Ценою крови - Вилло Робертс

Реми весь напрягся.

— Ты хочешь сказать, что если нас на палубе будет шестеро…

— Шестеро мужиков — против этих ублюдков… Да мы их…

— Я с вами! — откликнулся вдруг кто-то из темноты.

— И я!

— И я! — раздались голоса с разных сторон.

Замысел был смелый, до безумия смелый. Ведь у них не было ничего, кроме кулаков. Достаточно было кому-нибудь из матросов поднять тревогу и все!

Но никто не обратил внимания на них; видимо, были уверены, что узники слишком истощены и измучены, чтобы решиться на такой отчаянный шаг. Первого матроса уложил Белливо, второго — Реми, толпа узников хлынула на палубу, и через минуту все было кончено. Капитан Фонтэн не успел опомниться, как оказался скрученным по рукам и ногам.

— Это бунт! — завопил он.

— Спокойно, капитан! — с усмешкой бросил ему Реми. — Скажите спасибо, что вы еще не за бортом. Пока!

Белливо — самый опытный моряк, встал за штурвал, круто повернул его. Корпус корабля затрещал.

— Мачту сломаете! — Капитан уже перешел на визг.

— То, что мной сработано, выдержит! — заверил его Белливо. — Есть тут, кто в парусах сечет? Поднять остальные!

Несколько человек бросились к вантам. Корабль, описав большую дугу, лег на обратный курс.

"Теперь только бы найти Солей", — подумал Реми. Он не ощущал холода. Единственное чувство владело им — чувство освобождения. И надежды.

45

Еще два дня пути по Малому Кодьяку — и путников встретил лай собак; за стаей — двое подростков с мушкетами на изготовку, и дома — целые, несожженные дома! Из них вышли обитатели: трое мужчин, две женщины с детьми на руках, да еще полно ребятни — за юбки держатся. Господи, неужели опасность миновала?

Грозные стражи опустили ружья — полузамерзшие, хромающие путники, видно, не внушали опасений.

— Здравствуйте! — начал Франсуа, когда обе группы встретились у крайнего дома. — Неужели красномундирников здесь не было?

— Были, — коротко отозвался один из местных, видимо, старший по возрасту. — Трое тут и остались. — Он указал на едва заметные холмики у дороги. — И остальных положим коли сунутся. А вы откуда?

— Из Гран-Пре.

Старик печально кивнул.

— Так я и думал. Из Бобассена последние несколько недель как прошли. Да и немного их было-то. Уже весной мало кто остался. А кто не сбежал, тех на корабли погрузили — и в море…

Солей никак не могла свыкнуться с мыслью, что здесь продолжается мирная, спокойная жизнь.

— Так что, сюда действительно англичане не придут?

— Ну, это трудно сказать. Я говорил уже: они пытались, но мы отбились, но и наши тоже… легли. Может, до весны англичане не полезут больше, есть надежда. У нас тут одна рожать вот-вот должна. Невестка моя. Сын не хочет с места сниматься пока. По весне, наверное, двинемся все-таки. Ребенок окрепнет, да у нас еще четверо — малы для лыж, а без них в снегу проваливаться будут.

Вперед выступила одна из женщин:

— Пап, ну чего мы тут на ветру? Они же замерзли и голодные. Давай, приглашай гостей!

Не прошло и нескольких минут, и они очутились в настоящем раю: у печки, в тепле, а тут еще и похлебка горячая, и хлеб да еще с маслом!

Робишо — так звали хозяев — советовали им остаться здесь:

— У вас же все выношено, и обувка разваливается, да и немножко жирку набрать не мешает…

— К тому же пурга приближается, — добавил старик. — Костями чую. Пересидеть надо в любом случае.

Он оказался прав. Буря бушевала два дня подряд. Снегу навалило на три фута. Солей была рада этой задержке. Видимо, и ребенку отдых пошел на пользу: он стал шевелиться все чаще, все настойчивее. Молодая женщина на сносях окинула ее изучающим взглядом, улыбнулась:

— Ты тоже?

— Да. Только к апрелю.

— Ну к тому времени вы уже до места доберетесь. Зимой в лесу рожать — вот это, правда, страшно.

— Верно. Скажи, чем помочь, — отозвалась Солей.

В ответ она услышала, что женщин в доме полно и помощи не требуется. Им предложили иголки с нитками, чтобы починить все, что истрепалось, а под конец даже дали кое-что из собственной одежды.

— Последнее, что осталось, — объяснили Робишо, — тут такие же проходили, почти совсем раздетые, пришлось их одевать-обувать.

Одежда была хоть и поношенная, но все же в лучшем состоянии, чем у Солей и Селест. Самым же большим подарком были мокасины. Они были простые, без украшений — не такие, как подарила Солей прошлой весной Бегущая Лань, зато прочные. Надолго хватит.

Еще им дали с собой еды и, что немаловажно, по паре лыж на каждого.

Они покинули гостеприимных хозяев на четвертые сутки, согретые душой и телом. К концу недели, однако, они снова чувствовали себя вымотанными до предела. Правда, теперь им встречались целые, неповрежденные хижины, покинутые хозяевами: там они могли переночевать в тепле, приготовить еду. Но переходы казались Солей гораздо более длинными, чем тогда, с Реми. Вообще все выглядело иначе, и если бы не русло реки, она бы безнадежно заблудилась.

Им даже на лыжах было нелегко, а уж без лыж они вообще бы пропали. Дичь куда-то попряталась, протоки, богатые рыбой, все замерзли, надо было долбить лунки, а делать это простым ножом было невозможно.

Порой они встречали других беженцев — из Бобассена, Пизика, а однажды встретили двоих братьев из Аннаполиса, густо заросших бородами. Солей сразу засыпала их вопросами о Реми. Они покачали головами: нет, они о таком ничего не слышали, вот об отце Лавале — да, знают, он умер в тюрьме…

Острая боль пронизала сердце Солей, но она взяла себя в руки. Что это она? Реми — не старик, не больной, почему его должна постигнуть судьба отца Лаваля? Нет, нет, Реми жив, он не может, не должен умереть!

Братья поделились с ней своими горестями: у одного англичане забрали жену с двумя детьми, другой потерял невесту. Как и прочие беженцы, они были худые и оборванные, но надежда не оставляла их.

— Мы двигаем в Квебек, — сообщили они ей. — Слышали, что там еды полно, работа для нас найдется: мы лодки делаем.

— Верно, — подтвердила она, — вдоль реки там полно мастерских всяких…

— Бывали там, мадам?

— Да, с мужем.

Они задавали ей вопросы о городе, она отвечала. Поблагодарив ее, они пошли своей дорогой.

Солей снова загрустила. Боже, как все было хорошо, пока Реми не отправился к этому своему умирающему священнику! Как они веселились, смеялись вместе… Сможет ли она когда-нибудь еще не то что засмеяться — улыбнуться?

Становилось все холоднее. Они часто натыкались на могилы, на которых порой лежал лишь простой надгробный камень. Но даже и те могилы, что с крестами, не были освящены духовным лицом. Все кюре либо арестованы, а сейчас уже наверняка и сосланы, либо сбежали в Квебек. Селест беспокоилась из-за того, что давно не исповедовалась, Солей же было все равно: сердце ее окаменело.