«Какаду» - Рышард Клысь

Рен оглянулся на заднее сиденье, где дремал Сфинкс, и увидел, что глаза его открыты. Сфинкс смотрел на него. На его молодом, преждевременно поблекшем лице отражались боль, усталость и еще какое-то трудно угадываемое чувство, вызывающее тревогу. Только через некоторое время он вдруг понял, что именно в этом лице приковало его внимание. Глаза парня. На вид почти остекленевшие, они поблескивали каким-то отраженным мертвым светом.

Он еще раз посмотрел на Сфинкса и спросил:

— Ты спал?

Сфинкс не ответил, даже не дрогнул, по-прежнему в упор глядя на Рена.

— Где мы? — наконец спросил он.

— Проскочили как раз Чертов Яр, — ответил Рен.

Теперь во взгляде Сфинкса сквозила подозрительность, недоверие и еще что-то такое, что заставило Рена насторожиться. «Надеюсь, этому дурню не стукнет в голову выстрелить мне в затылок, — подумал он. — Может, зря я взял его с собой?»

— Где все наши? — спросил Сфинкс.

— Остались позади.

— Почему?

— Авария. Машина вдруг заглохла, и никак нельзя было сдвинуть ее с места. Пришлось заняться починкой.

— А мы едем…

— Да. Мы едем…

— Догоняем смерть, — с мукою произнес Сфинкс. — Это безнадежно. Смерть удирает от нас, а мы ее догоняем… Ты же отлично знаешь: если мы его настигнем — он убьет нас.

Рен не выдержал.

— Неужели мы дадим ему улизнуть? После того, что он натворил?

— Надо подождать остальных. У меня нет никакого желания попасть к нему в руки…

Рен покачал головой.

— Если нам сегодня не удастся его изловить, то ты точно попадешь когда-нибудь к нему в руки. А тогда…

— Нет, Рен. Он в самом деле хочет убежать. Сейчас он только в этом заинтересован. И пусть бежит. Он слишком слаб, чтобы с нами тягаться. У него мало людей. В моем взводе, с которым он сбежал, всего пятнадцать ребят.

— А в скором времени у него будет больше, — пробурчал в ответ Рен. — Договорится со всяким сбродом. На все пойдет, лишь бы увеличить отряд. И снова станет опасным, как раньше…

Сфинкс беспокойно заерзал на месте.

— Нет, — сказал он. — Это человек конченый. И никогда уже не будет опасным. То, что он натворил нынешней ночью, погубило его навсегда. Никто из РОАК[40] теперь ему уже не поможет. Скорее наоборот — его все будут преследовать. К НСЗ он тоже не сможет пристать. У них старые счеты.

— Значит, снова примется в одиночку за разбой, — заметил Рен. — Убивать, насиловать, жечь и грабить. Не пойму, старик, чего ты, собственно, хочешь? И какое отношение все это, черт побери, имеет к подполью?

— Господи ты боже мой! — беспомощно вздохнул Сфинкс. — Дай хоть водки глотнуть…

— Успеется, — резко отрубил Рен.

— Да у меня голова с похмелья раскалывается…

— Не у тебя одного, — отрезал Рен. — У нас у всех башка трещит.

Он отвернулся и умолк. Ему надоел этот разговор. Он смотрел на тянувшуюся через лес дорогу. Густая тень от придорожного кустарника беспокоила и раздражала. «Отличное место для засады», — подумал он и заметил, что низко склонившийся над рулем Вятр тоже внимательно всматривается в местность. Вот он снизил скорость, а потом снова прибавил газу. Машина ринулась вперед, и выстроившиеся по обеим сторонам ели снова закружились в своем диком танце. Душный воздух был пропитан тяжелым, давящим запахом смолы. «Отличное место для засады», — опять мелькнуло у него в голове. Окажись он в положении Грозного, именно здесь ее бы и устроил. Подумав об этом, Рен почувствовал, как во всем его существе постепенно накапливается и растет беспокойство. Но это еще был не страх, хотя ему было уже ясно, что на Сфинкса нечего рассчитывать. «Проклятый мир! — подумал он. — И зачем только я во все это ввязался?» Но теперь уже нет возврата назад. Это он твердо знал. И, чем бы все это ни кончилось, они обязаны довести дело до конца. К тому же Грозный все равно никогда не простит им решения, принятого наконец после долгих месяцев страданий, голода, страха и мытарств. С каждым уходящим днем их группа все больше напоминала стаю бешеных собак и все меньше — тот дисциплинированный, хорошо организованный воинский отряд, каким они были еще несколько месяцев тому назад. Война уже закончилась, но они все еще боролись, словно мало им было прежней славы, а может быть, просто искали возмездия за испытанные в первые дни свободы унижения, незаслуженные обиды и опасные по своим последствиям оскорбительные обвинения. И произошло то, что должно было произойти. Они снова боролись.

