Дневник (1887-1910) - Жюль Ренар

26 февраля. Голубоватый дым, а возможно, в печи жгут какую-нибудь дрянь.

* Если бы флюгер умел говорить, он наверняка сказал бы, что управляет ветром.

* Неврастеник: человек, пользующийся отменным здоровьем и страдающий смертельным недугом.

* Разум еле плетется. Жизнь тяжела, как тачка.

* Мое прошлое - это три четверти моего настоящего. Я больше мечтаю, чем живу, но мечтаю я не "вперед", а "назад".

27 февраля. Воровство менее гнусно, чем ложь.

* Вкушаю горькую усладу блистательного одиночества.

* Тучи таких очертаний, словно их выдумал поэт.

* Гурмон из гордости боится совпасть во мнениях с кучей глупцов.

2 марта. Он сэкономил двадцать франков, чтобы купить лотерейный билет. Можно выиграть миллион. Но он узнал, что государство удерживает в свою пользу столько-то процентов. Нет уж, увольте! Он хочет, чтобы ему заплатили все до последней копейки. Все или ничего. Поэтому билета он не покупает.

* Ночь - это ослепший день.

5 марта. В одном только Маринетта мне отказывает: s праве мечтать в сумерках. Неумолимо спрашивает:

- Пора зажигать?

Я не смею сказать нет, и она приносит мою непримиримую лампу, обращающую в бегство все мои мечты.

* Жизнь коротка, но скука ее удлиняет. Нет такой короткой жизни, где бы не нашла себе места скука.

* Погода пронзительная, свежая и нездоровая, как непросохшая известка на стенах.

* Высохшее дерево, я жду теперь листьев от других деревьев.

* Фабричная труба - толстый палец, марающий небеса дымом.

* Слуховые окошки - четырехугольные глазки крыши.

* Деревья, почки на них уже улыбаются, а завтра лопнут от смеха.

10 марта. Академия Гонкуров. Ладно, я согласен, при одном лишь условии, если меня не заставят говорить всем моим коллегам, что они талантливы.

* Не знаю, можно ли избавиться от своих недостатков, но зато знаю, как приедаются свои достоинства, а особенно если обнаруживаешь их у другого.

* Моя слава, слава, которой я жаждал, - это уже прошлое.

* Надо, чтобы одна твоя страница об осени доставила мне такое же удовольствие, как прогулка по опавшей листве.

13 марта. Подытоживать год за годом мои заметки, чтобы показать, каким я был. Сказать: "То-то я любил, то-то читал, в это верил". В сущности, ни малейшего прогресса.

* Вообразите себе жизнь без смерти. От отчаяния каждый день мы пытались бы себя убить.

* Имманентная несправедливость.

* Есть друзья, которые опасаются нас, будто верят, что мы знаем глубину их души.

* Перечитываю свои заметки. Моя жизнь не могла быть сложнее, что бы я ни совершил. Если бы даже написал еще что-то, - что далось бы нелегко, ничего бы к моему творчеству не прибавилось. Мое творчество!

Есть имена, которые уже ничего мне не говорят.

Не могу вспомнить лица тех, кто ушел из моей жизни.

Если бы я начинал жизнь сызнова, я пожелал бы себе такой же. Только я смотрел бы лучше. У меня плохое зрение, и я до сих пор не разглядел как следует эту маленькую вселенную, где продвигался ощупью.

Может быть, все-таки еще попробовать работать регулярно, ежедневно, как ученик, которому хочется быть первым по словесности. Не для денег, не для славы, но чтобы оставить после себя маленькую книжку, страницу, несколько фраз. Ибо я все еще не успокоился.

* ...Мы краснеем до корней наших седеющих или уже выпавших волос при мысли о тех гнусных желаниях, которые мучили нас в свое время, - даже воспоминания иной раз вызывают тошноту.

Не особенно рассчитывайте на общество в смысле реформ: постарайтесь реформировать сами себя.

Но, скажете вы мне, значит, мы становимся святыми.

Не бойтесь! Я даю вам в общих чертах туманную, невыполнимую программу. Вы навсегда останетесь собой, но только в меньшей степени. Недостатки можно смягчить: их не искореняют, но даже небольшой прогресс, - которого вы добьетесь не без труда, - озарит вашу жизнь. Вы будете жить с веселой душой.

Такой-то говорит: "Я признаю только разум", - а сам только что не дурак.

Не держитесь слишком усердно за ваши недостатки под тем предлогом, что совершенство - не от мира сего.

15 марта. "Арлезианка". Старо, словно какая-нибудь драма Деннери. Ох, этот старик пастух! И это называется украсить жизнь! Но настоящий пастух прекраснее этого.

17 марта. Изобретатель, создавший любезный барометр, стрелки которого показывают хорошую погоду, даже когда погода плохая.

19 марта. Пьеса хороша, когда захватывает зрителя вопреки репликам, и превосходна, когда действующие лица говорят те слова, которых от них ждут.

