Дневник (1887-1910) - Жюль Ренар

- Кто же?

- Да я! Я! Сразу же скажу ей. Напишу, как только выйду из ваших объятий. Пошлю ей телеграмму и сообщу, что я ей изменил... Возможно, я не скажу, что изменил с вами. Вот единственное, что я скрою. Она ужасно огорчится; возможно, она даже умрет с горя. До свидания, мадам!

- До свидания, прощайте!

Она уходит, улыбаясь.

Все это должно быть просто, правдиво, без всяких драматических излишеств. Должно чувствоваться, что удалось избежать большого страдания.

* Я дуюсь на Париж. Просидел четыре дня дома, чтобы его не видеть.

15 ноября. Чтобы оправиться от трехдневной работы, мне требуется промечтать три месяца.

* Военный министр подал в отставку: война отменяется.

* Талант: видеть правду глазами поэта.

16 ноября. Елисейские поля, Булонский лес. Роскошь и скука текут во всю ширину улицы. Можно пройти под Триумфальной аркой - от этого выше не станешь. Наглость отеля Дюфейель: кажется, достаточно нажать кнопку, и этажи по твоему желанию будут подниматься и опускаться - они готовы встретить гостя у самых дверей. И все эти скверные рожи. И все эти лица без выражения. И автомобили такие большие, что кажутся пустыми. Какие отменные шлюхи!

Следовало бы расставить здесь - посредине, справа и слева - несколько тысяч жертв голода в России с котелками, полными пороха. Я не любопытен, но хотелось бы увидеть, как все это взлетит на воздух.

19 ноября. Гостям подавали обильный завтрак, после чего хозяин начинал читать свои произведения, на все засыпали от сытости.

* Бывают дни, когда мне начинает казаться, что я первый увидел жизнь.

20 ноября. Из всех состояний своей души предпочитаю снег.

21 ноября. Часы, когда внимание подобно ослу, которого тащат за поводок, а он ни с места.

* Творение должно рождаться и расти подобно дереву. В воздухе нет правил, невидимых линий, по которым будут точно располагаться ветви: дерево выходит из семени, где оно заложено все целиком, и развивается вольно на вольном воздухе. Это садовник набрасывает планы, пути развития и губит дерево.

* Флюгер замирает, как будто он способен погружаться в размышления.

* Хриплый лай пилы.

24 ноября. Лежа в постели, я изливаю свою скорбь. Для художника нет выхода в этом литературном мире, где все достается ворам. То, что создает художник, не может его прокормить... Я жалуюсь, а Маринетта садится ко мне на постель и время от времени повторяет:

- Вставай, милый.

28 ноября. "Женитьба Фигаро": чистейший шедевр, легкий, как воздух всех времен.

29 ноября. Книга, которая растет разом во все стороны. Сегодня она дерево. Вчера она была самим заходящим солнцем. Завтра будет животным, людьми.

1 декабря. Общество писателей. Ришпен, истинный полубог, даже кудри вьются. Мишель Карре, получивший бессмертье благодаря поэтическому дару Ришпена. Марсель Прево, покровитель юных дев. Капюс, чьи поры сочатся ложью. Бесконечно милый Тристан Бернар. Эрвье - старый академик.

О, этот усталый, лицемерный и вульгарный мирок!

Единственно, что искренне, - это желание поговорить. Иначе все эти непроизнесенные речи превратились бы в желчь.

3 декабря. О, кротчайшая греза, ты извинение моей лени.

О, легкие, как бабочки мысли, летите, спешите прочь. Если я вас поймаю, если я приколю вас кончиком пера к листу бумаги, вам будет слишком больно.

* Даже в Париже я обнаруживаю деревню. От проезжающей мимо повозки сотрясается дом, и всякий раз что-то начинает в стене петь, как сверчок.

5 декабря. О Тристане Бернаре.

"Уважаемые коллеги по перу.

В конце нашего последнего собрания мой учитель и друг господин Жан Ришпен бросил мне: "А вы, Ренар, ничего не сказали!" Не знаю, заключался ли в этих словах упрек или похвала.

Действительно, в тот раз я не взял слова. Все слова уже взяли другие, и львиную их долю, говорю это не в осуждение, - Анри Бернштейн, чьи залпики вы, надеюсь, не забыли. Я ничего не сказал, но я дал понять, что намерен голосовать против раскольников, в числе коих находится мой лучший друг Тристан Бернар. Свое обещание я выполняю сегодня. Все эти две недели я спрашивал себя, совершу ли я акт мужества или проявлю трусость, учитывая дружбу, связывающую меня с Тристаном. Я не пришел ни к какому определенному выводу. Моя совесть ничего мне не подсказывает. Бывают минуты, когда совесть чадит.

