Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Спросил о судьбе «Живого»:

— Вот разберемся с Чехословакией — займемся Кузькиным. Наши дела, наша жизнь целиком и полностью зависит от нас.

Говорят, пришло два эшелона раненых наших парней из братской Чехословакии. Об убитых молчат. Были у Рыжневых вчера, там и услышали об этом.

У меня нет особенного желания начинать сезон. Единственно, постоянное ожидание какого-то чуда, что вот что-то случится, произойдет и все пойдет по-другому, в лучшую сторону и весело. А потом, я уже вошел во вкус работы над Василием Фокичем Сережкиным. Нет, нет, да и придет в голову штамп, жест, интонация… это значит — где-то там, далеко за туманами в мозгу идет работа постоянная над образом милиционера — Золотухина. Сделанным недоволен, особенно обижен на оператора, который хоть и говорит про меня звонкие эпитеты, но снимает общими, слепыми планами, а если близко — то обязательно спиной.

Назаров растворился в нем, передоверил ему очень, и Василий ринулся в режиссуру и сладу никакого с ним. На «Пакете» шла часто ругань, междоусобица режиссера с оператором, это мне сильно не нравилось, но это давало плоды, хотя бы потому, что Назаров имел большее право делать то, что хочет он. Здесь, у нас роли поменялись, и оператор делает то, что хочет, а если нет — обижается, бурчит себе под нос непонятное что-нибудь, и в конце концов делается по его.

Я надеюсь, все-таки, на Бога, на Назарова, ну что же, и такое в жизни артиста необходимо быть должно, а иначе — потеря ориентации. Пока я выполняю свой принцип: сниматься только в главных ролях. Ну, Господи, благослови! Сейчас идем на сбор труппы, и закрутится шестой сезон. Шутка сказать — шестой сезон.

Ну вот и началось. Встретились, улыбались, лобзались и пр. А у меня вопрос: какое я занимаю сейчас положение, какие планы, виды на репертуар и что я в нем. Как встретит меня главный, как назовет — по имени или по фамилии, посмотрит, поздоровается, что скажет, улыбнется ли… Из этого и еще из многих деталей незаметных постороннему глазу я заключу, что я значу в этом театре на сегодня.

Настроение неважнецкое. Сейчас будет репетиция «Доброго», и Любимов будет душу из меня вытрясать прологом. Кому-то я опять должен чего-то, перед кем-то виноват, все мне чего-то неудобно и стыдно за себя, все мне кажется, что ко мне невнимательны, унижают меня, и со стороны я себе кажусь сереньким и жалким — подавленным, недооцененным.

Хорошо, у меня есть «Хозяин». Хоть не ахти какая, но все же дырка к отступлению, голыми руками меня не возьмешь. Прочь хандру, прочь печаль, смело в бой, надо оправдывать доверие людей. А люди ждут от тебя. Даже Зайчику уж надоело ждать: «Ну когда же ты уж станешь звездой… все говорят, говорят, и все никак».

Хочется в Ленинград, к Полоке, с сумкой за плечами, с термосом и с поезда в молочное кафе возле Ленфильма. Почему-то я помню, было холодно часто мне в Ленинграде, но не от людей, от погоды… Ленинград я полюбил, и грустно, когда думаю о нем, и ужасно хочу туда. Там хорошо, где нас ждут, где мы гости званые, и где у нас получается.

Как когда-то 10 лет тому назад первого сентября мы собирались, волновались, гордились, рделись и торопились в школу. Сегодня мы снова, как когда-то, идем туда же. В школу-театр. Мой шестой сезон… а после шести лет работы надо, вернее, можно хлопотать о звании, после пяти лет на производстве платят за выслугу 5 %, и вообще надо подсчитать, сколько до пенсии еще вкалывать осталось.

Сорвалась репетиция — не приехала Славина, говорят, видели ее в городе.

Вчера виделись с Полокой. Сидели в «Каме». Показывал картину разным людям, пробивает, но надо будет доснимать сцену с Володей для усиления линии партии, и я боюсь, что опять куски от меня отрывать начнут.

Лечу домой, а в мозгах Володькина песня — «Который раз лечу Москва — Одесса». И еще раз я побывал в Дивногорске. Снимали драку с Масановым, весь побился, окарябался. Работал самоотверженно, отчаянно. Быть может, и выйдет что-нибудь. А сегодня приехали в зиму. Поднялись на гору, в тайгу, а там — белешенько от снега. Повернули назад оглобли.

Вот и начали мы сезон. Два дня играли гениально, в «Добром» в суде даже девки заплакали, а потом бросились целовать. Были немцы во главе с Вайгель.

После «Маяковского» гуляли с немцами. Было хорошо. Пели, плясали, немцы хорошо говорили обо мне как об актере, самые высокие слова, впрочем, так они говорили о каждом.

Вчера играли «Антимиры», а сегодня была читка пьесы по шекспировским «Хроникам». Каждая пьеса, хороша она или нет, оценивается по принципу:

— А что я в ней. — Но эта пьеса удалась, и актеры должны бьггь сыты. Но после Кузькина мне все кажется не так, не то.

С сегодняшнего дня я взялся снова делать новую жизнь, вернее, возвращаться к жизни интеллектуальной — продолжаю чтение «Бесов», пишу, исправляю «Дребезги» и т. д.

Что, если выучить Евангелие наизусть? Давно думаю над этим, только хватит ли меня на этот подвиг? Попробую.

Ночью шел дождь, и сейчас сыро и пасмурно. Мне не по душе это состояние природы, но я уже беспокоюсь — что-то упорно нет солнца, а нам еще снимать, доснимать и переснимать натуру.

Давал читать «Дребезги» Глаголину:

— Валерка. Какая у тебя трудная жизнь-то была, а? Ты ведь это про себя писал? Ну так, я человек прямой… иногда бываю, я тебе скажу, — это все надо сжать… Надо тщательно отвеять весь мусор, всю труху отбросить, оставить зерно… А вообще-то я тебе скажу — ты можешь писать, и по-моему, должен, но надо работать, работать, день и ночь сидеть и сидеть.

Ужасно тоскую по Кольке.

И потом, надо начинать что-то писать, может быть, возьмусь за рассказы бабки Екатерины Юрьевны Юрьевой.

Обед. Зайчик ушел на телевизионную халтуру, говорит — «Надо зарабатывать деньги». Ну пусть зарабатывает, хотя денег там — стыдно сказать, как мало.

От Рабинова пришла телеграмма:

— Очень нужны речевое озвучание, один день. — Так-то оно так, да только это, по-моему, никакое не озвучание, а просто Полока хочет меня повидать, а обо мне-то уж и говорить нечего, с радостью поскачу в Ленинград, только бы «Хозяин» на дороге не встал, а то как раз — коса на камень… А в Ленинград сбегать необходимо просто.

Сижу, как некогда, пью кофе и смотрю на фотографию Красноярской ГЭС, которую подарили мне студенты МАИ. На полках куча исписанных тетрадок, дневников, надо привести в систему, может, их уж крадут у меня, а я не знаю.

Надо собирать телеграммы, потому что люди сейчас этот стиль общения предпочитают. По телеграмме можно судить о нашей жизни, о наших делах, мыслях, о нашем времени. Надо беречь телеграммы.