Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого - Жан Фавье

Поэтому вполне понятно, что все принцы, пэры и магнаты королевства мечтали умерить эти амбиции и при удобном случае положить им конец.

Отнюдь не всегда мы можем сказать, почему тот или иной человек считал себя врагом Мариньи, что еще раз подтверждает высказанное нами ранее предположение: деятельность Ангеррана была намного разнообразней, чем мы могли себе ее представить, основываясь на сохранившихся от того времени документах. Поэтому враждебность графов Гастона I де Фуа и Бернара VI д'Арманьяка, о которой мы узнали из произведений Жоффруа Парижского,[1350] абсолютно необъяснима для нас, поскольку на протяжении всего нашего исследования мы никогда не сталкивались с этими персонажами.

Неудивительно, что Ферри де Пикиньи считал себя противником Мариньи, так как он соседствовал с Ангерраном в Нормандии и Пикардии.[1351] Помимо обычной досады причиной неприязни Пикиньи могло быть также и то, что Мариньи не особенно торопился выполнить обещания, данные им после приобретения Кондрена и Фальюэля:[1352] Мариньи выплаты из казны превратил в ассигнованную ренту[1353] и, уменьшив ее сумму с 1400 до 600 парижских ливров еще до кончины мачехи Ферри, Жиль де Фальюэль, насколько нам известно, выплатил из всей причитающейся суммы всего лишь 480 ливров, причем с большим опозданием.[1354] Мы абсолютно уверены в том, что Мариньи никогда не использовал свое влиятельное положение в неблаговидных целях, чтобы ограбить кого-то или уклониться от договорных обязательств, но, по обычаям эпохи, а также по примеру короля, он обычно не торопился платить ренту.[1355] Следовательно, вполне возможно, что в 1314 г. Ферри де Пикиньи все еще ожидал, когда ему выплатят остающиеся две трети ренты.

Граф Сен-Поль, скорее всего, враждебно относился к Мариньи, завидуя его домену,[1356] хотя никогда не заключал с Ангерраном никаких сделок: но прежде всего его ненависть носила политический характер. Сен-Поль оказался среди тех феодалов, самолюбие которых сильно пострадало от могущества и популярности камергера. Ведь ему, кравчему Франции, для того, чтобы поучаствовать в дипломатических переговорах, пришлось согласиться быть вторым после Мариньи, например, в Маркетте.

Неприязнь Маго д'Артуа была исключительно политического толка. Мы уже разъясняли причины подобного отношения к Ангеррану и не будем более на этом останавливаться. Отметим лишь весьма любопытный факт: в январе 1315 г. Маго отправила Жана д'Эстембура, который был ее доверенным лицом, к видаму Реньо де Пикиньи, и переданные им «бумаги» д'Эстембур немедленно отвез Маго;[1357] вполне возможно, что в этих «бумагах» речь шла о феодальных волнениях, но для нас все же представляет интерес тот факт, что двух врагов Мариньи – члены семьи Пикиньи были заодно с Маго, поскольку также преследовали материальную выгоду – в трудный для Ангеррана момент связывали деловые отношения.

Сыновья Филиппа Красивого не скрывали своей враждебности по отношению к Мариньи.[1358] По свидетельству «Больших Французских Хроник», они однажды потребовали у Ангеррана отчета в денежных расходах, но в этой связи «Хроники» упоминают также имя Карла Валуа,[1359] чем все и объясняется! Что. же касается Людовика Сварливого, мы не разделяем мнения Ж. Пти, который отнес его к числу врагов камергера.[1360] Людовик X поддерживал Мариньи вплоть до марта 1315 г. и оказывал ему знаки почтительного внимания до тех пор, пока постоянные нападки Карла Валуа не поставили его перед выбором: сохранить Мариньи или поссориться с собственным дядей. Мы не думаем, что король Франции вел бы себя так же, если бы, еще будучи королем Наварры, он считал бы себя противником Ангеррана… Тем не менее известный эпизод, представленный в марионеточной пьесе, подчеркивает состояние духа сыновей Филиппа Красивого и, несомненно, скорее графов де Пуатье и де ла Марша, чем Людовика Наваррского, поскольку Мариньи умело и очень бережно обращался с восприимчивым и обидчивым наследником короны. Наконец, эти два человека довольно тесно общались между собой. Достаточно напомнить, что король Наварры был крестным отцом Луи де Мариньи,[1361] которого он сначала приблизил к себе, а затем сделал своим камергером.

