Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого - Жан Фавье

Камергер стремился утвердить свое превосходство в руководстве фламандскими делами. Ведь в 1311 г. для него уже и речи быть не могло о том, чтобы оставаться скромным советчиком короля и смиренно выполнять его приказы. В Турне, как и в Понтуазе, в Аррасе и близ Лилля Мариньи, пользовавшийся полным королевским доверием, несомненно, являлся главой французской дипломатии, обладая как правом поступать на свое усмотрение, так и широчайшими, порой неограниченными полномочиями. Мариньи на деле, даже если это не было зафиксировано юридически, выступал от имени короля. Политический курс, который он проводил во Фландрии, был утвержден не Советом, а королем, но это одновременно был и политический курс Ангеррана де Мариньи, проводимый от имени короля и с его согласия.

Неудивительно, что у Мариньи, насколько мы можем судить по редким документам неофициального характера,[1337] были собственные взгляды, личные интересы, свой дипломатический и политический подход, которые он ловко сочетал с государственными интересами.

Характеризуя участие Ангеррана де Мариньи в политике Филиппа Красивого, необходимо прежде всего выделить именно то, что в любых обстоятельствах он оставался верен королю и был достоин. его доверия. Безусловно, он был лично заинтересован в исходе дела о тамплиерах в пользу госпитальеров, но, в любом случае нет никаких сомнений в том, что передача имущества упраздненного ордена госпитальерам была наиболее выгодна для королевской власти. Сомнения, которые по рассмотрении всего шестилетнего периода деятельности Мариньи в сфере фламандской политики могли возникнуть только лишь по поводу событий лета 1314 г., развеялись, когда мы убедились в том, что интересы короля в данном случае были полностью соблюдены и что условия заключенного в Маркетте договора были выгодны для французского государя. Именно в этой связи Фанк-Брентано написал: «Сомнений в безукоризненной верности Мариньи просто не могло возникнуть».[1338]

В отношениях с Эдуардом II и Маго д'Артуа Мариньи действительно был абсолютно независим от своих обязанностей по отношению к Филиппу Красивому, хотя его поступки и в данном случае никогда не шли вразрез с ними. Правитель иностранного государства и крупный феодал просили у него, опытного советника короля Франции, совета и помощи присутствием или действием.

Наконец, отметим, что Мариньи мало-помалу стал наравне со своими коллегами занимать руководящее положение во время дипломатических миссий. До начала 1313 г. мы стали свидетелями того, как Мариньи стал вытеснять Ногаре, Людовика д'Эвре и, в меньшей степени, Плезиана. После смерти хранителя печати в апреле и Плезиана в ноябре 1313 г. Мариньи противопоставил себя двум группам дипломатов, время от времени выступавших в качестве королевских посланников: принцам, над которыми он приобретал все более явное превосходство, что, должно быть, вызывало их сильнейшее недовольство, и его сотрудникам, таким, как аббат Сен-Медара из Суассона или Ален де Ламбаль, которые согласились подчиняться ему или терпели его владычество.

В заключение исследования дипломатической деятельности Ангеррана де Мариньи необходимо подвести некий итог. Что осталось в 1315 г. от плодов его стараний? Что стало с ними потом?

Некоторые политические чаяния Мариньи не оправдались: заключенное в Маркетте соглашение, очевидно, не разрешило фламандский вопрос, и многие основные проблемы в дальнейшем очень часто замалчивались; не состоялось избрание Николя де Фревиля. Но нужно ли напоминать о том, что вины Мариньи в этих неудачах нет? Отчасти их причиной является преждевременный уход советника от дел. Своим избранием Фревиль был бы обязан королю и Мариньи, и вполне естественно, что он не был избран из-за смерти одного и политического краха другого. Что же касается фламандской политики, Ангерран не предполагал, что скажет в Маркетте последнее слово по этому поводу. Он хотел выиграть время и, конечно же, вынашивал множество других планов в отношении Фландрии. Нельзя забывать о том, что мы даем свою оценку незавершенному творению.

