Дневник (1887-1910) - Жюль Ренар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нас, людей обыкновенных, то есть почти всех людей, этот великий, чуть ли не мучительный трепет лишь волнует, а из груди гениев он исторгает великолепнейшие, ламартиновские возгласы...
Наглухо закрытый дом. Стена. Ни души, если не считать собаки, взгромоздившейся на стену. По вопросу о найме обращаться к собаке. Она вас и примет.
* Убежден, что я, ленивец, умру в глубокой старости и разовью к концу жизни лихорадочную деятельность.
* Наблюдать природу - да, согласен, но хранить при этом спокойствие, как охотник на тяге. Вещи боязливы. Наше волнение смущает природу. Маленькая вспышка нашего дурного настроения ее страшит. Достаточно слишком пристального взгляда, и жизнь замирает.
4 октября. До сих пор говорили о крестьянах, только когда хотели рассказать что-нибудь забавное. Теперь - хватит смеяться! Надо приглядеться к ним повнимательней, до самых глубин их несчастной жизни. Здесь нет места смеху.
* Хромая женщина, - кажется, что при каждом шаге она попадает в лужу.
6 октября. По поводу самых классических описаний мы можем сказать: "Нынче пишут и получше".
* Я страстно люблю французский язык, я верю всему, что нам говорит грамматика, и я упиваюсь исключениями, неправильностями нашего языка.
8 октября. Автомобиль живет кровью животных, встречающихся на дороге, особенно кур. Каждые пятьдесят километров подавай ему курицу.
* Эта молодая особа уже проявила достаточно таланта. Она будет еще талантливее, если похорошеет.
9 октября. На рынке в Корбиньи я охотно ношу за Маринеттой сумку, полную капусты, шпината и салата, потому что я кавалер... ордена Почетного легиона.
10 октября. Капюсу все-таки трудно будет сохраниться в памяти потомства. Потомство чувствительно к стилю.
* Глазунья: все эти маленькие солнышки на сковороде.
* Толстяк несет свой живот как духовой инструмент.
13 октября. Взбешен потому, что его жена больна и ему приходится самому себя обслуживать; когда у него справляются о здоровье жены, он удивленно смотрит на спрашивающего, - кажется, будто он с нею даже незнаком.
14 октября. Публичный аукцион. Следовало бы устроить аукцион при жизни его матери и отдать ей вырученные за этот скарб гроши...
15 октября. Научное и художественное общество в Кламси. Нолэн, приехавший в своем драндулете, знакомит меня с другими. Самый старый член общества, с академической розеткой, весельчак, спрашивает:
- Как поживает Рыжик? Сейчас он скажет:
- Раз среди нас есть водевилист и юморист, можно будет посмеяться...
17 октября. Невезение весьма досадная штука, но в везении есть что-то унизительное.
19 октября. Счастье - это значит быть счастливым; это не значит стараться уверить других, что ты счастлив.
* Ренан, пожалуй, сильнее всех людей любил бога. Иной раз его чувственность благовоспитанного старого монаха меня бесит.
* Старье! Старые письма, старая одежда, старые вещи, от которых не можешь отделаться. Как хорошо понимает Природа, что каждый год она должна заново менять листья, цветы, плоды и овощи и пускать на удобрение воспоминания прошлых лет!
23 октября. Следовало бы вести учетные карточки, отражающие их нищету. Все они нищие, но в разной степени.
Тополя осенью: два-три ряда свечей, которые не зажигаются ни днем, ни ночью.
3 ноября. Я более способен к добрым делам, нежели к добрым чувствам...
Верить в деревню - это значит ограничивать свою жизнь; это значит приписывать ей смысл, а смысла она не имеет. Пожалуй, просто глупо воображать, что мы по тем или иным причинам должны жить здесь, а не где-нибудь в другом месте. Продолжать дело наших отцов? Но какое? Они сами этого не знали. Лист прикреплен к ветке, и этой привязи ему вполне достаточно. Мозг - кочевник. Это не "малая родина". Это вынужденный приют бегства. Быть невесть где, никогда не чувствовать себя ни к чему прикованным, так, словно в некоей точке вселенной для нас отведено особое место. Так не будем же поддаваться гордыне! При первом же проблеске прозорливости мы увидим, что обманываем себя, и проникнемся глубокой жалостью к самим себе.
Не быть человеком, который смотрит на свою деревню через лупу.
Не будем забывать, что этот мир не имеет никакого смысла.
4 ноября. Филипп в отчаянии, что мы уезжаем. Он рассчитывал удержать нас до конца месяца.
* Позже, когда я узнаю множество вещей, все, что я могу и должен узнать, я проведу последние четыре-пять лет моей жизни как школьный учитель: буду учить своих односельчан тому, что им неизвестно.
