Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Я вспоминаю… что никогда не решал дилеммы «Кем быть», я всегда знал, с рожденья, т. е. с того дня, как я стал помнить себя, что я буду артистом, вернее, что я есть артист, меня называли так взрослые… я пел… чего-то изображал, читал на память стихи… Но в отличие от своих сверстников, которые делали то же самое, а может быть, и лучше, в отличие от них я был профессионалом, потому что брал мзду за свою работу, в то время, как они были всего лишь самодеятельностью, потому что делали все за так или, в лучшем случае, за подарки, аплодисменты. Я же заранее договаривался об оплате выступления… (На полях: Время было тяжелое, шла война…) Мать уходила в поле, привязывала меня на крыльце за ногу… оставляла только воды и поесть чего-нибудь… Ну конечно, за мной добрые люди присматривали, те, кто не мог воевать и работать… Я сидел на крыльце и от скуки зазывал к себе народ. А как зазову, требую показать, чего он мне даст за мой номер. (Мне иногда и не хотелось, был не в настроении, но надо было — народ платит, смеяться хочет он — я это, конечно, не понимал, но догадывался.) И мне давали, кто яйцо, кто стакан молока… кто пирожок какой… конечно, не мое искусство восхищало, трогало время — маленький мальчик, которого не с кем оставить, да сам зарабатывает кусок хлеба… Я пел песню, уж не помню какую, в ней были слова…

…Мама будет плакать, слезы проливать,А папа уедет на фронт воевать…Эй, эй, герой, на разведку боевой.

Так оно и было, папа воевал, а мама проливала слезы и работала, а я хоть и был совсем еще не большой человек, но уже был профес. артистом, каким и продолжаю быть. От чего пошел, к тому и пришел… работаю… кормлю семью…

Пришел со съемок пообедать и поглядеть на жену, а ее нет, и настроение испортилось — где-то шляется Зайчик, это нехорошо.

4-го ноября «Антимиры» и «Галилей» — между ними занимался на гитаре, готовился к выступлению под рубрикой «Наши любимые актеры». Перед «Галилеем» ездили паясничать в мин. угольной промышленности. Играли на гармошках-ложках-гитарах, заработали на троих 20 рублей. Урок Киселева — это наша профессия, мы клоуны, от нас это и ждут — так будь любезен, будь клоуном и не требуй к себе большого внимания — какое есть, такого и хватит.

Вчера прогон «Тартюфа» ночной. Был Гарин. Не улыбался. Зайчик сделал себе альбом из «Белорояльных» фотографий, позавидовал мне и состряпал себе.

Вот и праздники прошли. Шофер «Мосфильма» сказал:

«Мы все торопимся, торопимся и никак не опоздаем».

Шутки шутками, а тетрадка-то уже больше полгода трудится, записывает жизнь мою. Я пережидаю время, сейчас поем и спать буду.

Вот как бывает в театре — вчера вместо «Галилея» состоялась премьера «Тартюфа». Да, вот так, вот такая жизнь. Ну что же, расскажу, как знаю, что запомнил. В обед вывел Кузьку, встретил Петрова, и он напомнил мне о телев. репетиции, я наскоро похватал и кинулся в театр. Зайчик сказал, что днем звонил Высоцкий, просил отменить спектакль — совсем без голоса, потом что-то переменилось — спектакль состоится. И вот вечер. Володя приходит: «Спектакля не будет, нечем играть». Поднимается шухер. Врачи, шеф, Дупак вся труппа — ходят и вспоминают «лошадиную фамилию» — что может пойти взамен, ничего, то того нет, то другого. Предлагаю «Тартюфа», звонить начальству и просить разрешения, что делать — в театре несчастье, а публика уже в буфете. На меня, как на сумасшедшего — не принятый спектакль, завтра всех увезут, шефу снимут голову и т. д. После всех передряг Дупак решается — «Семь бед, один ответ, пусть идет „Тартюф“». Дупак выходит к зрителям, зрители в зале, он выводит Высоцкого — «Дорогие наши гости… Мы должны перед вами глубоко извиниться… Все наши усилия, усилия врачей, самого актера В. — исполнителя роли Галилея, восстановить голос ни к чему не привели. Артист Высоцкий болен, он совершенно без голоса, и спектакль «Галилей» сегодня не пойдет (в зале крики: «Пить надо меньше», «Петь надо больше» — какая-то чушь), вместо этого мы вам покажем нашу новую работу «Тартюф», которую еще никто не видел. (На полях: Аплодисменты, крики восторга.) Для этого, чтобы поставить оформление «Тартюфа» и разобрать «Галилея», мы просим оставить зрительный зал на 20 минут. Через 20 минут начнется спектакль господина Мольера «Тартюф».