Но вот что я утверждаю, в чем я уверен - так это в том, что я голосую, проникшись интересами нашего цеха, духом защиты, поскольку я являюсь частью драматического монолита, то есть нашего Общества, которому я приношу самую искреннюю благодарность. Таким образом, я из личных интересов и эгоизма голосую за Общество и против Тристана Бернара. Вы, крупные драматурги, вы даже представить себе не можете, чем обязан вашему Обществу такой писатель, как я, такой мало угрожающий вам деятель. Я подсчитал, что до сего дня мои книги принесли мне ровно столько, чтобы оплатить керосин для лампы, и что самый короткий акт пьесы приносит столько... сколько требуется, чтобы прожить год, а то и два и иметь возможность писать новую книгу.

Когда я думаю, что, возможно, даже сегодня вечером мой "Рыжик" благодаря безупречному механизму нашего Общества принесет мне - принесет обязательно, ибо он малый послушный, хотя я для этого ничего не сделал, даже не знал, - принесет со сцены какого-нибудь провинциального театришка три, а не то и четыре франка, то есть столько, сколько зарабатывает в день скромный рабочий, - я готов плакать от умиления в кругу моей умиляющейся семьи.

Если Бернар пожелает напасть на наше Общество, ему придется переступить через мой труп, но я не боюсь - он не такой уж прыткий. Я проголосую за изгнание, даже за смерть Тристана.

Но давайте условимся. По поводу раскольника часто говорят о честности. Я тоже хотел говорить с Тристаном, как честный человек. Мы много говорили, правда, с неравной степенью тонкости. Может быть, потому, что я был не уверен в себе? Или, быть может, потому, что Тристан обладает особой способностью запутывать моральные проблемы? Его честность кажется мне неуязвимой. Вряд ли можно надеяться, что мы убьем ее бюллетенем для голосования..."

9 декабря. Мне достаточно одного дерева, а тебе подавай весь лес.

12 декабря. Париж становится фантастическим. Эти омнибусы без лошадей... Кажется, что живешь в царстве теней. И мне в голову приходит такая мысль: а что, если мы в самом деле уже умерли, не заметив этого? В этом шуме, в этих вспышках света, в этом тумане ходишь со страхом, боишься не того, что тебя раздавят, а того, что ты уже больше не живешь. Такое впечатление, что ты в огромном погребе, и голова идет кругом от всего этого гама.

* Сколько нужно нотариусов, торговцев, инженеров, путешественников и коммивояжеров, чтобы получилась публика, которая судит артиста?

15 декабря. Дым: голубой и легкий, белый, серый, черный, густой - все дымы поднимаются к небу и сливаются с лазурью, а она так и остается лазурной.

22 декабря. В войне 70-го года он потерял ногу, - бережет оставшуюся для новой войны.

* В музыке меня волнует все - от широких звучаний до дробной звуковой капели фортепьяно.

25 декабря. Работа. Я не иду за плугом: я его волоку.

* Конец года. Последняя наша энергия облетает, как последние листья.

26 декабря. Если не в деньгах счастье, так отдайте их соседу.

* Как длинна жизнь зимой.

1906

3-7 января. Господин кюре разослал циркулярное письмо, в котором спрашивал адресатов, останутся ли они верными религии. Тем, что отвечали "да", обеспечена порция супа из кухни господина графа.

* Насквозь промокший край. На тоненькие веточки нанизываются капли дождя. Солнце, пройдясь светлой полосой, осушит луг, деревушку, рощу.

* Крестьянин. Деревянные сабо, сабо свинцовые, чтобы он мог держаться на ногах и не падать.

* Ветер, как слепой упрямец, трясет деревья, с которых уже давно сняли плоды.

* - Вот вам, - говорит скупой, - новый календарь, это вам на целый год.

* Фрапье, жалкий, усердный и несчастный. Ставит Достоевского "на сто тысяч футов" выше Толстого.

10 января. Тучи проползают по луне, как пауки по потолку.

17 января. "Юманите". Конец: там выключили электричество. Газету делают три человека. Наступает вечер, и они ждут, когда принесут свечи.

* Быстрый полет собранных в комок воробьев, будто они вылетели из ружья, как свинцовая дробь.

19 января. Часы ходят на месте размеренным тяжелым шагом. Ать-два, ать-два!

* Тесно прижавшись друг к другу, неподвижные крыши ждут снега.

22 января. Не надо, чтобы я из-за своей независимости зависел от неудачников.

24 января. Потомки! На каком это основании люди завтра будут умнее, чем сегодня?

* - Будущая среда - последний день в этом месяце, - говорю я.

- От нее всего можно ждать, - отвечает Брандес.

25 января. Вот Баррес стал членом Французской академии. Ну и что? Неужели ты завидуешь человеку, которым ты не всегда восхищался и которого редко уважал?