Но как же сейчас все изменилось! Как бесконечно далеки они теперь от всякой надежды! Их неустанно преследовали и теснили со всех сторон. Лишенные всякого, прежде естественного, сочувствия и поддержки, в том числе и жителей здешних мест, они вели безнадежные бои, в которых единственным успехом мог быть лишь прорыв из окружения после кровавой и яростной борьбы. Они теряли людей, но теряли и еще кое-что не менее важное: веру в смысл собственных деяний, чувство достоинства и гордости, прежде никогда не покидавшие их, и даже чувство чести, неустанно подвергаемой тяжким испытаниям в этих столь же изнурительных, сколь и безнадежных боях, уже почти не находящих у населения никакой поддержки. Они боролись в одиночку и с каждым уходящим днем становились все более одинокими. Время и то ополчилось против них. Оно изнуряло, разлагало и с бессмысленной, не знающей удержу силой настойчиво делало свое разрушительное дело. Что же их ждет впереди? Только смерть? Умереть без славы и почестей? Сгинуть безрассудно в этих диких и безлюдных чащах, превратиться в корм для диких зверей и разжиревшего за годы войны воронья, терпеливо ожидающего легкой добычи? А в преддверии такого конца целиком, в лихорадочной спешке бултыхнуться в море вонючего самогона, чтобы перестать что-либо чувствовать, думать и понимать? Чтобы мозг превратился в водянистый студень? Так позорно и стремительно пасть, безвозвратно утратив малейшую надежду на спасение? Взять хотя бы падение Грозного! Он был свидетелем этого медленного и неизбежного падения и не смог ничего сделать, чтобы предотвратить его. И случилось наконец то, чего никто не сумел ни предвидеть, ни предугадать. Ведь никому не могло даже в голову прийти, что он способен изнасиловать собственную связную, которая с такой самоотверженностью доставляла им лекарства, донесения о передвижениях войск и множество других вестей из того уже почти неправдоподобного для них мира, в котором она все еще жила. Бедная маленькая девчонка. Униженная, лишенная всех до единой иллюзий, она покончила с собой. Но этим выстрелом она убила не только себя, но и обратила в прах иллюзии остальных ребят. Рен теперь твердо знал, что до конца дней будет стоять у него перед глазами эта маленькая, почти детская пятерня, сжимающая рукоятку пистолета. И кровь. И это хрупкое нагое девичье тело, столь нереальное в своей мертвой неподвижности, словно кошмарное сновидение.

Он повернул голову и снова взглянул на Сфинкса. Тот сидел все так же неподвижно, не меняя позы. Глаза его были закрыты, а неестественно бледное лицо блестело от пота. «Похож на мертвеца, — подумал Рен с отвращением. — Этот жалкий трус при одной мысли, что нам удастся настигнуть Грозного, видно, умирает от страха». Реном овладели уныние и злость, а через секунду в душу закралось и сомнение. Может, им все же не следовало сразу гнаться за Грозным? Может, правильнее было бы позволить ему сбежать из лагеря и только немного погодя, когда ребята наконец опомнятся, придут в себя и окончательно высвободятся из-под гнета того террора, под которым они пребывали столько времени, только тогда где-нибудь его окружить и уничтожить? Но все это совсем не просто и очень рискованно. Грозный не из тех людей, у которых с перепугу, как, например, у Сфинкса, душа уходит в пятки. С этим нельзя не считаться. Рен допускал даже, что Грозный в ближайшее же время сам нападет на них. Если ему удастся собрать кое-какие силы. Тогда он наверняка вернется, и, что при этом произойдет, можно без особого труда предсказать уже сейчас. Грозный мстителен, жесток и с некоторых пор даже способен на подлость. Но трусом он никогда не был. Об этом также следовало помнить. Вот потому-то и нельзя было допустить, чтобы Грозный снова вошел в силу. Его непременно нужно добить именно сейчас. И не только в его, Рена, интересах, но и в интересах людей, которыми он командовал и за которых нес полную ответственность. «Но зачем я об этом столько думаю? — недовольно одернул он себя. — Жребий брошен, и начатую игру надо довести до конца».

— Дай сигарету, Рен, — попросил согнувшийся за рулем Вятр. — Ужасно хочется курить…

— Ладно, сейчас дам.

— Я бы и водки выпил.

Рен испытующе взглянул на Вятра.

— Ты тоже?

— Да, — спокойно откликнулся Вятр. — Но не по той причине, что Сфинкс. Просто очень устал. Такая езда чертовски выматывает. В любой момент можно угодить в кювет. Сам видишь, какая здесь дорога…