Слезы темной воды - Корбан Эддисон

– Что если вам пригласить Ариадну? Она уже закончила школу. Квентин говорил мне, что они это обсуждали до… этого инцидента.

Ванесса опешила:

– Когда он вам это сказал?

Ивонна бросила взгляд на Кертиса.

– На днях, дорогуша. Когда ты была на работе.

Ванесса отвернулась и подошла к окну в гостиной, пряча слезы. Что она сделала не так? Почему сын разговаривает с бабушкой, а не с ней? Она сжала кулаки.

– Ты – чудесная мать, Ванесса. Ты делаешь для него все, что в твоих силах. Но ты не можешь его спасти. Его врач, когда я в последний раз приходила сюда, сказал мне: «Ему нужна новая путеводная звезда. Ему нужен кто-то, кто построит для него мост в будущее». Ты можешь пройти с ним туда, но я не думаю, что ты сумеешь показать ему путь.

Ванесса обняла себя за плечи, чтобы отогнать отчаяние.

– Почему ты думаешь, что Ариадна справится?

Ивонна мягко коснулась ее локтя:

– Я не знаю, сможет она или нет. Но разве не стоит попробовать?

Под колесами «мерседеса» Кертиса мили между Аннаполисом и Норфолком пролетали незаметно. К счастью, Кертис наполнил молчание музыкой, а не словами. Ванесса смотрела на размытые пейзажи за окном и старалась не думать о предложении Ивонны, старалась не думать ни о чем, кроме кипучего Скрипичного концерта № 3. Всякий раз, когда мысли ее устремлялись к Квентину, она представляла, как играет этот концерт, как смычок танцует на струнах скрипки Биссолотти. Так прошло полчаса, затем еще сорок минут под Брамса, потом час с Мендельсоном и наконец с Бетховеном, пока Кертис не выключил магнитолу, позволив ей молчать до конца поездки.

Без четверти десять они выехали из туннеля под Хамптон-роудс и углубились в деловой район Норфолка. Здание суда стояло на углу Брамблтон-авеню и Гранби-стрит: каменный монолит под гранитным небом. Оставив машину на соседней стоянке, они прошли через боковой вход, миновали охрану и на медно-деревянном лифте поднялись на третий этаж. Зал суда находился в конце мраморного вестибюля, за двухстворчатой дверью, обитой старой вирджинской свиной кожей (этой подробностью с нею поделился Кертис, когда они в первый раз попали сюда). Они заняли места в глубине зала и стали ждать появления судьи.

Ванесса окинула взглядом лица сидевших рядом и стала разглаживать юбку, чтобы чем-то занять беспокойные пальцы. В отличие от прошлого слушания, представителей прессы почти не было. Она узнала пару журналистов, агентов Хьюитта и Эскобидо из ФБР, но не увидела репортеров из крупных медиакомпаний, которые пытались получить от нее какое-нибудь заявление после предъявления обвинения. Прочие зрители, судя по внешнему виду, были юристами и государственными служащими – в темных костюмах и с напыщенными лицами.

Был там и Исмаил. Каждый раз, видя его, она снова чувствовала боль… и ненависть. Она смотрела на его затылок, сверлила взглядом дыры в его черепе, словно хотела проникнуть в его мозг и потребовать ответы на вопросы: «Зачем? За что ты убил моего мужа? Почему хотел убить сына?» Шли секунды, и эти вопросы превратились в кипящий котел ярости. «Они похоронят тебя в безымянной могиле».

– Прошу встать! – провозгласил секретарь, и удары его молотка эхом разнеслись по сводчатому залу.

Ванесса и Кертис встали, и судья Маккензи взошла на скамью. Поверх очков она посмотрела на адвокатов:

– Я ознакомилась с вашими ходатайствами и записками. Начнем с ходатайств и закончим записками. Учитывая то время, которое у нас имеется, предлагаю приступить к обсуждению вновь открывшихся обстоятельств дела. Госпожа Деррик?

Меган вышла вперед. Этот суд сам по себе был не совсем обычным, но решение Меган защищать Исмаила, совершившего преступление, которое ее брат так старался предотвратить, и вовсе делало его чем-то причудливым, если не сказать ненормальным. На чьей стороне она была?

– Спасибо, ваша честь, – начала Меган хорошо поставленным, уверенным голосом. – Это дело ставит суд перед сложной дилеммой. Чему служит наша система правосудия в первую очередь: интересам национальной безопасности или справедливости? Правительство великодушно поделилось с нами всей незасекреченной информацией. Теперь мы имеем довольно точное представление о том, что происходило до и после перестрелки. Однако существует целая вселенная засекреченной информации, которую от нас скрывают, и это тайны, связанные с причинами того, что случилось: решения, принятые правительством на всех уровнях, включая силы, проводящие спецоперации. Соединенные Штаты полностью возложили ответственность за эту трагедию на плечи одного двадцатилетнего человека. Они просят этот суд приговорить его к высшей мере наказания. Меньшее, что они могут сделать, это позволить подвергнуть анализу их собственные действия.

