Слезы темной воды - Корбан Эддисон

Когда солнце поднялось над подоконниками, осветив мрачную сцену в гостиной, Ясмин набралась мужества, чтобы бросить вызов Джамаад.

– Ей нужен врач, – сказала она, стараясь сохранять уважительный тон. – Ребенок застрял в родовом канале.

Джамаад недовольно нахмурилась:

– Что ты знаешь о родах? Я родила четверых, и всех у себя дома. Тебе нужно не волноваться, а молиться. Ведешь себя, как кафир – неверующая.

Ясмин ощетинилась. Ничто ее не раздражало так, как невежество, маскирующееся под мудрость.

– Для чего мы живем в доме, если не для того, чтобы прятаться от жары и от ветра? Для чего мы запираем двери, если не для того, чтобы защититься от воров? Бог не делает все эти вещи для нас. Он дает нам разум, чтобы мы сами могли их совершать.

– Замолчи, глупая девчонка! – прикрикнула на нее Джамаад. – Ты говоришь о том, чего не понимаешь.

Ясмин повернулась к Фиидо и увидела страх в глазах повитухи. В деревне Джамаад считалась кем-то вроде королевы. Но Ясмин была женой Наджиба, и это давало ей привилегии, которых не было у Джамаад. Она посмотрела на Фатуму, скорчившуюся на окровавленном матраце, и злость в ней закипела с новой силой.

– Ей нужна медицинская помощь! – воскликнула она. – Прошло уже почти три дня, а ребенок еще не показался. Это ребенок Наджиба. Что он подумает, когда я ему скажу, что ты заставила мучиться его жену и сына?

Эти слова Ясмин достигли цели. Джамаад моргнула, на лице ее появилось раболепное выражение.

– Зачем? Не надо ему ничего такого говорить. Мы позаботимся о Фатуме, иншалла. – Она повернулась к Фиидо: – Зови Джилу. Повезем ее в больницу в Марере. За бензин я ему заплачу.

Повитуха кивнула и достала телефон. Через десять минут Джила, единственный в селе, кто мог себе позволить внедорожник, заехал на своем потрепанном «Ленд-Крузере» во двор и открыл заднюю дверь. Джамаад, Фиидо и Ясмин подняли Фатуму на матраце и погрузили ее в машину. Джамаад села на переднее сиденье, а Фиидо и Ясмин забрались на заднее, прихватив канистру с водой и несколько полотенец.

Сто двадцать километров до Марере показались им почти такими же нескончаемыми, как сами роды. Дорога была немногим лучше верблюжьей тропы, и без кондиционера «Ленд-Крузер» на солнце превратился в настоящую печь. Ясмин помогала Фиидо смачивать кожу Фатумы водой, губы ее шевелились в беззвучной молитве: «Всевышний, дарующий смех и слезы, создавший мужчин и женщин, обещавший второе сотворение, воскресение праведных, пожалуйста, даруй в этот день Фатуме и ребенку жизнь, а не смерть».

Однако Всевышний, похоже, не услышал ее призывов. Когда они пересекли реку в нескольких километрах севернее города Джилиб, она уже с трудом находила пульс Фатумы. Глаза ее были закрыты, пальцы были безвольными и мягкими, как увядшие цветы. Фиидо велела Джиле прибавить скорости, но ехать быстрее было слишком рискованно. В отчаянии Ясмин растянулась на полу трясущегося пикапа и сжала руку Фатумы, нашептывая слова Корана ей на ухо и умоляя ее жить. Но Фатума не отвечала. Она лежала, безжизненная, как тряпичная кукла, и не дышала.

Наконец они остановились перед больницей. Джамаад выпрыгнула из машины, побежала в здание и вернулась через минуту с сомалийкой в оранжевой абайе и очках – врачом, догадалась Ясмин. Джила распахнул заднюю дверь машины, они все вместе подняли Фатуму и понесли ее в больницу. Там врач позвала нескольких медсестер, они переложили Фатуму на каталку и быстро повезли ее в операционную. Джамаад ринулась было с ними, но одна из медсестер остановила ее и отправила в комнату ожидания.

Ясмин пошла туда с нею и Джилой, чувствуя во рту горький вкус страха. Она знала, чем все закончится, теперь уже это было неизбежно. Внутри у нее все клокотало от гнева на Джамаад за ее гордость и на Фиидо за ее страх. Они обе были в ответе за то, что случится с Фатумой, как и тот, кто ее обрезал в детстве. Однако поиск виновных тревожил ее меньше, чем скорое возвращение Наджиба. Он должен был приехать со дня на день и ожидал увидеть первенца. Было бы непросто предъявить ему дочь – о том, что у него родится дочь, он и думать не хотел, – но мертворожденного ребенка… Он обезумеет от ярости. Достанется, конечно, и Джамаад, но только на словах. Всей своей тяжестью его бешенство падет на Ясмин.

