Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Сижу, как некогда, пью кофе и смотрю на фотографию Красноярской ГЭС, которую подарили мне студенты МАИ. На полках куча исписанных тетрадок, дневников, надо привести в систему, может, их уж крадут у меня, а я не знаю.

Надо собирать телеграммы, потому что люди сейчас этот стиль общения предпочитают. По телеграмме можно судить о нашей жизни, о наших делах, мыслях, о нашем времени. Надо беречь телеграммы.

Завтра в Ленинград.

Воскресенье.

Пока суд да дело, вспомним, что произошло.

Значит, 18 был в Ленинграде. Боялся очень, что Ленинград встретит меня сюрпризом, случайностью какой-нибудь, неожиданностью. Больше всего «боялся» — вдруг — солнце, нет — все как было, так осталось. Тот же моросит дождик, так же холодно, и надо затягивать воротнички, пояса и пр. Прошел по Невскому, заглянул в продовольственные магазинчики, выпил стаканчик винца, помечтал и т. д. А на студии в это время состоялось очередное избиение Полоки. Уже не знают, к чему придраться, грозят, в случае неповиновения — прикрепить к монтажу другого режиссера.

Полока совершенно один и не хотел отпускать меня. Выпили шампанского в забегаловке. Он не доволен последним приездом Высоцкого, он был не в форме, скучный и безынициативный. Володя сказал, что «мы все устали от картины».

В среду — 18 — появилась гнусная статья в «Комсомолке» — «Театр без актера?» — открытое письмо Любимову. Обо мне сказано: «Есть, по-видимому, немалые данные у Золотухина».

А может быть, и в самом деле мы — ничто?! И только зря думаем о себе хорошо.

С пятницы начались репетиции «Живого». Но тут выкинул номер Галдаев: «Я считаю, после всех последних событий, возвращение к Кузькину — не партийное дело и вредное. Я проехал Сибирь, побывал во многих сельских районах, колхозники живут, как кулаки. На шахтах руководители стонут — „люди бегут в колхозы“, а мы, передовой политический театр, пережевываем то, чего давно нет, те ошибки выдаем за типические, которые преодолены. И таких руководителей давно нет. Средний возраст — 40 лет, молодые руководители, да они голову оторвут Любимову за такой поклеп».

Точная позиция осетина Сакиева, даже его слова, да что осетин — шестерка, это изменой пахнет и даже личной местью, заворачивает Галдаев оглобли в другую сторону, и эта измена страшнее, чем все Сакиевы. Они этого и ждали, чтоб изнутри началось. И дождались.

По-моему, и статья в «Комсомолке» имеет свои корни, истоки — в театре. Уж очень лексика таганская — «футбольная команда» и т. д., некоторый тенденциозный подбор фамилий, удивительно унизительный тон об артистах и восхваление, хоть и с подъялдыкиванием, шефа. Очень знакомые обороты.

Сейчас за мной придут, и я тороплюсь. Спал, как убитый, вымотавшийся вконец. Вчера звонил Полока. Его отстранили от картины. Рабинов сделал доклад, что «Полока саботирует досъемки, срываются сроки по его вине, когда нужно было заканчивать картину после московских поправок — он ушел в отпуск и т. д.» Вот он каким оказался в конце наш хороший директор Рабинов, испугался, их здорово припугнули. Назначен на доделки Степанов, под угрозой выгона со студии. Вот такие пироги. И я надрался, поехал к Гараниным, а как уж обратно добирались — Зайчик только знает да темная ночка. Утром — вся одежда с меня лежала у постели на полу. Полока без копейки, просил помочь. Отослал ему вчера 200 рублей. Так что у меня теперь за душой ни гроша. Что же делается, Господи! Лучшая моя работа в кино, такая роль и в такой картине — попала в беду, в катастрофу, сейчас будут безжалостно и еще более варварски рубить кости и выбрасывать на помойку.

Идея о ФИНАЛАХ. Отелло душит Дездемону, набрасывая плащ себе на голову, в это время Дездемона бьет его пуховкой-пудреницей по голове. Он встает от нее весь белый от пудры — седой, значит, пока душил — поседел, бедолага.

Вчера был концерт. 30 рублей в кармане, а домой вернулся только к утру. Еще до концерта попали в аварию, а после — на день рождения. Обо мне говорили такие слова и такие панегирические тосты, что у меня вскружилась голова, и я вдруг понял, что все это так не похоже на правду. И я стал опять чего-то суетиться, оправдывать эти слова во что бы то ни стало, и пропала вся моя скромность, о которой так много говорили, увязывая ее в один узел с «удивительным талантом», я стал трепаться, петь, причем плохо, и чем дальше я зарывался, тем у меня все больше не получалось, и я с каждой минутой становился себе противнее и противнее. Я все понимал и ничего не мог изменить в своем поведении, а потом стало и поздно. Нельзя слабого человека, с комплексом затаенного тщеславия, слишком хвалить, он становится дураком. Подобные шутки, гадости, можно твердить только заклятым врагам, да и то некрасиво, какая-то грязная месть, нечистоплотность, подножка или толчок в спину. Чтобы показать всем, какой дурак этот человек, надо начать его хвалить, и он обязательно не выдержит и расколется, и все свое продемонстрирует.

Сегодня Гаранин в театре — «Валера, я тебе скажу совершенно искренне, положа руку на сердце — как трудно быть честным человеком. А я хочу прожить свою жизнь честным человеком, но мы живем в таком мире подлости и грязи, в мире, где, если ты решил быть честным человеком, тебя смешают с говном. Я еле удерживаюсь от соблазнов сделать подлость, и у меня было бы все, — и положение, и деньги — все, что хочешь, а я хочу быть честным человеком. Чтобы эта книжка вышла — надо дать взятку, и все сделается моментально, но я не могу, я хочу остаться честным человеком, но каких это стоит мне трудов. Я один, Валера, на мне 8 человек, и я один».

Сегодня состоялся худ. совет по «Хозяину». Я не знаю еще результатов, но со вчерашнего дня дрожу. Можаев меня убьет. Господи, пронеси!

Вечер. «Послушайте» — вроде так, на четыре. Что-то текст выпадал, правда, ни разу не выпал. Назаров оставил записку успокаивающую, но непонятную. В общем, Можаев коль не дрался — уже хорошо.

Шеф злой. «Тартюф» не клеится, и оба Аргона отказались от роли: сначала Высоцкий, потом и Сабинин. Сабинина он изничтожил, и у парня опустились руки. Шеф убедил его в беспомощности, унизил окончательно, и Саша не выдержал. А Феллини хвалит своих артистов во время съемочного периода, и у них вырастают крылья, а шеф много ругает нас.

Записка Назарова.

«Валера, худсовет прошел бурно, вызвал удовлетворение обеих сторон, все почувствовали облегчение. Чувства членов вошли в противоречие: с одной стороны, вроде нравится материал и его основное направление, с другой — неожиданно нагрянул Можаев и навел некоторый испуг («Опять оставили эту Францию! Это ж никуда не годится, и автор против!»). Были и существенные соображения, которые и будут осуществлены. Мы увидимся завтра в 12. Общее ощущение — все нормально, паровоз на верном пути. Можаев, вопреки опасениям Кремнева, был грустно-задумчив, сказал, что многое очень ему симпатично и что нам нужно поработать вместе. Будь. Назаров».