* Птица, которая видит воздушный шар, быть может, говорит себе: "Хотела бы я летать, как он, без крыльев". Это и есть прогресс.

* Правда на нашем земном шаре в таком же отношении ко лжи, как булавочная головка к самому земному шару.

20 марта. Сельскохозяйственная выставка. Голубь, вылетевший из клетки, порхает под стропилами: ему очень хотелось бы вернуться в клетку...

Чучело совы. Юный натуралист дергает за ниточку: сова вращает головой, глазами, взмахивает крыльями. Живая, она проделывала все это гораздо лучше.

Прекрасно выделанные шкурки кроликов. Другие кролики сидят рядом и ждут очереди.

21 марта. У меня лоб, как у больного водянкой, и мои мысли каждую минуту захлебываются в воде. Потом всплывают, как утопленницы.

22 марта. Бог будет нам то и дело напоминать: "Я взял вас на небо не для того, чтобы вы тут развлекались".

* Остряку:

- Простите, мосье, но я дал себе клятву никогда не смеяться, если мне не очень хочется.

* Фраза, которую приходится перечитывать дважды, не потому, что она полна глубокого смысла, а потому, что недостаточно ясна.

26 марта. Гитри в своем огромном и холодном автомобиле. Так как он сказал мне, что в театре я совершаю подвиги, я ответил:

- Можете мне этого дважды не повторять.

И я ему открываю не без внутренней дрожи свой план - написать пьесу в трех действиях о Филиппе. Он тут же предлагает мне поработать с Лебрейлем. Я не излагаю подробно сюжет, боюсь, что получится недостаточно ясно.

- В сущности, - говорю я, - у меня богатое воображение. Но я вечно его подавляю.

- Знаю, - отвечает он. - Вы решили сочетать совершенство и правду, но все равно воображение к вам вернется.

* Я становлюсь все более скромным, но все более горжусь своею скромностью.

* Священник в рясе, а нижнее белье, как у кокотки. 28 марта. Театр. Триумфы, почет, успехи, провалы - все это создает известность, и за всем этим стоит некий господин, о котором начинают говорить. И в сущности, наших театральных деятелей интересует только это, да еще деньги.

4 апреля. "Независимые художники". Вот где я скучал, как, пожалуй, нигде на свете. После "пуантилизма" - "пьердетаизм", и вот несколько молодых художников прилагают все усилия, чтобы вызвать у нас тошноту. Убийственно тоскливо, как любое собрание стихов и прозы, изданное автором за свой счет. В этот салон вход свободный.

Детская головка, ясная по линиям и краскам, кисти Патерна Беришона, на фоне всех этих полотен кажется чуть ли не шедевром.

* Иметь успех в театре без прессы, без друзей и врагов, без премьер и генеральных репетиций - вот она, мечта.

6 апреля. Жизнь и театр, отделенные друг от друга занавесом.

7 апреля. Когда эти водевилисты решают что-нибудь написать, им недоступен даже юмор старого генерала в отставке.

* Туманная, но впечатляющая авторитетность портного, объясняющего, почему костюм, который вам ужасно не идет, вам ужасно идет.

14 апреля. Весна. Желтые дороги, украшенные белыми букетами.

Белоснежный взрыв зацветшей яблоньки.

15 апреля. Филипп. На дне его сабо такая же грязь, что и на его голых пятках.

* Онорина: длиннейшие ногти. Она ничего уже не слышит, никого не узнает. Ее кормят чуть ли не с ложечки. Перед смертью она превратилась в растение.

16 апреля. Я слишком суетен, слишком нетерпелив. Я не хочу сам привлекать к себе внимание, но мне неприятно, что не находится никого, кто взял бы меня за руку, вывел и сказал: вот человек, который нам нужен. Впрочем, я не последовал бы за ним.

Я люблю возвышенные идеи. Я страдаю, когда вижу, что они служат ширмой для людей невозвышенных...

В общем, больше всего я страдаю от того, что я не понят и что не могу быть таким, каким - в минуты благородной прозорливости - мне хочется быть.

Слишком, слишком суетен!

* Мама. Нет, нет, не буду лгать. До последнего вздоха не перестану твердить, что мне это безразлично.

Она приходит. Маринетта вводит ее и говорит:

- Вот и бабушка пришла.

Она целует меня (а я не могу), садится прежде, чем ей предложили сесть. Я говорю:

- Добрый день, мама. Ну, как дела?

И ни звука больше.

Но ей большего и не требуется. Она не нуждается в собеседнике. Она говорит:

- Я зашла посмотреть в последний раз на Онорину. Она отходит. Никого не узнает. Должно быть, у нее высокая температура. Ее внучки дают ей пить из грязной, ох, какой грязной чашки!.. Ох, если бы мне пришлось пить из такой чашки!.. Ах, детки, когда я совсем состарюсь, ни на что больше не буду годна, стану вам в тягость, дайте мне одну пилюльку.