Центр - Александр Морозов

— Ну что с тем? Можно рассчитывать?

— Да. Вот, Юра тебе сделает, — без эмоций ответила Люда. — Иди в ту комнату. Там тебя Барсова покормит. Бульончику чашку сделает. А кулебяку сам возьми.

— А заливное?

— Да все есть.

Додик нырнул в соседнюю комнату, а Юра приготовился слушать, чего это такое поручат ему сейчас сделать для дяди с «дипломаткой» обшарпанной, попрыгунчика без возраста, биографии и особых примет, которые для помощи угро предназначены. Он приготовился выслушать, а уж потом, может быть, и возразить. Попенять Людочке за небрежность ее великолепную, с которой нагрузила она его запросто, дружественным манером. Ни о чем серьезном не попросят: это он понимал. Так дела не делаются. Но — мелочь, но — для начала… Тут она была неотразима: мол, пришел, я с тобой занимаюсь, разговоры умные на тебя трачу, значит, мы на тебя сеточку, для начала шелковенькую… Чтобы не взбрыкнул.

Гончар Люду знал и приемчикам ее не удивлялся: у каждого своя натура, чего уж тут. Послушаем. Ход назад-то не запирал никто. Чего паниковать раньше времени?

Юрий Андреевич Люду знал, это так. Но недооценил. Не стала, она ничего ему объяснять насчет Додика, а сразу продолжила разговор, прерванный его появлением. И теперь выходило не только так, что Гончару уже можно порученьица навешивать, не консультируясь с ним, но и объясняться по этому поводу — тоже дело излишнее. Так уж сразу выходило, как будто зачислен он в штат. А на какую должность и в чем обязанности — невелика птаха разъяснять специально.

Юра и на это не осерчал, ему это даже нравилось все больше: хоть одно-то место, одна-то квартира в мире не линяет, стабильностью нравов похвастаться может. Зайдешь сюда хоть через сколько, через эпохи осыпавшиеся, а тут все те же игры, насквозь видимые. И хозяйка — с прежней, наивной, потому что видимой для него, хитростью — цепляет петельки, следы путает. С прежним вкусом занятию, раз найденному, предается. Сделаем вид, что не замечаем белых ниток, как люди воспитанные. Не будем спешить: послушаем дальше о материях возвышенных.

— Техника и технология — этого не остановишь. И в сторону не завернешь. Об этом только дистрофики умственные загибать могут. Которые цинка от олова в упор, на трезвую голову не различат. Отсюда и новые кварталы. От технологии. И Чертаново твое. И тебе как раз это и подходит. Туда все выносится, за чем будущее. Технология требует незанятого пространства. И производство, и жизнь — сейчас все кубами идет. И долго еще будет идти. До середины двадцать первого, как минимум. Каждые десять лет — удвоение. По всем параметрам. Это — общепланетный ритм. Вдох — выдох. И это по тебе…

— Да по мне сейчас, вообще, все что угодно. Хоть удвоение, хоть утроение. Еще пару раз вдохну — этими твоими вдохами-то — глядишь, мне и шестьдесят. О душе пора думать. То бишь о пенсии. А сына жена заберет. За такой вдох-выдох он меня и в лицо-то позабыть успеет. Хорошо. Как у Кюстрина в ванной. У него там, знаешь, бульон первородный закипает.

— Какой Кюстрин?

— Который теорию Опарина опытным путем проверяет. Это мы с Карданом определили, когда к нему заехали. Как первых динозавров молоденьких выведет, он их сначала под душем помоет, а потом цугом запряжет и прямиком по Варшавке до Кащенко. А то там дефицит, наверное, на темы диссертабельные. Он их освежит. С Кюстриным не пропадешь.

— Все сказал? Пошли дальше. Так чего ты здесь забыл, в центре? Святые камни? Скамеечки на бульварах, на которых вы к девочкам прижимались? Так они уже, девочки эти, детей нарожали. Не от вас. А скамеечки не в простое — об этом не беспокойся. На них очередь не иссякнет. Но твоя прошла. Это же — как брови старику красить.

— Людочка, я же, в конце концов, не нанимался…

— Сиди! Рано заерзал. Я еще скажу. Ты физик.

— Какой я физик?

— Ты физик. Ты не должен бояться материи. А материя — она во всем мире одинаковая. Атомы. А святые камни — это не по твоей части.

— Люда, может, уже покороче? Я же вижу, куда ты круглишь.

— Но тут появляется Карданов…

— Он давно появился.

— Я про «давно» и говорю. Тут он появляется и прививает тебе вкус к святым камням. Чашу-то, про которую я тебе говорила, локтем этак, не глядя, к тебе и подвигает. А ты-то глаза зажмурил, молодые да красивые, и — хоп! — залпом. И — пошла по жилушкам. А теперь, как же: мы же принципиальные, мы себе не изменим. Как можно? Карданов-то, как обещал, так и рулит. То есть прямо образцово-показательно: дедом скоро станет, а все дурака валяет.

Ну и ты туда же. Пожил маленько как нормальный человек, в отца семейства поиграл, в начальники средние — ан спохватился. Не о том, мол, спорили мы с другом юности, не о нормальной же жизни. Друг-то продолжает, хоть сам с собой, а чего-то доспаривает, а я как же? Не так, скажешь?

— Люда, как же он тебя тогда уел, что ты через столько лет забыть не можешь?

— А зачем забывать? Мы живем долго, поэтому все в один день и случается.

— Не понял.

— Ну и что? Сейчас Додик кое-куда прошвырнется. Проводи его и возвращайся. Мне тут пока с Барсовой надо…

— Ты про какой день говорила?

— Когда он подвинул к тебе, а ты выпил. Зажмурясь. Он не с расчетом, конечно, он рассчитывать вообще не умеет. Всем предлагал.

Она позвала Додика, а за ним в комнату вышла и Барсова, держа на руках крепыша, бутуза лет трех, обрамленного синим жатым шелком. И картинно остановилась посередине комнаты. Как вполне прилично выписанная мадонна.

Когда Юра, пропустив Додика вперед, обернулся, чтобы откланяться, Люда успела-таки забить еще пару гвоздей:

— Я и Карданову помогу. Вот увидишь. А жена твоя — ну да ладно, ее по головке не стукнешь, быстро не поумнеет — теперь-то у нее с учебой резвей двинется.

Гончаров для начала подумал, что он сегодня уже прилично принял. И только поэтому не вполне уловил, о чем ему Додик излагал, заходя то с одного, то с другого бока, манипулируя при этом «дипломаткой», как дирижер гастролирующий. Как непризнанный гений с оркестром незнакомым, противно молодящийся, заранее презирающий заштатных виртуозов, от природы не способных проникнуть в непризнанные его гениальные замыслы.

И Гончаров благодушно списал все на то, что прилично уже принял. «Подожди здесь», — сказал Додик и исчез в подъезде, до которого они дошли за десять минут и два поворота, по Спиридоньевскому и потом на Козихинский. Потому что самым внятным, что услышал он за это время от Додика, самым еще усваиваемым осталось: «Нет, это не Барсовой. Это Людин сын Миша. Ты разве не знал? Мы с Хмыловым тогда в роддом ездили, навещали. Я думал, он тебе рассказывал».

Додик лепил по ходу дела (по ходу движения): «Только дифференциальное и интегральное исчисления. Ты не бойся, он основы анализа знает. Теорию пределов и прочее… Но надо, чтобы задачки, задачки… Диффуры и прочее. Чтобы как семечки».

Юра прикинул, что до осени время еще есть, и если Лева, кем-то приходящийся по родственной линии Людмиле и Додику, действительно парень с мозгами, то отрепетировать его — дело несложное. Школу кончил, в армию забраковали — все как на ладони, почему бы и нет, почему бы и не поднатаскать мальчишку? Сколько за час положат, он посчитал неуместным с ходу спрашивать, но Додик сам упомянул о вознаграждении, правда, как-то лихо проскакивая через тему: «Не в деньгах счастье. Они тебе заплатят после, сколько станет. Только чтобы обязательно с гарантией, понял? Чтобы поступить мог не хуже тех, кто поступает наверняка, вот так, понял?»

Сначала Юра подумал, что вот оно, проясняется. Известная, в общем, история: они хотят гарантии поступления, неважно, как Лева навострится вывертывать наизнанку первообразные, интегрировать по контуру или без оного, а важно, чтобы в приемной комиссии или сам Гончаров сидел, или другой какой кандидат-доцент, но которому скажут, позвонят, договорятся. И крестик чтоб у него против Левушкиной строчки в списке экзаменуемых появился. Пусть даже крестик невидимый, симпатичными такими симпатическими чернилами… в уме просто проставленный.

Это меняло дело. Просьба нешуточная. Не просто подготовить, а фактически гарантировать поступление в вуз, законное — если Лева усвоит все, — или уж как придется. Гончар ни в каких приемных комиссиях не числился, знакомые ребята, правда, были, но он совершенно не расположен был обращаться к ним с такими делами. А если тупак непроглядный, Лева этот симпатичнейший? Краснеть потом за него? Сначала повидаться бы с ним. Может, и ничего парень. И не нуждается-то особенно… А пока что Юра профессиональным, то есть сухим, озабоченным тоном спросил:

— Так куда он поступает-то?

— Да никуда он не поступает, — еще профессиональнее, со скоростью небрежности ответил Додик. — Если все пройдет — возраст у него, конечно, не тот, молодой еще, — то пока директором вагона-ресторана. На южную линию.