Горы и оружие - Джеймс Олдридж

Но ведь кази погиб, говорили они, и с ним погибла надежда. Разве не видит этого Мак-Грегор? Разве не видит, что повторяется трагедия сорок седьмого года? Что курдское движение опять сокрушено? Что остается лишь начать все по-новому и с самого начала?

— Ничего вы не сможете начать, если ильхан получит это оружие, — возражал Мак-Грегор старику, род и племя которого обитали частью на турецкой, частью на иранской территории. — Чужеземцы вобьют в вас ильхана, как гвоздь.

— Что поделать, — отвечал старик. — Без чужеземцев никогда у нас не обходилось.

— Теперь они вас на сто лет закабалят! — воскликнул Мак-Грегор.

Но, как и большинство других до него, старик только вскинул руки в смятении и со слезами сказал:

— Бог милостив.

Высоко над пастушьей деревушкой, полулежа на холодном горном скате, они ужинали мясом из двухкилограммовой жестянки, купленной у овчара (а тот, скорей всего, стянул ее из армейского грузовика).

— Зря только тратите время, — говорил Таха поеживаясь. — Вы их не проймете английскими парламентскими доводами. Что им эти доводы?

Мак-Грегор встал, чтобы размять окоченевшие ноги.

— А чем их проймешь?

— Ничем.

— Так что же нужно?

— Нужно мне убить ильхана. А затем оставим козопасам эти горы и начнем заново на улицах городов.

— Тем, что убьешь ильхана, ты не остановишь доставку оружия.

— А вы можете ее остановить?

— Вижу, что не могу. Людей Затко и тех не соберешь.

— Так перестаньте топать и садитесь, и я вам докажу, что мне остается одно — убить ильхана.

— Что ж, — сказал Мак-Грегор, садясь на корточки и кутаясь в куртку, — если докажешь, то я — рюкзак за плечи и пойду с тобой.

— Беда в том, что вы все еще нас не понимаете, — сказал Таха, укрывая ему колени куском овчины. — У вас английский парламентарно-джентльменский образ мышления. А здесь требуется глядеть на вещи нашими, а не английскими глазами.

— Я тридцать лет стараюсь глядеть вашими глазами.

— Ну, так взгляните на теперешнюю обстановку. Мы обезглавлены, у нас ни оружия, ни денег, ни сочувствия извне. Кому мы нужны, отсталый, раздираемый сварами, смуглокожий народ?

— Перестань, ради аллаха.

— Я говорю, что есть. Так стоит ли вам огорчаться из-за того, что нам приходится убить одного хана? А что прикажете нам делать, дядя Айвр? Как нам противостоять чужеземцам и чужеземному оружию? Прикажете заботиться о том, что подумают ваши милые воскресно-благонравные англичанки в шляпках, когда раскроют свои утренние газеты и прочтут, что мы убили человека? А скольких убивают они, пока едят за завтраком свою яичницу с беконом?

Мак-Грегор поднялся опять на ноги и заговорил, прохаживаясь взад-вперед и потопывая:

— Ты упорно не хочешь меня понять, Таха. Какая будет польза, если, убив ильхана, ты тем самым невольно внедришь в сознание народа мысль, что ему не надо бороться, что за него борются?

— Ничего я не внедрю…

— Ты поступаешь, как парижские студенты: мол, я элита и, значит, революция — это я. А это вовсе не так.

Таха тяжко вздохнул, словно отчаявшись что-нибудь выспорить.

— Вы все время забываете одну вещь, дядя Айвр.

— Какую?

— Забываете, что ильхан убил у нас не двух жирненьких премьер-министров, которых через неделю никто уже помнить не будет; убивая кази и Затко, он убивал все наше высокое и справедливое.

— Рад, что наконец ты понял.

— Я-то понимал всегда. А вот как понять это английским бизнесменам и домохозяйкам, водящим своих детей за ручку в школу? Как понять английским адвокатам и белохалатным докторам? Их культура — культура оружия. Так как же мне их вразумить — поехать, что ли, в Англию и в тамошних селениях открыть стрельбу из автомата по чистеньким детям и женам, по священникам и дельцам? Как ужаснулись бы они такому! А ужасались они, когда в 1933 году их воздушные силы в одно благочестивое английское воскресенье разбомбили сто беззащитных курдских селений?.. Но ведь вы, дядя Айвр, и сами поступали раньше по-моему.

— Я?

— А вспомните-ка. Когда-то и вы не деликатничали, если требовало дело.

— Что-то не помню.

— А если я напомню, тогда не станете больше возражать?

— Я уже сказал, что если убедишь меня в своей правоте, то я сам пойду с тобой, — ответил Мак-Грегор, снова садясь — так и не согревшись ходьбой.

— Я этого от вас не требую.

— А я пойду — своей охотой.

