Горы и оружие - Джеймс Олдридж

— А где мои ботинки? — спросил Мак-Грегор.

— Есть ботинки. Никуда не делись. Но помогите же мне.

— Посади меня.

Таха подтянул Мак-Грегора кверху, и, упершись спиной в скалу, Мак-Грегор ощутил жгучую боль от пулевой ссадины. Взглянул затем на ноги. Они в крови, трудно и понять, что с ними. Но Таха обтер их мокрым платком, и на правой ноге, над коленом, обозначилась рана — глубокая, чистая, на удивление сухая, и виден разрыв серой мышцы, нервы, незадетая вена. Под коленом — еще рана, поменьше, с рваными краями, уходящая в голень и сильно кровоточащая. А на левой ноге поранена икра, и сверху не рассмотреть.

— Повязку надо наложить — унять кровь, закрыть от мух и грязи, — сказал Таха.

— Рви на полосы и бинтуй, — сказал Мак-Грегор. Но когда Таха свел вместе, сжал края надколенной раны, чтобы потуже забинтовать, лицо Мак-Грегора побелело, он опять потерял сознание. Когда свет пробился снова под веки, Таха уже кончил перевязку.

— Дядя Айвр! Вы меня слышите?

— Слышу, — сказал Мак-Грегор, лежа на спине.

— Когда стемнеет, я попробую спуститься в село, раздобыть лошадь или мула. Без них теперь нельзя. Если на закорках потащу вас, то не дотащу живым.

Мак-Грегор закрыл глаза, опять открыл.

— В селе там человек сто ильхановцев теперь.

— Но что же делать?

— И далеко ли меня увезешь, хотя бы и на лошади? Раны кровоточат. Если даже доберемся до Резайе или Хоя, меня там арестуют и засадят за решетку навсегда. Не стоит и везти…

— Вас никто, кроме ильхана, не узнал. Точно вам говорю.

— А как я объясню то, что ноги изрешечены пулями? — проговорил Мак-Грегор, чувствуя, как медленно и трудно дышится.

— В Хое у нас друзья.

Мак-Грегор попытался приподняться, сесть.

— Зря все это, Таха. Уходи без меня.

Уже опять слышались выстрелы, и ближе словно бы. Таха встал.

— Что ж вы, здесь остаться хотите — умереть героем?

— На этот раз выбора у меня нет… — сказал Мак-Грегор, глядя, как на повязках, под коленями, не спеша проступают пятна крови.

Таха присел на корточки, всмотрелся в Мак-Грегора.

— Слабость мешает вам собраться с мыслями.

— Это верно, — сказал Мак-Грегор, закрыв снова глаза, хмелея от изнеможения, от боли, от подступающего забытья. — Не так все это надо было, не так, — пробормотал он.

— Вы только глаза не закрывайте, дядя Айвр.

— Ильхана мы должны были убить, я знаю, но…

— Да, должны были, а теперь должны выбраться отсюда, чтобы начать все заново на улицах городов, где ждет нас будущее. Не закрывайте глаза и думайте об этом.

Мак-Грегор понимал, что его успокаивают, как ребенка, и хотел сердито возразить, что, несмотря на боль, он в ясном уме, мыслит связно, — но от усилия все спуталось, и он опять провалился куда-то.

— Дядя… Дядя Айвр…

Вокруг темно.

— Мне уже надо идти, — говорит Таха.

— Хорошо, иди.

— Я вам все тут оставил. Вода, хлеб, мясо в рюкзаке. Винтовка лежит у вас слева, автомат кладу справа. Вот так.

— Но это глупо. Автомат возьми с собой.

— Он мне незачем. Слушайте, дядя Айвр. Я, возможно, на несколько дней ухожу. А вы, может, сядете потом, побудете настороже. Но я с шумом уйду — будто мы оба спускаемся. Вы поняли?

— Понял.

— Я ведь не знаю, сколько пробуду там.

— Иди спокойно. Но еду давай поделим…

— Я вернусь, дядя Айвр. Я доставлю вас домой, клянусь могилой отца. Вы только сейчас перетерпите, продержитесь, как симорг с израненными крыльями.

— Иди спокойно. А я посижу тут, подумаю, как дальше быть.

— О тете Кэтрин думайте.

— Ладно.

— Домой вернетесь — и все будет хорошо.

— Ладно, буду думать о хорошем.

— Значит, можно мне теперь идти?

Мак-Грегор кивнул, ощущая, что укрыт спальным мешком, а второй подостлан под спину.

— Посади меня, — сказал он.

Таха посадил его вплотную к скале, подмостил спальный мешок, сказал:

— Запомните: я, возвращаясь, буду вам кричать с подхода. Так что стреляйте в каждого, кто полезет без предупреждения.

— Я не увижу в темноте…

— Тогда просто сосредоточьте мысли и держитесь. Это сейчас главное.

— Ладно.