5 ноября. Куда деваются все непролитые слезы?
9 ноября. Ворон в лазури кивает крылом.
* Я владелец прекрасного окна, выходящего на природу.
19 ноября. Таде Натансон мне говорит:
- Один господин хочет переложить на музыку кое-что из ваших "Естественных историй". Он из передовых музыкантов, на него возлагают большие надежды, и Дебюсси для него уже старье. Ну, как вы на это смотрите?
- Никак.
- Но вы все-таки тронуты?
- Ничуть.
- Что ему передать от вашего имени?
- Все, что вам будет угодно. Поблагодарите его.
- А вам не хочется послушать его музыку?
- Ох, нет, увольте.
22 ноября. Все люди видят приблизительно одни и те же вещи, но лишь художник умеет воссоздать их в памяти.
* Друзья, которых очень любишь и о которых никогда не вспоминаешь.
* Я не слишком тороплюсь увидеть будущее общество; сегодняшнее благоприятствует писателю. Его уродства, несправедливости, пороки и глупость дают пищу наблюдениям писателя. Чем лучше будут становиться люди, тем приторнее будет человек.
* Капюс приезжает на своем автомобиле, еще более огромном, чем у Гитри, если даже не считать разницы в их телосложении. Он во фраке и едет обедать в гости.
- У меня довольно нелепый костюм, - говорит он. - Сейчас сниму пальто и покажусь вам.
- А у кого ты обедаешь?
- У... у... Забыл... У каких-то Уссэ. Там будет бридж. Еду, чтобы поиграть.
Неизвестно почему он вдруг целует Баи и говорит ей:
- Ох, как же ты изменилась! Изменилась к лучшему. Странная вещь: пустячные недостатки юности или проходят с годами, или становятся еще заметнее.
У этого человека, пожалуй одного из самых остроумных во Франции, невыразительное лицо, пенсне, так как близорукость его угрожающе растет.
Когда он лжет, у него обнажаются клыки, - а обнажаются они часто.
С такой кукольной физиономией можно лгать сколько угодно. Быть может, он сам это знает, но по выражению его лица нельзя догадаться об этом. Просто у него слишком уж невыразительное лицо.
Я вслушиваюсь в его болтовню. Иной раз мне удается распознать ложь благодаря другой лжи, которая появится лишь через десяток фраз, но и этот десяток промежуточных фраз - тоже ложь.
Иногда он лжет так очевидно, что я опускаю глаза.
Люди маленького роста ужасны. Не то что сам чувствуешь себя меньше в их присутствии, но они стесняют. При них как-то не по себе. Было бы невеликодушно их прерывать.
* Пусть же те несколько монет, которые у меня есть, позволят мне презирать богачей и превозносить добродетели бедняков! Благодаря им я могу прокормиться и говорить все, что мне угодно. Сказал бы я то же самое, не будь у меня этих нескольких су, то есть необходимой независимости? Разве я торгую? Разве я обогащаюсь? Прибавил хоть одно су к имеющимся у меня? Нет. Я израсходовал бы их все на то дело, которое защищаю. Возможно, со стороны может показаться, что я живу как богач: тем хуже, если вы в это верите; но я проповедовал против богатых и за бедных; я служил бедным, а только это существенно.
* Самые печальные минуты: когда решаешь, что мудрость лишь обман.
21 ноября. Вы прочли все, но они прочли ту книгу, которую следовало бы прочесть вам, которая дает им сознание превосходства и зачеркивает все прочитанное вами.
29 ноября. Мои книги так уже далеки от меня, что я сам стал по отношению к ним потомком. Вот мое твердое решение: никогда не стану их перечитывать.
* Невидимые пальцы ветра закидывают на крышу клубы дыма, как шевелюру.
* Маринетта будет главной в моей книге, я ей это сообщаю. Она отвечает: "Маринетта бессмертная", - и счастливо улыбается. Полагаю, что ей безразлично потомство, но не безразлично то, что я о ней думаю.
1 декабря. Летучая мышь летает со своим зонтиком.
* Это тетрадь выкидышей.
* Какой у вас делается замкнутый вид, как только я начинаю говорить о себе!
2 декабря. О Мопассане можно бы сказать, что он умер от страха. Небытие свело его с ума, убило. Нас небытие занимает меньше. К нему привыкли, и эта эволюция в нашей жизни есть литературная революция.
К. чему так желать наслаждений? Не испытывать наслаждения тоже приятно, и это меньше утомляет.
Его биографы говорят: он был прежде всего писатель. Да нет же! Он хотел зарабатывать много денег, он обязательно каждое утро садился за работу, изводил себя и часто повторялся. Нам приходится самим отбирать.
Небытие не откликается. Нужно быть великим поэтом, чтобы заставить его зазвучать.