— Воля ваша, — пожал плечами Таха. — А теперь вспомните, как в войну, в египетской пустыне, вы с восемью солдатами отправились на задание убить немецкого генерала Роммеля.

— Ты вот о чем!

— Вы же вели их тогда, штурманом были. Разве вы с ними не убили четверых немецких офицеров, не дав им даже выстрелить? И Роммеля тоже убили бы, да только его там не оказалось.

— От кого ты узнал про это?

— Я лежал как-то больной, и тетя Кэти прочла мне вслух из книги. Прочла, крепко гордясь вами. Вам ведь дали за это английский орден.

— Устал я, и не будем сейчас спорить, — сказал Мак-Грегор, влезая в спальный мешок, уже отсыревший от горной росы. — Но даже если ты убьешь старика, все равно Дубас продолжит дело отца.

— Я и Дубаса убью, — сказал Таха.

— Спи давай-ка, — сказал Мак-Грегор и добавил, приподнявшись: — И никаких исчезновений в темноту, пока я сплю.

— Да никуда я не исчезну, — сказал Таха. — Но завтра придется вам решить, что делать.

— Хорошо… Завтра… — проговорил Мак-Грегор. Он сознавал, засыпая, что завтра доводы его будут не убедительнее, чем сегодня. Разница лишь та, что завтра уже безотлагательно придется ему сделать выбор правильного жизненного курса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Когда Мак-Грегор проснулся, Тахи рядом не оказалось. Две горные вороны пролетели высоко над головой навстречу утреннему солнцу, поднявшемуся за хребтами.

— Ушел, так ушел, — проговорил Мак-Грегор, обрадовавшись на минуту, что не нужно спорить и решать.

— Таха, — позвал он громко.

— Здесь я, внизу — за водой пошел.

— Ну и как, нашел воду?

— На кружку кофе хватит.

И Таха поднялся на волглый от тумана склон, неся закоптелую жестянку из-под сухого молока, приспособленную вместо чайника.

— Похожа цветом на кока-колу, — сказал Таха, — но пить можно.

Он насобирал уже сухих стеблей на костерок; ждали, пока вода закипит, доставали из банки мясо, глядели на пролетающих птиц. О деле заговорили, кончив завтрак и трогаясь уже в путь.

— Вы сейчас спускайтесь в Керадж, — сказал Таха. — Там сядете в автобус до Резайе, а оттуда домой.

— Отговаривать тебя, значит, бесполезно?

Таха кивнул в знак того, что бесполезно.

— Я сейчас — на Котур, — сказал он. — Возьму там вверх по реке долиной, до ставки ильхана. Дайте ваши карты местности, они мне могут пригодиться, а сами двигайте домой.

— Нет. Я пойду с тобой.

Таха надел рюкзак, сказал:

— А зачем? Вы же резко против.

— Не так уж резко, — сказал Мак-Грегор, надевая курдскую грубошерстную куртку, купленную в одной из деревень. — Своей английской, европейской, парламентарной закваской я — против. А жизнью, прожитой в горах, — за. Неясно только, что сейчас во мне сильней.

— Дайте мне карты, дядя Айвр, и не старайтесь быть курдом.

— Я стараюсь быть самим собой, — сказал Мак-Грегор. — Если я убил тогда по воинскому долгу и заслужил похвалу, то нужно ли мне теперь колебаться? Так что я, возможно, помогу тебе против ильхана. Возможно, это единственный выход. Не знаю. Но, как бы то ни было, пойду с тобой.

— Тогда не будем мешкать. — Таха указал на жужжащую темную точку в утреннем небе, над бугристыми вершинами. — Опять уже летают.

Они торопливо зашагали на север по голому скату и лишь к концу дня добрались до летнего гератского становища, где погибли Затко и кази. Иракского Али уже не было в обезлюдевшем селении, но джип до сих пор стоял на дороге, и под сиденьями в нем оказались автомат и винтовка семимиллиметрового калибра.

— Пройдет год-два, — сказал Мак-Грегор, глядя на окружающее запустение, — и, пожалуй, курды-горцы станут сюда совершать издалека паломничество, как ходят и по сей день на могилы героев-мучеников сорок седьмого.

— На могилы ходить, дело хоронить умеют, — сказал Таха. — Задним умом крепки.

Они занялись джипом, у которого заклинило вторую передачу. Раскачиванием, толчками добились наконец того, что машина двинулась под гору, Таха крикнул: «Прыгайте скорей!» — и Мак-Грегор вскочил на заднее сиденье, сел покрепче, а Таха выжал сцепление. Пофыркав, подрожав, двигатель шумно заработал.

— Куда мы теперь? — крикнул Мак-Грегор.

— Джип надо перекрасить. А потом — в долину Котура, вверх по реке, к границе.