Что-то пытался сказать Володя: «Вы меня слышите?..» — я только и успел разобрать. В общем, позор. Никому Володя уже был не нужен, публика была при почти скандале, ей давали «Тартюфа», и она была счастлива — все-таки, это ведь исключительный случай, артист Высоцкий вышел извиняться, ему можно было выразить из зала свое «фе», перед ней (публикой) расшаркались и сейчас покажут премьеру, а пока она с шумом поскакала с мест и кинулась в буфет.

Весь театр начал растаскивать по углам «Галилея» и тащить «Тартюфа», как на абордаж, каждый пытался что-нибудь развязать, растащить, завязать, приволочь — публика в буфете, ее нельзя задерживать. А Володя ушел с Татьяной, его встретил пьяный Евдокимов, обхамил Татьяну, она вернулась в театр, где шла премьера. Спектакль шел в лучшем виденном мной варианте — Зайчик был на самой высокой высоте. После спектакля открыли шампанское.

Володя накануне был очень пьян после «10 дней» и какой-то бабе старой на улице говорил, что он «располосует себе вены, и тогда все будут довольны». Говорил про Есенина, старуха, пытаясь утешить, очень обижала: «Есенин умер, но его помнят все, а Вас никто не будет помнить и т. д.» Было ужасно больно и противно все это слушать.

Мы все виноваты в чем-то, почему нас нет рядом, когда ему плохо, кто ему нужен, кто может зализать душу его, что творится в ней — никто не знает. Господи!!! Помоги ему и нам всем!!! Я за него тебя прошу, не дай погибнуть ему, не навлекай беды на всех нас!!!

Два дня сплошное расстройство из-за «Доброго». Мне трудно его играть, особенно, когда смотрит шеф, меня трясет, я вижу, как он морщится в зале: «не конкретно, суетится, не по существу», начинается то, что было с Эйбоженко, он уже не мог ни видеть, ни слышать его замечаний. А замечания одни и те же, что ему, что мне, все время одно и то же. Сказал Глаголину, чтобы искали второго исполнителя, будем репетировать вдвоем, со стороны мне будет виднее, я исправлю ущерб в своем актерском образовании.

Вчера с 6-ти утра снимался, с 4-х занимался с В. С. — вечером до 12 озвучание. Пока «звучали», выпал снег, настала зима, уж в который раз.

Наконец-то я дома. Сейчас что-то около шести. Зайчик ушел с Богом на премьеру официальную «Тартюфа». Мне ужасно хочется пойти и на премьеру, и на вечер в ВТО, где будут показывать «Корабль дураков», но у меня физически, как говорит Дупак, нет сил. Завтра опять в 6 подъем и съемка ответственной сцены финальной «Посадка на лошадь»[47], и я не могу рисковать. Я еле стою на ногах, а если не посплю, у меня будут красные глаза. Только бы завтра не подвел Высота. На него ужасно смотреть, когда он с перепоя, его крутит, рвет, он просто падает и умоляет дать ему 50 г выпить. Выпил 50 г — стал работать как человек. Ужас. Жалко. Вчера он сорвал съемку. К вечеру был в сосиску.