Но главным врагом Ангеррана, который ожесточенно нападал на него и в итоге не только добился его опалы, но и казни, на которой недвусмысленно настаивал, был Карл Валуа. Если мы обращаем чуть более пристальное внимание на истоки ненависти этого человека, подтверждения которой уже не нужно искать, поскольку начиная с XIV в. описание этой неприязни можно назвать одним из общих мест, на котором сошлись все историки, то лишь потому, что причина ее лежит гораздо ближе, чем мы могли подумать.

Большинство хронистов описывают Карла Валуа как злейшего врага Мариньи, анализируя события января-марта 1315 г., и перекладывают на него ответственность за смерть Ангеррана, но при этом довольно скупо излагают свои предположения о причинах и истоках этой враждебности.[1362] Согласно мнению автора «Больших Французских Хроник», Карл был безмерно уязвлен, когда обнаружил пустую казну. Любопытна версия «Хронографии», по которой Карл Валуа обвинил камергера в том, что, заключив соглашение в Маркетте, он оскорбил всех знатных людей Франции: стоило, сказал он, послать Мариньи во Фландрию, как он начинает войну и заключает мир, когда пожелает.[1363] Чаще всего историки ссылаются на объяснение, предложенное Жилем Ле Мюизи. По словам аббата Сен-Мартена из Турне, Карл Валуа был возмущен страстью камергера к роскоши, его поведением при папском дворе, его деятельностью, в сфере управления государством, его стремлением устроить на все должности своих друзей, заключенным договором в Турне и тем, что во многих случаях он вел себя так, как приличествовало лишь королю.[1364] Из этого обычно делают вывод о том, что брат Филиппа Красивого затаил на Мариньи злобу за то, что тот затмил его в Турне в 1311 г.: Ле Мюизи, за несколько страниц до этого говорит о том, что в тот момент, когда Карл находился в Турне по приказанию короля,[1365] Мариньи встретили в городе с огромной помпой и с почестями, обычно предназначавшимися для государя, – как наместника короля и, следовательно, как самого короля.[1366] Впрочем, мы уже говорили о том, что король не отправлял Карла Валуа в Турне, и, таким образом, их, естественно, приняли по-разному: принца как частное лицо, а камергера как представителя короля.

Противостояние между Карлом Валуа и Мариньи возникло не в начале 1311 г. и тем более не во время описанного нами в главе III происшествия, которое относится к 1300 г., то есть не на фоне ссоры Аркура и Танкарвиля: ее значение сильно преувеличено, тогда как причина раздора так до конца и не ясна. Очевидно, что в 1312 и в 1313 гг. они прекрасно относились друг к другу. В тот момент дела у них шли достаточно хорошо, и, будь они в ссоре, они вполне могли бы избежать такого множества встреч друг с другом. Более того, во Вьенне они оба придерживались одного и того же мнения по вопросу об имуществе тамплиеров и одержали верх над большинством.

Обмен Шампрона на Гайфонтен, относительно которого могли появиться подозрения, был произведен абсолютно законным путем, честно и справедливо, и Мариньи не вынуждал графа Валуа уступить свое владение; впрочем, мы уже доказали, что заключенная сделка была выгодна для обеих сторон. Более того, стоимость Шампрона превышала стоимость Гайфонтена, и Карл Валуа, чтобы покрыть эту разницу, добавил со своей стороны другие земли.

Вполне возможно, что стремительный карьерный рост камергера и его могущество раздражали и беспокоили амбициозного принца, каким являлся Карл Валуа, хотя, по всей видимости, Мариньи в свое время оказал некую услугу претенденту на титул императора Константинополя. Но лишь в 1314 г. глухая досада принцев и, в частности, графа Валуа, вызванная новым необузданным честолюбием Мариньи, переросла в открытую враждебность. Когда Ле Мюизи говорит о деятельности Мариньи в Турне, он имеет в виду не 1311-й, а 1314 г.: в то время как Мариньи в сопровождении Ги де Сен-Поля вел переговоры в Пре-Порсене, Карл находился в самом городе. Когда место проведения переговоров перенесли в Маркетт, он все еще оставался в Турне и пробыл там все время, пока Мариньи занимался подписанием мирного договора. Весьма вероятно, что до Ле Мюизи, в то время еще бывшего настоятелем монастыря Сен-Мартена в Турне, дошли жалобы брата короля, которого неограниченные полномочия камергера вынудили бездействовать. Наконец, именно в Турне Мариньи привез текст соглашения, который, возможно, по принуждению Ангеррана, граф должен был ратифицировать от имени короля.