Но, бесспорно, итог этот не столь уж неутешителен. Передачу имущества тамплиеров госпитальерам, которая в действительности была исключительно выгодна для короля, можно без преувеличения назвать блистательной сделкой. Старые проблемы с папством, разбирательства по которым теперь уже могли быть выгодны только некоторым нечистоплотным персонажам, скорее искусно замолчали, чем разрешили,[1339] что во многом оздоровило отношения короля с папой и позволило получить поддержку понтифика в делах с Империей, Фландрией и даже с французским епископатом.[1340]

Несмотря на сложности с выполнением условий Атиского договора, на недовольство и возмущение отдельных лиц, в течение десяти лет удавалось избежать войны. Это было результатом дипломатической деятельности Мариньи Жоффруа Парижский написал:

Все договоры и перемирия,Которые были заключены в прошломВо Фландрии, – его заслуга.[1341]

Которая, как мы уже сказали, основывалась не на малодушной наивности, а на солидной поддержке. Желание сохранить мир, конечно же, исходило из глубины души Ангеррана, но прежде всего необходимость этого подсказывал ему опыт финансовой и экономической деятельности. Если бы даже война не повергла в прах обе противоборствующие стороны, она бы очень дорого стоила и одним и другим; следовательно, гораздо предпочтительней было сохранить мир и тем самым поддержать экономическое процветание страны, а также получить возможность воспользоваться процветанием противника, завязав с ним торговые отношения: такого политического курса придерживался Мариньи по отношению к Фландрии и, главным образом, к фламандским городам. Наконец, именно благодаря ему к Франции на период более полувека были присоединены Лилль, Дуэ, Бетю и затем Орши.[1342]

Итак, мы не погрешим против истины, если скажем, что на протяжении последних лет правления Филиппа Красивого за большую часть внешнеполитических вопросов отвечал Ангерран де Мариньи, и, судя по результатам, это был умелый политик, «светлый ум»[1343] и сведущий дипломат.

Часть четвертая

Крах

Глава X

Причины немилости

1. Враги Мариньи

Как у любого находящегося у власти человека, у Ангеррана де Мариньи были враги;[1344] он стремительно взлетел вверх по карьерной лестнице и получил широчайшие полномочия, которые стали мешать честолюбивым планам самых высокопоставленных людей в королевстве. Смерть Филиппа Красивого обнажила множество скрытых обид, и зависть нескольких знатных персон привела Ангеррана к гибели. Во время судебного процесса поэт Жан де Конде написал прекрасные строки:

Возможно, его сверглиЗа гордость и подозрительность,Но жизни он лишилсяПо большей части, из-за зависти.[1345]

Эта же тема повторяется в «Дороге ада и рая»:

Если б вдруг не стало меня,Сказала Зависть, АнгерранДе Мариньи был бы еще жив…[1346]

Безусловно, это и стало основной причиной падения Ангеррана, и, как мы увидим в следующей главе, этому утверждению нельзя противопоставить мало-мальски серьезных доводов. Зависть была прерогативой крупных феодалов и принцев; опасаться же непопулярности в народе камергеру не стоило, поскольку простолюдины не могли причинить ему никакого вреда.

Его попрекали не только чрезмерным политическим могуществом, но также быстро нажитым огромным состоянием, которому, что ничуть не удивительно, особенно завидовали соседи Мариньи, нормандские и пикардийские сеньоры.[1347] Также было множество тех, кто был лично обижен на Ангеррана, и чем знатнее был человек, тем серьезней казалось ему нанесенное камергером оскорбление: посланники, во время дипломатических миссий находившиеся на третьих ролях, советники, мнения которых не выслушали… Наконец, всех раздражала чрезмерная амбициозность Ангеррана, о чем свидетельствуют хронисты; Жан де Конде, вполне возможно, искренне писал:

Он хотел архиепископа Санского,Который был его братом, сделать папой,А сам он затем захотел сделаться императором,[1348]

а Жоффруа описал не его амбиции, а, скорее, реальное могущество Мариньи в стихах, которые мы уже ранее цитировали:

Поскольку в его веденииНаходились и король, и королевство, и папство.Все они были в его руках;Он вертел ими по своей воле…[1349]

Поэтому вполне понятно, что все принцы, пэры и магнаты королевства мечтали умерить эти амбиции и при удобном случае положить им конец.

Отнюдь не всегда мы можем сказать, почему тот или иной человек считал себя врагом Мариньи, что еще раз подтверждает высказанное нами ранее предположение: деятельность Ангеррана была намного разнообразней, чем мы могли себе ее представить, основываясь на сохранившихся от того времени документах. Поэтому враждебность графов Гастона I де Фуа и Бернара VI д'Арманьяка, о которой мы узнали из произведений Жоффруа Парижского,[1350] абсолютно необъяснима для нас, поскольку на протяжении всего нашего исследования мы никогда не сталкивались с этими персонажами.