Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Основные события развернулись после нас. Володя, оказывается, все время потихоньку подливал себе в сок водки и таким образом надирался. Марина тоже была пьяненькая, а Иваненко готовила бомбу.

Анхель пришел в разгар событий и работал громоотводом. Иваненко кричала: «Он будет мой, он завтра же придет ко мне» и пр. Марина говорила. «Девочка моя, что с тобой?» Ей не хотелось показывать перед Максом, что у них с Володей роман. В общем, черт-те что и сбоку бантик Володя сорвал колье с Марины, и жемчуг раскатился, и они собирали его. В три часа ночи Анхелю удалось увести Таньку, а Володя, совсем пьяный, остановил молоковоз и отвез Марину в гостиницу. Там и уснул у нее. А утром пришел домой, дома — никого, он — к соседу, потом в охрану авторских прав, взял денег и в «Артистик» пить коньяк. Каким-то образом догадался позвонить Игорю Кохановскому — который забрал его к себе и уложил спать. Я не находил себе места на следующий день, маялся, ходил из угла в угол в театре, пока не нарвался на звонок Гарика и обо всем узнал. Вечером спектакль у Володи. «Пугачев». Надо что-то предпринимать, как-то предупредить Галдаева… его нигде нет… что делать, говорить ли, что Володя в развязке, или подождать, может, проспится… Решил не поднимать шухера — и ждать — будь что будет. Приехал к Гарику — у него сидит Марина и ест гречневую кашу. Володя спит на диване. Через полчаса мы разбудили его, он обалдел от присутствия Марины, ошалело спросил: «Какой у меня спектакль?», выпил чего-то и стал собираться на Таганку. Я охранял его, пока он не ушел на сцену, и уехал в ГИТИС, к Анхелю. Поздно позвонил Гарику, он сказал, что Володя играл хорошо, даже шеф его похвалил, но, что шеф зачем-то его вызывал. Вот такая оригинальная история. Иваненко заявила Володе, что «она уйдет из театра и с сегодняшнего дня начнет отдаваться направо и налево».

А сегодня уже вечер. С утра съемка «Магазина», потом — освоение «Хомутной». Я думаю: может быть, нам все-таки развестись с Шацкой, взять да и насмелиться. А что? Ссора ссоре рознь. По существу, мы ведь ничем особо не огорчили друг друга, и все-таки чемодан между нами серьезный.

Жена повторяет мужа, муж жену, они перемолачивают все темы вдвоем, вырабатывается единое суждение, мнение и даже текст. И потом высказывают его теми же словами, что и другой, не зная, что тот уже говорил точно так же. Я заметил это особенно на Веньке с Алкой. Мне Венька уже говорил о «Дребезгах» — что «приятен сам факт существования такого произведения», он еще не дочитал, а суждение у него давно готово. И Алка, когда говорила, она еще не прочитала, но уже они обсуждали, потому что она сказала те же самые слова. Чего они обсуждали, когда еще не читали? Полуинтеллигенция вся такая. Лишь бы поболтать, мы болтуны, и я такой же.

Господи! Не оставь меня, помоги.

Мы напрасно сетуем, что наш труд актерский не остается поколениям, не оставляет следа, как, допустим, живопись, музыка и пр. Искусство актера умирает вместе с ним — мы сожалеем об этом, а зря. Это прекрасно, в этом есть сказка, подвиг, легенда. Искусство актера, как никакое, привязано ко времени, к нравам общества, к его вкусам, модам, привычкам и пр. Как мы жадно всматриваемся в скудные фотографии Орленева, Шаляпина, отыскиваем в них тот гений, что озарял их, изучаем их мимику, жесты, по выражению глаз хотим понять движение души, что волновало их в тот миг и пр. Как хорошо, что от Мочалова не осталось магнитофонной пленки, кадров кино. Ведь актер тогда живет, когда он живет. А что толку, от нас останутся ворохи фотографий, километры плохих, серых фильмов, сотни километров дрянных звучащих записей… Разве можно понять актера в его халтурах, а ведь будут судить по ним. Надо задуматься над этим вопросом и пересмотреть свои взгляды на дела, остающиеся потомкам.

Так, уже 10 на будильнике, можно и спать укладываться, пока не заставили Кузьку выводить.

Сегодня суббота. День теплый, но слякотный. С утра ходил с Кузей. Семнадцатого снимали «Хомутную», потом два спектакля: «Павшие» и «Антимиры», десятичасовые. К «Павшим» не явился Высоцкий, он прилетал из Одессы в абсолютно разобранном состоянии, и я чуть было не заработал еще раз 50 р., уже взял роль и стал учить, но позвонил Коля[41] и сказал, что приедет к Гитлеру.

18 октября подняли меня в 6 утра. Пересъемка «Холодной». Все на нерве, текст затолмужен, «иронический вариант», на бис для худсовета.

После смены смотрели с Можаевым материал «магазина» и «палатки». Автор остался очень доволен, и я бы даже сказал, был в восторге: «Ну вот это на уровне лучших традиций нашего кино. Это хорошо, это очень приличный материал». Под это дело мы с Назаровым сунули ему ролик с «Холодной», дескать, другой дубль, мягче; и этой сценой он остался доволен, и вроде все понял, весь замысел артиста и режиссера: «Приличная сцена, не знаю, чего вы решили ее переснимать, наверняка, ведь хуже сделали. Он здесь расстроенный, что люди, которым он хочет помочь, отворачиваются, не хотят помочь ему в его работе, и он в некоторой даже растерянности и в расстройстве».

В общем, он остался очень и очень доволен последним материалом, говорил много и без конца и был хорошим мужиком. И мы с Назаровым рады были его такому настроению и под это дело «совали на подпись нужные нам бумажки» — это фигуральное выражение.

Вечером «Послушайте». Играл в хорошем, бодром тоне. Во втором акте, в чиновнике, когда мы стоим в зале, у меня завязался узел фартука, не растащишь, и я попросил зрителей: «Развяжите, пожалуйста», и мне стали развязывать, через паузу несколько человек засмеялось, обрадовавшись неожиданности, и я так полагаю — находчивости артиста.

На спектакле были Джавид и Сережка. Принесли мне обещанную картину в раме и под стеклом. Мне очень хорошо от этого. После спектакля поехали в Уч. театр и выпили вина, вспомнили с Зайчиком молодость, с чего начиналось все.

Уч. театр сохраняет свой удивительный запах, это самый первый театральный запах, которым причащаются новички к театру, к его сутолоке внутренней. И это самый старый запах, вековой запах театра. Он находится в подвале, там стоят сильные вентиляторы — и все-таки они не в силах этот запах оттуда выдворить, и его хватает на смывание многих поколений артистов.

Мой Зайчик серьезно приболел, и мы сами собой помирились и не вспоминаем, как и отчего поссорились.

Сегодня, до разговора с женой, звонил Н.М., матери Высоцкого. Она сказала, что «если эта сука И., шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду, пусть походит с разорванной физиономией. Володя уехал с Люсей в деревню, к товарищу-художнику, ему посоветовали врачи на некоторое время отключиться от шума городского. Они взяли продуктов и уехали. Врач сказала, что это не очень опасный рецидив, что у него не наступило то состояние, когда шарики сдвигаются и ничем его остановить нельзя… Надо поскорее разбить его романы… Тот дальний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок».