Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Смирнов

Что было дальше — горько вспоминать. Мы двинулись к Тиверии самым неудобным путем, поскольку король опасался того, что некие перебежчики заранее сообщат султану о нашем выступлении, и тот устроит засаду на ближней дороге. Легкие сарацинские отряды появлялись перед нами неоднократно, осыпали нас стрелами и вновь исчезали за холмами. Известно, кого Бог хочет наказать, того он прежде лишает разума… Но теперь Создатель прибавил и жару. Мы двигались словно по раскаленной жаровне, поставленной на адские угли. Впереди, как владетель этих земель, ехал со своими рыцарями граф Раймонд, за ним следовал король, а замыкали это шествие обреченных овец Рейнальд Шатильонский и Магистр Жерар со своими храмовниками. Уже к полудню мы выбились из сил и истекали потом, как освежеванные туши — кровью. Казалось, что наши мечи еще не остыли после ковки, а в шлемах, притороченных к седлам, можно было смело печь яйца. И кто же первым изнемог, спрошу я вас?.. Именно славные рыцари Соломонова Храма. Они взмолились к королю, прося о привале. Король Ги, видя мучения рыцарей, решил-таки остановиться и перевести дух… вплоть до следующего утра. Над тем местом возвышались два скалистых выступа, именовавшиеся рогами Хаттина. Так что я не совру, если скажу, что мы тогда остановились прямо у самого черта на рогах.

Все за столом, кроме меня, перекрестились, но хозяин не заметил, что один из гостей не пошевельнулся, ибо широкоплечий рыцарь Джон потребовал перед началом пира усадить меня справа от него. Между тем, Эсташ де Маншикур продолжил свой рассказ:

— Я служил славному графу Раймонду и ехал, можно сказать, у него за плечами. И я своими ушами слышал, как он воскликнул в отчаянии, когда узнал о том, что король уже слезает с седла: «Всемогущий Боже! Война окончена! Королевству тоже конец! А мы все — мертвецы. Пусть святой отец начнет отпевание!» Он имел в виду епископа Акры, который был с войском и вез великую реликвию — Животворящий Крест Господень. Но делать было нечего. Стан расположился у врат ада: вокруг — ни живой травинки, ни ручейка, ни гнилой лужицы в козьем копытце. Все смельчаки, пытавшиеся добыть воду, были пойманы и убиты сарацинами. А ночью нас заволокло еще и адским дымом: по приказу султана сарацины подожгли внизу сухую траву и кустарник. На рассвете мы увидели, что холм окружен бесчисленными врагами со всех сторон.

Что говорить — исход сражения был предрешен. Но надо отдать должное даже храмовникам. Все бились, не думая о неизбежном поражении и забыв о смертельной жажде. Двенадцать раз на нас наваливались сарацины, будто железная саранча Судного Дня[119], и двенадцать раз мы отбрасывали их. Наконец король Ги обратился к графу Раймонду с просьбой возглавить войско и повести его на отчаянный прорыв. И вот славный граф Раймонд собрал нас в клин и помчался на врага. Однако полководец султана… не помню его имени..

— Таки ад-Дин, — с готовностью подсказал я.

Эсташ Лысый сердито посмотрел на меня и продолжил:

— Пусть будет Таки ад-Дин… Он применил хитрость. Мужество — далеко не главное из достоинств сарацин, если таковые у них имеются. Сарацины страшатся столкновений с врагом лоб в лоб. Один рыцарь в бою сильнее десяти неверных, как медведь сильнее всех пчел, живущих в дупле дерева… Но, как известно, пчелы имеют некоторые тактические преимущества. Так вот, по приказу своего полководца сарацины расступились, и мы пролетели в промежуток между ними, как в яму, а когда развернулись, то увидели, что отрезаны от короля и храмовников.

«Виноват король! — закричал граф Раймонд. — Сам Господь показал нам, что Лузиньян — дурной правитель! Погибать глупо! Мы уйдем и соберем новые силы!»

Граф Раймонд, скажу я вам, никогда не считал Лузиньяна достойным иерусалимской короны. Граф решил, что того наконец настигло справедливое наказанье Божье и помешать этому наказанью значит бесславно сгубить себя и всех доблестных рыцарей.

И мы поспешили с поля сражения в Триполи. Так и спаслись в тот проклятый день… Отчасти благодаря военной хитрости сарацин. Впрочем, все равно мы потом были наказаны… Я попал в плен, когда вместе с двадцатью рыцарями графа поспешил на помощь осажденному Иерусалиму. Нас накрыли, как перепелов, в одном маленьком ущелье… Вот и вся история.

— А как же графиня Эскива? — полюбопытствовала Катарина, ибо судьба княгини волновала ее куда больше, чем судьбы несчастных рыцарей.

— А что графиня Эскива? — хмуро усмехнулся рыцарь Эсташ. — Узнав о беде, она открыла ворота крепости и явилась к султану. Тот принял ее со всеми почестями, успокоил, потом порадовал ее дорогими подарками и отпустил в Триполи, к своему супругу, приставив к ней для охраны четырех пленных рыцарей, которые, наверно, обезумели от счастья. Я полагаю так: если бы она сразу сдала город, то получила бы столь же любезный прием и оказалась бы в объятиях мужа еще в Сефории. Тогда все могло бы сложиться иначе…

— Жаль все-таки, что никто из вас не видел, как султан встретил княгиню, — к еще большему неудовольствию Эсташа Лысого, вздохнула Катарина.

Тут я не выдержал и вступил в разговор:

— Этот прием посчастливилось увидеть мне.

Все сидевшие за столом посмотрели на меня с большим удивлением, хотя ничего удивительного в этом не было — тем более для рыцарей.

— Неужели вы тоже сражались в той битве? — с некоторым ехидством изумилась лукавая монахиня. — Наверно, вы долго возносили благодарственные молитвы, когда султан сохранил вам жизнь…

— Видите ли, сестра Катарина. — обратился я к ней, точь-в-точь как рыцарь Эсташ. — В ту пору мне было четырнадцать лет, и в такое грозное сражение я не был отпущен. Я наблюдал за ним со стороны… Вместе со старшим сыном султана, аль-Афдалем, которому было в ту пору шестнадцать.

Хозяин и его дочь были поражены моим признанием. Даже «медведь», который изредка посматривал меня с откровенной ненавистью, от такой новости просто разинул рот и стал глядеть на своего обидчика, как на невиданного зверя. Зато рыцари, как и странно, очень повеселели.

— Вы что же, сударь, — настоящий сарацин?! — пролепетал хозяин, и я увидел, что, даже если трижды кивну и трижды назову свое истинное имя, которое сумел скрыть от венгров до этого часа, он все равно не поверит.

И вдруг подал голос рыцарь Джон, всегда удивлявший своей своевременной осторожностью, не слишком сочетавшейся с его внушительным видом.

— Мать нашего друга Дауда была греческой княжной и действительно некогда оказалась пленницей султана, — веским тоном проговорил он, и никто уже не решился любопытствовать по поводу остальных тайн моей судьбы; после этого рыцарь Джон добавил повелительно: — Я думаю, всем нам теперь будет занимательно узнать из первых рук, как обошелся султан и с остальными пленниками Хаттина, а не только — с княгиней Эскивой.

Рыцари дружно закивали, и так продолжение моего рассказа о жизни султана оказалось достоянием новых слушателей.

— По правде говоря, султан Юсуф ушам своим не поверил, когда ему сообщили, что христианское войско остановилось у рогов Хаттина, — начал я.

«Это какая-то изощренная хитрость. Кафиры хотят нас провести», — твердил он и трижды посылал своих лучших лазутчиков, полагая, что на безводные холмы посланы для отвода глаз тюркопли. (Я скрыл от слушателей, что султан трижды отправлял к рыцарскому стану именно меня.) Но в конце концов их донесения и алый королевский шатер, возвышавшийся у рогов Хаттина, заставили его убедиться в том, что Аллах отдает в его руки победу, которую только надо принять, не торопясь и соблюдая осторожность, дабы не обжечься об этот огненный дар.

«Всемогущий Творец отнял у неверных разум», — сказал султану Таки ад-Дин, а султан ответил ему: «Нельзя забывать, что безумцы не ведают страха и будут биться с утроенной силой. Вот увидишь, франки станут сражаться, словно войско, состоящие из одних эмиров.»

Таки ад-Дин удивился, но прислушался к предупреждению султана.

Битва, как вы уже знаете, была жаркой, жарче самого нестерпимого полуденного зноя. Воины Ислама не раз подступали вплотную к королевскому шатру, и сын султана, аль-Афдаль, не раз вскрикивал: «Мы их победили, отец!» Но султан не обращал внимания на его радостные возгласы. Сидя в седле, он напряженно наблюдал за битвой, будто ее исход еще не был решен на небесах. Я сам видел, как он бледнел всякий раз, когда войско Ислама, не выдержав сопротивления франков, раз за разом откатывалось вниз по склону, теряя россыпи убитых.

Наконец возгласы сына вывели султана из терпения, и он прикрикнул на юношу: «Замолкни! Ты спугнешь удачу!.. Стой смирно и гляди в оба на красный шатер. Пока он на месте, наша победа скрыта в нем, как светильник под рогожей.» Но как раз в это мгновение аль-Афдаль выпучил глаза и закричал: «Шатер! Он повален!»

Султан Юсуф содрогнулся вместе со своим конем. Он долго вглядывался в облака пыли, поднимавшиеся над холмом, и наконец убедился, что собственные глаза не обманывают его. Он сошел с коня и, опустившись на колени, возблагодарил Всемогущего Творца за дарованную победу. Я видел, как по щекам султана текли слезы.