Таха перешагнул через гребенчатую закраину, ушел. Мак-Грегор слышал, как он скользит с откоса с шумом, с криком; раздалось несколько выстрелов и снова крики — это все Таха, сбивает с толку ильхановцев, целыми десятками, возможно, залегших кругом.

— Сюда, за мной спускайтесь! — кричал Таха где-то далеко внизу.

Над головой густо чернело небо, льдисто холодели звезды, вызывавшие всегда у Кэти сосущую тоску на этих пустынных высотах.

— Сюда, за мной, — опять донеслось слабо-слабо.

Выстрел, еще выстрел, и горная затем тишина, и теперь нельзя спать. Уснуть — значит умереть, и потому надо прижать спину к скале, чтобы резнула боль и разбудила. И, вслух застонав от боли, он вспомнил строку поэта Хайдари из Тебриза, услышанную в детстве от отца. «Жизнь — это боль; но боль — это не жизнь».

И однако, боль сейчас убережет его от смерти. Боль, беда, нерешенность сомнений — вот с чем приходится жить, а не с соловьями, лепестками, розовой водой. И об этом тоже говорил поэт Хайдари, сделавший 986 заключений о боли, жизни и любви. «Отдели их, коль сможешь, одну от другой и от третьей, — сказал Хайдари, — и, разделив, умрешь от пустоты». От пустоты, значит, я не умру тут. Горе Кэти и мука ее не дадут. И зовущая боль осенневолосой Жизи Марго. И вся огромная нерешенность…

А теперь береги силы. Думай четко о Тахе, о трудной задаче думай, стоящей перед парнем. Верь в упругую, непобедимую силу его юности. Положись на его страстную убежденность, на высокое чувство чести, на верность товарищу, стойкость в борьбе, на сыновнюю привязанность, ум, изворотливость, храбрость, крепость, умелость. На истую верность заветам отцов…

— Сюда, за мной, — глухо, но донеслось — совсем уж издалека. И значит, Таха прошел невредимо.

То ли это удаленность, то ли ледяная тьма глушит сознание. Но снова он вжался спиной в скалу и, ощутив резкую, пронзительную боль, понял, что жив и что рано или поздно Таха появится опять на склоне, подаст голос, подымет в путь, — и в том пути откроются, быть может, у Тахи глаза и на альпийские маки, астрагал, на первоцвет и филипии, украшающие горы для жизни и радости, а не для истребительной яростной резни.

Послесловие

Более трети века тому назад — в 1949 г. — был опубликован один из самых ярких романов выдающегося английского писателя Джеймса Олдриджа «Дипломат», удостоенный в 1953 г. Золотой медали Мира. За это время автор прошел большой путь в литературе и общественной жизни, заслуженно отмеченный в 1973 г. Международной Ленинской премией «За укрепление мира между народами». В течение этого времени Олдридж, автор многих романов, повестей и таких замечательных научно-популярных книг, как «Каир» — история столицы Египта, — активно и целеустремленно, публицистическими статьями, художественными произведениями, выступлениями на сессиях и заседаниях Совета Мира и на многочисленных писательских конференциях, встречах и симпозиумах, боролся за мир, за ликвидацию колониализма и неоколониализма, против угрозы возрождения фашизма.

В последние годы Джеймс Олдридж с возрастающей силой и убежденностью выступает против гонки вооружений, против всех попыток врагов разрядки обострить международную обстановку, всемерно раздуть и расширить холодную войну, поставить человечество перед угрозой термоядерной катастрофы.

Через все выступления и художественное творчество Олдриджа проходят две главные линии: глубокое уважение к родине Ленина — Советскому Союзу — и горячее сочувствие освободительной борьбе народов Азии и Африки, в первую очередь народов Ближнего и Среднего Востока. Это сочетается у писателя с подлинным патриотизмом, с любовью к Англии, с глубокой убежденностью в том, что только отказ от колониалистских устремлений и решительное отмежевание от антисоветского курса, десятилетиями навязывавшегося стране реакционными кругами и заокеанскими монополиями, могут обеспечить демократическое развитие и подлинную независимость Великобритании.

Именно поэтому Джеймс Олдридж категорически осудил колониалистскую авантюру британских консерваторов на Фолклендских (Мальвинских) о-вах в 1982 г. По этой же причине он принял самое активное участие в мощной волне протеста, захлестнувшей Великобританию в 1982–1983 гг., участники которой пытались предотвратить размещение в стране американских крылатых ракет, превращение родины Шекспира в «атомного заложника» американских империалистов.

Не случайно еще в пьесе «Сорок девятый штат» (1946) Олдридж ставил вопрос об угрозе постепенного закабаления Англии американским монополистическим капиталом. В романе «Горы и оружие», опубликованном в 1974 г., автор показывает подчинение восточной политики Великобритании неоколониалистскому курсу наиболее реакционных кругов американского империализма.