блестящих перышек. Карна собрала их и положила в коробку из-под табака. Потом пошла искать перья возле помойки и в канавах за хлевом. Но ничего не нашла. Уле сказал ей, что Фома все сделал очень тщательно. Она не поняла, что это значит, но спросить побоялась.

Не пахло и вымытыми подойниками, которые обычно сохли на заборе.

Фома вымел хлев и все помещения, они стояли пустые.

В доме Стине в затворенных окнах, словно призраки, белели занавески. И никто не выглядывал из-за них.

Внутри было почти пусто. Чужие люди приехали в Рейнснес и забрали вещи Стине и Фомы.

Когда в дом вошли последние приехавшие, Карна пошла за ними. Но не прошла в комнаты, а остановилась в сенях, где еще пахло Фомой. И еще чем-то. Может, смолой?

Она села на ступеньки лестницы, ведущей на чердак, и к ней спустились растения Стине. Это удивило ее, потому что крючки, на которых они висели, были пусты.

Карна обхватила колени и осмотрелась по сторонам, ей не хотелось ни о чем думать. И тогда она явственно ощутила в себе большое пространство, в котором не было ничего, кроме пустоты.

Книга третья

Глава 1

Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подробно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Наступило 10 августа 1884 года, на старинном календаре этот день был помечен решеткой в память о том, что в этот день был сожжен мученик Лаврентий.

В тот день на пристани собралось много народу, их привели туда слухи, что на берег будут сгружать какой-то большой ящик, который прислан в «Гранд Отель».

Некоторые предполагали, что это новое пианино. Другие говорили, будто это рояль, какой-то необыкновенный, его привезли на пароходе прямо из Гамбурга. Мало кто видел такие рояли своими глазами.