Вскоре из операционной вышла врач, в глазах ее стояли слезы.

– Мне очень жаль, – сказала она, качая головой. – Женщина не выжила. Ребенок тоже умер.

Джамаад принялась скорбно стенать, а Ясмин уткнулась лицом в ладони. Последние три года она провела в относительном покое и безопасности, войны она не видела из-за удаленности деревни, голода не знала благодаря щедрости Наджиба. Однако ее безопасность всегда зависела от благосклонности мужа. Однажды она его расстроила, не сумев родить ему сына. Тогда ее красота и беременность Фатумы спасли ее от последствий. Теперь же, когда Фатумы и ребенка не стало, она осталась совершенно беззащитной. Все, что она еще могла ему предложить, это свое тело. Но то была слабая надежда. Он в конце концов устанет от нее, а потом спишет со счета. Или, возможно, вспомнит, как ненавидел ее отца, и убьет ее.

«Нет, – твердо сказала себе Ясмин. – Я не позволю ему. Есть другой путь». Пришло время взять дело в свои руки. Пусть это опасно, но она должна найти выход.

Пол

Самолет компании «Юнайтед Эйрлайнс» рейсом из Лондона приземлился в аэропорту имени Даллеса на несколько минут раньше расписания. Пол взял сумку и рюкзак, вышел из самолета и вместе с остальными пассажирами направился в зал иммиграционного контроля. Проверку документов и таможню он прошел без задержек, после чего взял такси до Арлингтона. На американской земле он оказался впервые с декабря.

Переговоры об освобождении американских гуманитарных работников проходили тяжело, но сомалийские похитители – кое-кто называл их «сухопутными пиратами», хотя Пол считал подобное название оксюмороном, – вели себя вполне предсказуемо. Игра в кошки-мышки с требованиями, переносами сроков, угрозами, напусканием тумана продвигалась вперед с силой мельничного жернова: медленно, но неотвратимо. Не было никаких неожиданностей, не было отсылок к «Шабааб». Сделку заключили бы, а выкуп выплатили, если бы большие шишки в Вашингтоне в последнюю минуту не решили, что старшему из заложников стало плохо с сердцем и ему нужна срочная медицинская помощь.

После этого Пола и его команду переговорщиков просто взяли и отстранили от дела. А работу поручили группе «морских котиков», золотым мальчикам из РАЗВЕРГРУ, не сомневался Пол, хоть и не мог этого подтвердить. «Котики» спланировали и провели рейд с особой тщательностью. Под покровом ночи они парашютировались на территорию Сомали, окружили лагерь, в котором содержались заложники, убили в перестрелке дюжину пиратов и посадили заложников в «Блэк Хоук», чтобы переправить в Кению. Эта операция подтвердила два факта. Первый: «морские котики» – действительно мастера своего дела; и второй: даже мастерам нужны благоприятные условия для успешного завершения миссии, чего не было во время захвата «Возрождения».

Четыре месяца прошло после перестрелки на паруснике, но Пол не переставал думать об Исмаиле и Паркерах. В своих фантазиях он шел по стопам Меган, читал материалы ее дела, присутствовал на проводимых ею допросах, посещал каждое слушание. Но в действительности ничего этого он не мог сделать. Диктатура закона и профессионализма требовала, чтобы барьер между ними оставался неуязвимым. Пол был правительственным агентом и важным свидетелем. Меган была богиней возмездия для правительства, и ее связывала адвокатская тайна. Дабы предотвратить конфликт интересов, их миры не должны были соприкасаться, пока жюри не вынесет вердикт.

Пол вышел из такси перед безликой кирпично-стеклянной многоквартирной громадиной, в которой он жил. Он затащил сумки в фойе и на лифте поднялся на десятый этаж. Его квартира находилась в конце длинного коридора. На пороге Пол остановился, пораженный мыслью: «Неужели я действительно здесь живу?» Это была типичная для вашингтонской кольцевой квартира, рационально спланированная, но без души, с двумя спальнями, ванной, гостиной и кухней. Ее изюминкой была миниатюрная терраса с видом на Кеннеди-центр за рекой Потомак. Ему вспомнились слова Меган: «Отстойное место». Он тогда пожал плечами: «Да. Но у меня что, есть выбор?»

Бросив сумки на кровать, он подошел к пианино у окна, сел перед ним и закрыл глаза. Обычно, когда он так делал, в голове у него начинала звучать какая-нибудь песня: Гершвин, если у него было хорошее настроение; Билли Джоэл, если он тосковал; Шопен, если грустил, и так далее. Сейчас же он не слышал ничего. Не то чтобы эта минута не подразумевала звуковой дорожки, просто мысли его были слишком заняты другим, чтобы думать об этом.