Судья нахмурилась:

– Обязанность этого суда состоит в том, чтобы установить, может ли правительство убедительно доказать, что ваш клиент совершил вменяемые ему преступления. Мы не назначаем виновных. Какую оправдательную ценность имеет эта секретная информация?

Меган развела руками:

– Я этого не буду знать, пока ее не увижу, ваша честь. Мне известно только, что семеро сомалийцев удерживали двух американских заложников на парусной яхте. Мой клиент вел переговоры с семьей Паркер о выкупе в обмен на освобождение заложников. Выкуп был заплачен. Правительство разрешило отпустить сомалийцев, по условиям их соглашения с семьей. Потом, буквально через несколько минут, началась стрельба. Я хочу знать: почему? Остальные сомалийцы делали определенные заявления насчет мотивов моего клиента. Но их версия не соответствует ходу событий. Чтобы восстановить полную картину, осталось выяснить одно: что делали военные непосредственно перед перестрелкой? Какие решения были приняты в цепочке командования? Какие действия были предприняты в ответ на эти решения? Если правительство форсировало насилие, жюри должно знать об этом, чтобы оценить умственное состояние моего клиента.

– Ваша честь, – вклинился Клайд Баррингтон, – здесь судят не правительство.

– Вы совершенно правы, – подтвердила судья. – Тем не менее госпожа Деррик тоже права.

Пока юристы вели поединок, Ванесса наблюдала за ними с отвращением. Изощренный церемониал правовой системы выглядел абсурдным в свете простоты преступления. Какая разница, что делали или не делали военные или о чем думал Исмаил, когда спускал курок? Имело значение одно – пули, изрешетившие тела двух человек, ближе которых у нее не было никого на всем белом свете. Она снова посмотрела на Исмаила. «Ты сделал это с ними, сукин сын! Ты и никто другой!»

Вдруг она почувствовала жжение в горле, как при тошноте. Она встала и поспешно вышла из зала, стуча каблуками по начищенному мраморному полу. Когда она добралась до туалета, желчь отступила от горла, но сердце продолжало колотиться. Она села в одной из кабинок, закрыла глаза, чтобы не видеть света, и стала делать глубокие вдохи, пока ощущение тошноты не прошло. «Вряд ли я выдержу еще пять месяцев этого», – подумала она.

Через какое-то время она вышла из кабинки и направилась в конец фойе к окну, выходящему на норфолкский горизонт. В стекле Ванесса заметила свое отражение и, присмотревшись, различила уставшие глаза. Вскоре она услышала за спиной шаги.

– У тебя все хорошо? – спросил Кертис.

– Все нормально, – с трудом ответила она.

Он постоял секунду молча, а потом заговорил с таким чувством, какого Ванесса от него еще не слышала:

– Мы очень разные люди, Ванесса. Но мое сердце тоже разбито.

Ее охватило острое желание оттолкнуть его, не дать приблизиться к кровавому месиву своей боли. Она была такой с детства, всегда держала людей на расстоянии. Зачем впускать их в себя, если они всегда приносят разочарование? Но что-то в его голосе увлекло ее к свету. Она развернулась и увидела, что его руки раскрыты для нее. Какой-то миг она колебалась, всматриваясь в его лицо, а затем шагнула к нему. То сопереживание, которое она ощутила, было столь же манящим, сколь и неожиданным. Оно не будет долгим, ведь никогда не бывало, чтобы такие чувства длились долго.

Но по крайней мере сейчас, в эту минуту, она была не одна.

Днем, после того как они вернулись со слушания, Ванесса поехала в Аннаполис. Квентин занимался физическими упражнениями с физиотерапевтом – что, как правило, вызывало у него гнев, как иррациональный, так и оправданный, – а ей нужно было побыть одной, чтобы привести в порядок мысли. Оставив машину в гараже у Мейн-стрит, она спустилась по склону к докам. Воздух был пронизан прохладой поздней зимы, но сквозь расступившиеся облака ярко светило солнце.

Купив латте в «Сити док кофе», она направилась по Рэндалл-стрит к Военно-морской академии. Войдя на территорию академии через главные ворота, она прошла по Кинг-Джордж-стрит к реке. Сразу за Центром для посетителей находилась маленькая зеленая площадка с кирпичной дорожкой. Она села на одну из скамеек и закрыла глаза, подставляя лицо под теплые лучи солнца.